Подонок. Я тебе объявляю войну!

57. Женя

Во вторник с утра по привычке иду в комнату отдыха. Опять беру книжку «О, бой», но замечаю, что перечитываю раз за разом один и тот же абзац и не улавливаю, о чем он. Больше думаю о Смолине, чем читаю. Здесь же мы вчера… ну, можно сказать, обнимались. Точнее, так это выглядело со стороны, а на самом деле — он меня просто поймал.

Хотя… будем честны, не просто. Что-то между нами в этот момент было. И не первый раз…

Но беспокоит меня не только это. Я так вчера на него накричала. Это было грубо и несправедливо.

Да, эта ненормальная Яна набросилась на меня из-за него, но он же ни при чем. Как и я была ни при чем, когда Дэн его избил у нашего подъезда. Только Смолин меня за это не обвинил ни словом, ни взглядом, а я наорала на него как истеричка. Обидела его сильно — он даже на математику потом не пошел, хотя Арсений Сергеевич строго-настрого велел быть.

Стыдно, конечно, теперь. Не люблю себя такой. Надо обязательно поговорить с ним, извиниться…

А еще ловлю себя на мысли, что очень не хочу, чтобы он обо мне плохо думал. Что скрывать, мне было приятно оттого, что я ему нравлюсь.

Ближе к восьми откладываю книгу, так и не продвинувшись ни на одну страницу. Подхожу к окну — отсюда как раз стоянка как на ладони.

Одна за другой подъезжают машины преподавателей и учеников, но красного Порше нет.

Черт, что я делаю? Караулю Смолина у окна, как робкая поклонница. Мало того, я еще и, к собственному удивлению, испытываю… даже не знаю, досаду ли, разочарование, а то и легкое расстройство.

Поздравляю, докатилась ты, Гордеева, хмыкнув, говорю сама себе. А Смолин, наверное, просто опаздывает.

Возвращаю книгу на полку и иду в аудиторию — скоро звонок.

Однако Смолин не приходит ни на первый урок, ни на второй, ни на третий. И я сама не понимаю, почему мне это не дает покоя. Не то чтобы всерьез тревожит, скорее, доставляет какой-то внутренний дискомфорт. Ну и вообще — без Смолина в классе как-то пусто. И не спросишь ни у кого, где он. Никто мне и не ответит. Я знаю его номер, мы обменялись на днях, но писать ему первой… нет, это как-то не гордо.

И только после занятий Арсений Сергеевич сообщает мне, что Смолин улетел в Новосибирск сегодня ночью, потому и не пришел.

До трех математик гоняет меня по функциям и логарифмам. Но в итоге остается очень довольный. Даже предлагает довезти до дома. Я охотно соглашаюсь. Потому что устала.

Арсений Сергеевич — сама галантность. И дверь мне открывает, и руку подает. Правда всю дорогу потом полощет Смолина.

— Не понимаю, зачем он едет. В сентябре он прямым текстом послал меня. Да. Так и сказал, что ему нафиг не нужна моя математика. Скучно ему стало, видите ли. Надоело. Мне было, конечно, обидно. Я столько времени на него потратил. Столько усилий… И ради чего? Всё впустую. Ну ладно, не хочешь, думаю, и не надо. А тут вдруг что ему в голову ударило? Навязался… поеду и всё тут… — бурчит сердито Арсений Сергеевич. — И ведь он объективно хуже тебя… Нет, я не спорю, у него способности хорошие, но одних способностей мало. Когда он работал — он мог. Но сейчас запустил, у него столько пробелов… Что ему эта олимпиада? Опозорится сам и меня опозорит.

— А вас почему?

