Подонок. Я тебе объявляю войну!

37. Женя

Не включая свет, захожу на цыпочках в большую комнату. Забыла вчера здесь учебник по алгебре. И теперь, чтобы не разбудить маму, тихонько шарю по столу, ищу его.

Однако мама, оказывается, уже не спит.

— Жэ-а, — окликает меня.

Я вздрагиваю от неожиданности. Потом подхожу к ней.

— Мам, ты чего не спишь? Шесть утра всего. Спи.

Поправляю ей постель, помогаю лечь поудобнее, целую в щеку и выхожу.

Неделю назад я забрала маму из больницы. Выписали ее, по словам врача, с положительной динамикой. Но я так и не поняла, в чем эта динамика заключается. Мама по-прежнему почти не говорит, не встает с кровати, разве что приподнимается, ну, максимум — с большим усилием может сесть. Вот и всё. Правая рука у нее так и висит плетью. Правда, мама давно научилась управляться левой рукой. Но все равно без присмотра оставить её нельзя.

Хорошо хоть соседка, тетя Неля, мать Дэна, вызвалась за ней приглядывать, пока меня нет. По-хорошему надо бы ей платить, хоть немножко, у нас еще что-то осталось от тех денег, которые мама откладывала, пока работала в гимназии. Но тетя Неля отказывается. Возмущается даже: «С ума сошла, Женька! Свои же!».

На этой почве мы и с Дэном стали опять потихоньку общаться. А то ведь всё это время, точнее, после того, как он избил Смолина, меня прямо с души воротило. Смотреть на него не могла спокойно.

И я даже не могу сказать, что меня больше отвратило: та его внезапная звериная жестокость, то, как Дэн потом отчаянно трусил, что его найдут и накажут, или то, как он самодовольно посмеивался, когда я передала ему слова Смолина, что тот никому его не сдаст.

«Ха! Зас*ал мажорчик. Понял, что с нами связываться не стоит», — выдал тогда Дэн самоуверенно.

Меня так и тянуло напомнить ему, как он сам изводился от страха, но махнула рукой. А то снова началось бы: ты что, за него? За этого мажора? Ты его защищаешь? Что у вас с ним?

Но общение наше свела к нулю. А вот сейчас волей-неволей мы опять сближаемся.

Дэн помог привезти маму из больницы, занес ее на руках в дом. Соорудил и приладил к стене возле ее дивана что-то вроде рукояти, за которую мама держится и приподнимается. И тетю Нелю он как-то раз подменял.

Ну а про Смолина мы больше не говорим.

Впрочем, я ничего про него и не знаю. С того дня, как Смолин выгнал меня из палаты, я о нем ни у кого не спрашивала. Да мне бы никто и не ответил.

В классе меня игнорируют. Точнее, во всей гимназии. Разговаривают со мной только преподаватели и персонал. А ученики, даже из других классов, в упор не замечают.

Буквально вчера после уроков пришла на стоянку — автобуса нет, хотя по времени как раз должен быть. По близости стояли девочки-семиклассницы. Спросила у них, не видели ли они автобус, так те шарахнулись от меня, как от прокаженной, ни слова не говоря. Ну а самые маленькие из этого даже игру себе придумали. Когда завидят меня издали, разбегаются в стороны с криками «А-а-а! Швабра идет! Прячемся!».

В моем классе такой ерундой, конечно, не страдают. Они просто меня «не видят». Даже Соня Смолина.

Ее тоже долго не было, только позавчера начала ходить на занятия. Я думала, уж она-то не удержится от оскорблений. Но нет, молчит как все, ни слова в мой адрес, во всяком случае при мне.

Такой массовый игнор, может, и не особо приятная вещь, но лучше уж так. В конце концов я и сама не горю желанием с кем-то из них общаться. Да и вообще плевать я на них на всех хотела. Узнать бы только поскорее, кто и что сделал с моей мамой…

До вчерашнего дня я голову ломала, как это сделать. А вчера… вчера кое-что произошло, и меня вдруг осенило, как можно всё выяснить. Это, конечно, будет рискованно. Если всё всплывет, меня наверняка с треском отчислят. Но я ведь и не держусь за эту гимназию.

В общем, вчера после уроков меня вызвал к себе директор. Так получилось, что я дважды за неделю пропустила занятия. В первый раз — когда забирала маму из больницы, а второй — три дня назад — когда к ней приходил участковый невролог. Пришлось его ждать до обеда. И еще за мной числился один давний прогул — после вечеринки у Меркуловой.