— Ну как? Плохо научил, значит. А это тоже важно. Я вот хочу подать потом на учителя года… Это же всё учитывается. И Ян Романович вечно на его стороне. Из-за отца, конечно. Кстати, Жень, ты в курсе, что за победу автоматом зачисляют на бюджет физмата? В любой государственный вуз на выбор. Так что у тебя тоже вон какая мотивация. Но я в тебе уверен, ты сможешь… А вот Смолин… Ай да ну его! Всегда был не подарок, а сейчас и вовсе несносный стал. Грубит еще… А директор твердит, чтобы я искал к нему подход. А я что, нянька? О, всё хотел спросить, он тебя больше не обижает?

— Нет.

— А то тогда на стоянке вел себя неадекватно, помнишь? А что у вас там произошло?

— Да ничего особенного, — увиливаю я от ответа. — Недоразумение просто. Мы уже его решили. Так что все нормально.

— Ну, хорошо, если так, — без особого энтузиазма соглашается Арсений Сергеевич, останавливаясь у моего подъезда. — Ладно, Жень, иди отдыхай. Постарайся лечь пораньше и поспать. Я за тобой на такси заеду. Вместе поедем в аэропорт.

В Новосибирск мы прилетаем ранним утром. Еще не рассвело, и из иллюминатора мерцающий миллионами огней город выглядит фантастически красивым.

В аэропорту начинается суета. Кого-то ищут, зовут, не могут найти, но в конце концов нас всех собирают и ведут к автобусу. А когда подъезжаем к отелю, на улице уже совсем светло.

Меня селят на шестнадцатом этаже в двухместный номер с девочкой из лицея с физико-математическим уклоном. Достойная соперница. Серьезная, неразговорчивая. Представилась Идой и больше ни слова. Привезла зачем-то с собой пару учебников, не то что я — налегке.

Нам дали час прийти в себя, а затем мы должны будем спуститься в фойе и уже все вместе отправиться в школу, где будет проходить олимпиада.

Пока Ида разбирает сумки, выгружает свои книги на тумбочку, я листаю пультом каналы. Останавливаюсь на муз-тв. Там как раз хот чарт.

Ида выпрямляется и строго просит:

— Выключи, пожалуйста, телевизор. Мне шум мешает.

Смотрю на нее, как на чудо. Но выключаю. Что поделать, если человеку нужна тишина? Ну а меня тишина угнетает. Во всяком случае, когда рядом эта суровая Ида.

Выхожу в коридор. Рядом с лифтами удобный кожаный диван, лучше тут посижу. Интересно, а в каком номере Смолин? Порываюсь отправить ему сообщение, пять раз открываю и закрываю мессенджер. Но так и не решаюсь. Да и зачем? Уже меньше, чем через полчаса собираемся в фойе.

Уж лучше я там подойду к нему и скажу: «Привет! Прости, Стас. Я на тебя в понедельник немного сорвалась. Это не со зла». Ну или что-нибудь в этом духе. И мы помиримся. К счастью, Смолин, как и все вспыльчивые люди, быстро отходит.

Однако Смолин в фойе так и не спускается к назначенному времени. Арсений Сергеевич психует, ругается, кроет его на чем свет стоит. Ну и, конечно, звонит ему раз за разом, а этот разгильдяй даже трубку не берет. Математик даже отца Смолина выдергивает, чтобы он помог связаться с сыном.

К нам уже дважды подходит кто-то из организаторов, мол, пора выезжать. Все в автобусе, сидят ждут только нас.

И тут наконец Смолин отзывается. Арсений Сергеевич кричит, возмущается. Что отвечает Смолин — я не слышу, но, похоже, мы его больше не ждем.

— Всё, Женя, идем! — велит математик, кипя негодованием.

— А Смолин? Он с нами не едет? — удрученно спрашиваю я.

— Нет! Сказал, на такси приедет. Сам. Один. Да пошел он к черту! А я знал, что всё так и будет… что не стоило с ним связываться…

Мы выходим из отеля, садимся в автобус и уезжаем. Без Смолина. Я смотрю в окно на город уже без всякого интереса, потому что настроение вдруг испортилось…

В школе нас уже встречают. Провожают на третий этаж. В одном из кабинетов дают раздеться, там же велят оставить вещи, сумки, телефоны. С собой берем только паспорт, ручку, линейку, карандаш.