А тут так заведено: два-три дня не появляешься и справки нет — на ковер к директору.

Кроме меня Ян Романович вызвал еще Соню и Яну. Тоже за пропуски.

Я впервые была в кабинете у директора. Сначала, правда, мы минут двадцать сидели втроем в приемной. К нему как раз пришел какой-то важный посетитель. Потом, когда гость ушел, секретарша пригласила нас войти.

Ян Романович небрежным жестом велел нам сесть за стол, приставленный перпендикулярно к его столу. Выдал нам резкую отповедь в духе: у нас есть возможность получить лучшее образование, а мы ее бездарно упускаем, еще и расшатываем порядок и дисциплину.

Затем ему позвонила секретарша, после чего Ян Романович страшно встревожился, а нам сказал:

— Мне нужно срочно отлучиться. Вот вам бумага, пишите объяснительные. Оставите их прямо тут, на столе. Я позже решу, как с вами быть.

Я быстренько написала и ушла. Соня с Яной почти сразу вышли следом. А уже на стоянке автобуса ко мне подошел математик. Предложил подвезти на своей машине до города.

Мне было, конечно, неудобно, но я торопилась к маме, и так директор нас задержал. Поэтому приняла его приглашение.

По дороге мы болтали о том о сем. Арсений Сергеевич заманивал меня на олимпиаду по математике.

— Ты должна поехать! Просто обязана выступить от нашей гимназии! — горячо настаивал математик. — Ну, кто, как не ты? К тому же победы на олимпиадах пригодятся тебе самой при поступлении, за них ведь дополнительные баллы идут. И вообще, это же престиж. Кстати, в прошлом и позапрошлом году от нас ездил Стас Смолин. Представляешь? Еще и призовое место получил. Самому теперь не верится. Но раньше он поспокойнее себя вел, это тут он что-то в разнос пошел. А тогда с ним можно было вполне нормально… хотя он всегда был не подарок, что уж. Впрочем, тут все такие. Даже пятиклашки. Ну так что, поедешь? Нос всем утрешь!

— Я бы с радостью. Но я не могу оставить маму.

— А сейчас она как?

— Сейчас с ней соседка. Но это же на полдня…

— Так тут тоже недолго, всего два дня! Самолет, отель, питание, всё оплачивается.

— Пусть Смолин едет, — предложила я.

— Он уже отказался, я ему еще в сентябре предлагал. Да и ты посильнее будешь в математике. Он слишком импульсивен, а ты умеешь сосредоточиться.

— Я подумаю, — пообещала я скорее для того, чтобы он больше меня не уговаривал.

— Думай, но отказ не принимается, — заявил Арсений Сергеевич. — Кстати, зачем тебя директор вызывал?

— Объяснительную писала из-за пропусков. А… эти объяснительные куда потом…?

— Никуда, — махнул он рукой. — Не переживай. В личное дело подошьют и всё. В аттестате или еще где это никак не отразится. У нашего Яна Романовича просто такой бзик — по каждому поводу требовать объяснительные. Я сам писал уже раз пять из-за всякой ерунды, ой даже больше. А у нашего друга Смолина личное дело из-за этих объяснительных толщиной, наверное, как «Война и мир». За каждый прогул, за каждую драку или еще какую мелкую выходку — садись и пиши. Куда они директору? Что он с ними делает? Бог его знает. Не удивлюсь, если он их даже не читает.

Тут-то меня и осенило. Вот где ответы на мои вопросы! Надо только добраться до личных дел нашего класса и найти нужную объяснительную. Раз уж по всякой мелочи их пишут, то про случай с мамой — тем более должны.

Я аж загорелась сразу.

— А личные дела где хранятся?

— У директора в кабинете. Видела, у стены за его столом шкафы? Вот там вся эта макулатура.

Я так ухватилась за эту мысль, что тут же стала прикидывать в уме: директор редко бывает на месте. Все время в разъездах. А секретарша, уходя на обед, никогда не закрывает приемную. Я сама сколько раз проходила мимо и видела. Полчаса она точно отсутствует, а то и дольше. Надо просто улучить момент и туда проникнуть. Правда, кабинет директора может оказаться закрыт. Но почему бы не попытаться?

Я об этом сегодня полночи думала. То мне эта затея казалась полной дикостью. Бредом. Чистым безумием. То, наоборот, думала: люди ведь, когда им надо, и не такое делают. А мне очень надо!