Смолина по-прежнему нет. Я огорчаюсь, конечно. Арсений Сергеевич и вовсе ходит злющий, но меня подбадривает.

Ровно в девять нас разводят по разным кабинетам. Математик остается в коридоре вместе с другими сопровождающими.

Со мной оказываются еще семь человек из разных школ. Рассаживают нас в шахматном порядке по одному. Проверяют паспорт и анкету, потом выдают тесты с заданиями и листочки для черновиков. И засекают время. На всё про всё дается четыре часа.

Нет, все-таки математика — моя стихия. Погружаюсь моментально, а огорчение и вообще все лишние мысли и ощущения сразу отключаются. Я вижу только символы, знаки, числа. Единственное, что чувствую — это азарт. Особенно на последнем задании. Предыдущие были довольно просты и понятны. А вот под занавес нам приготовили задачку с подвохом. Приходится изрядно поломать мозг. Но я всегда любила сложные задачи. И именно такие мы с мамой когда-то разбирали.

Это чувство, когда бьешься, бьешься и наконец улавливаешь суть, а затем всё сходится… это просто восторг. Упоение.

Сдаю работу первой. И еще почти час жду завершения в коридоре. Арсений расспрашивает, какие были задания, как я их решила. Я называю то, что помню, он кивает, даже преображается на глазах.

— Все верно! Да, так и надо было решать! Все правильно! Молодец!

Но мне уже опять грустно…

— Отдохни пока, — говорит мне Арсений Сергеевич, когда возвращаемся в отель. — Не выспалась ведь наверняка? До ужина есть время. Вот как раз и отдохнешь. А в шесть спускайся на второй этаж. В ресторан Синема. Там будет ужин… шведский стол… Договорились? Но если какие вопросы будут — сразу звони.

— А что со Смолиным теперь?

— А что со Смолиным? Не знаю я, что со Смолиным! — тут же заводится математик. — Это пусть уже Ян Романович разбирается. А я умываю руки. С меня хватит терпеть его закидоны.

Поднимаюсь в номер с каким-то нехорошим, тягостным чувством на душе. Математик считает, что Стас назло ему так поступил. А мне кажется, что должна быть какая-то причина. Смолин по натуре не пакостный и не дурной, чтобы вот так глупо злить и подводить Арсения. Наверное, у него что-то случилось. Жаль только, что так и не удалось нам поговорить…

Ида уже в номере, опять сидит за учебником. Сейчас-то зачем? Перед смертью не надышишься, а уж после — так тем более. Но я молчу. Хочет человек — пусть занимается. А я — спать. Я и правда сутки уже без сна.

— А как ты последнее задание решила? — спрашивает она вдруг. — Мы такие не решали… Не поняла, как там сводить… какую функцию использовать… И тут ничего подобного не нахожу… — трясет она учебником.

Я вяло и коротко отвечаю, забираясь под одеяло.

— А мы такое не проходили… — растерянно лепечет она. — А вы по какому учебнику занимаетесь?

— По разным. Нам дают много дополнительного материала.

Ида совсем скисает, чуть не плачет. Мне ее даже жалко.

— Наверное, я пролетела… В прошлом году хотя бы второе место заняла… А ты ведь раньше не ездила на олимпиаду?

— Нет.

— А почему?

— Прости, я хочу спать, — заканчиваю я разговор, отворачиваюсь от нее и натягиваю одеяло на голову. Может, не слишком вежливо, но не рассказывать же ей про мамин инсульт.

В начале седьмого спускаюсь на второй этаж, и у входа в зал ресторана меня уже поджидает Арсений Сергеевич. Он явно успокоился, наверное, тоже отдохнул. Широко улыбаясь, берет меня под локоть и заводит внутрь.