Ну а если попадусь, то скажу правду. Прямо в лоб так и скажу: хочу знать, кто чуть не угробил мою маму. И пусть что хочет, то и делает. Еще посмотрим, кому больше бояться надо.

Приезжаю в гимназию, как всегда, почти за час. И, пока в коридорах пусто, успеваю прогуляться по второму этажу, мимо приемной. Но сейчас она, конечно, заперта на ключ.

Спускаюсь в комнату отдыха. Обычно я здесь коротаю утренние часы до занятий. Сижу, что-нибудь читаю, ну или повторяю домашние задания. Но сейчас я почему-то вся на взводе. Даже усидеть на месте спокойно не могу.

В какой-то момент подхожу к окну, приоткрываю одну створку, впуская свежий, прохладный, чуть пряный воздух.

Окна здесь выходят на парковку, уже запруженную машинами. Ничего интересного, не на что смотреть, но с минуту я стою, не двигаюсь. В общем-то, можно уже идти в класс, но я, как обычно, тяну до последнего.

Вздохнув, собираюсь было вернуться обратно на диван, как вдруг вижу — на стоянку влетает и, виртуозно вклинившись в узкий зазор между двумя машинами, резко останавливается красный Порше.

«О!» — вырывается у меня тихий нечаянный возглас.

Смолин?!

Его выписали? Он поправился? Так быстро?

Вчера Соню спрашивал преподаватель по физике, когда Стас вернется к учебе. Так вот она ответила, что только со следующей неделе.

Припав к окну, неотрывно слежу за ним. То есть — за ними.

Смолин не один, а со своей Соней. Идут неспешно в сторону центрального входа. И, по-моему, ругаются. Точнее, он как будто ее ругает, а она просто выглядит расстроенной. Доносится его голос, раздраженный такой. Но слов не разобрать, слишком далеко.

Они заходят за угол и пропадают из вида, но я так и продолжаю стоять у окна. Ловлю себя на том, что вдруг разволновалась. Даже сердце колотится. Ну это и понятно — неизвестно ведь, что теперь будет с его возвращением. Скорее всего, моя спокойная жизнь закончится.

Смотрю на часы. Через десять минут звонок. Еще пять минут побуду тут и пойду.

И вдруг за окном снова возникает Смолин. Только теперь он с Яной. Она, видимо, его у крыльца перехватила и теперь тянет сюда, где никого нет. Он идет за ней нехотя, и вид у него откровенно кислый.

Останавливаются они прямо под окнами.

— Ян, давай потом поговорим, — упирается Смолин. — Сейчас уже звонок…

— Знаю я твое «потом»! Стас, я так больше не могу. Ты не отвечаешь ни на сообщения, ни на звонки. Ты меня тупо игноришь! Что происходит? — спрашивает Яна с истеричными нотками.

Смолин отвечает ей не сразу. Смотрит на нее так, будто вынужден сказать ей что-то очень неприятное.

— Стас, в чем дело?!

— Ян, ты прости, короче… Ты — классная, вообще шикарная… — наконец произносит Смолин и неожиданно поднимает голову к окну. А в меня будто кипятком плеснули.

Черт, как же неловко вышло! Словно я тут специально пристроилась их подслушивать.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не отпрянуть. Силой заставляю себя остаться на месте. Если Смолин меня заметил, а он наверняка заметил, то глупо будет сейчас отходить. Все равно что расписаться в том, что я за ними тайком наблюдала.

А я здесь вообще-то встала раньше, чем они сюда пришли!

Может, все-таки не заметил?

— Но? — спрашивает громко, с надрывом Яна.

— Что «но»?

— Ну, продолжай! Я такая классная, но… Всегда же есть «но», когда так говорят.

— Нет, никаких «но», — улыбается ей Смолин. От его скучающего, раздосадованного и немного виноватого выражения — ни следа. Теперь он смотрит на нее как сладкоежка на конфетку. Я даже поражаюсь такой внезапной метаморфозе.

— А за что тогда «прости»? — недоуменно лепечет Яна.

— Прости? — не сразу понимает ее Смолин. — А-а, это… Ну, за то, что не отвечал на твои сообщения. Не сердись, ладно? Я по тебе соскучился.

— Правда?

Яна обвивает руками его вокруг талии, он — её, и они целуются. Тут уж я не выдерживаю. Окончательно смутившись этой интимной сцены, так что щеки запылали, иду к дивану, подбираю свою сумку и ухожу.