Эта его особенность, если честно, меня немного напрягает. Я понимаю, что он это делает без всякого нехорошего умысла. Просто человек такой — очень тактильный. Он и в разговорах, сам того не замечая, постоянно касается то плеча, то руки собеседника, я наблюдала. Но порой это раздражает. Особенно когда вот так — берет под руку или, как ни в чем не бывало, кладет ладонь на спину. И как-то неудобно скинуть — учитель все-таки.

Впрочем, он всего лишь подводит меня к длинному столу, уставленному всевозможной едой, и сразу отпускает мою руку.

— Обожаю шведский стол, — радостно сообщает мне, берет огромную пустую тарелку и с воодушевлением начинает открывать мармиты, накладывая себе всё подряд.

Меню здесь и правда — на любой вкус, но я беру только куриную отбивную и овощной салат. А на десерт — шоколадное пирожное и фрукты. Усаживаюсь за свободный столик рядом со входом. Честно говоря — специально. Чтобы не проглядеть, если Смолин придет на ужин.

Но вскоре ко мне присоединяется Арсений Сергеевич.

— Я подсяду? — хохотнув, спрашивает он и ставит на стол пару тарелок с целой горой еды.

— Приятного аппетита, — желаю ему.

— Что-то ты скромненько… А я так проголодался, что слона, кажется, съем.

И тут в зал заходит Смолин. Наши взгляды тотчас сталкиваются, как разнозаряженные частицы. Мне кажется, что я даже физически чувствую это столкновение. Во всяком случае сердце у меня точно подпрыгивает к самому горлу.

Пока Смолин идет мимо, он так и прожигает меня этим своим взглядом, темным, горящим и злым. Очень злым. Еле его выдерживаю.

Смолин так сильно обиделся, что я на него накричала, что ли? Потому что вот так он на меня смотрел только в тот день, когда я показала в классе Сонино видео.

Куда он потом садится, я не вижу и почему-то оглянуться не могу. Но спиной и затылком чувствую, что он на меня смотрит.

Воздух в ресторане мгновенно сгущается. Еда вдруг становится безвкусной и уже не лезет. Арсений Сергеевич о чем-то беззаботно болтает с набитым ртом — я ни слова не улавливаю. Только поддакиваю время от времени, по-моему, даже невпопад.

Мне ужасно не по себе, я как будто на иголках сижу, но почему-то и уходить не хочется. Словно что-то держит. Как бы между прочим, я слегка поворачиваю голову влево-вправо, вожу глазами по сторонам, словно разглядываю ресторан и людей вокруг, но Смолина не вижу. Не вижу, но чувствую. У меня волоски на затылке дыбом стоят.

Куда он сел-то?

— Ну всё, поели, теперь можно и поспать, — смеется Арсений Сергеевич, вытирая блестящие губы салфеткой. Еда ему явно улучшила настроение. — Пойдем?

Он поднимается из-за стола и, согнув руку в локте, подает мне. Проигнорировать его галантный жест я, конечно, не могу. Встаю, благодарю, но тотчас выпускаю его локоть.

У дверей небольшая сутолока. Я приостанавливаюсь, и Арсений кладет мне на спину, наверное, уже по привычке, ладонь и подталкивает к выходу, продолжая о чем-то весело рассуждать. К своему стыду, я ни слова не понимаю. Стараюсь идти быстрее, чтобы как бы невзначай избавиться от его руки, но и он тоже прибавляет шагу.

И только мы выходим с ним в небольшой коридор, как Арсений Сергеевич чуть не падает. Будто обо что-то спотыкается. Неуклюже взмахивает руками, согнувшись, делает пару быстрых огромных шагов вперед и все-таки удерживается на ногах. Выпрямившись, оглядывается изумленно. И тут же его лицо разительно меняется.

Это Смолин! Видимо, он толкнул его. Ну что за дурак?!

— Ах ты… — краснея, шипит Арсений Сергеевич. — Извинись сейчас же!

— Да пошел ты, — нагло, по-хамски отвечает ему Смолин и смотрит на него прямо-таки с отвращением.

— Ах так! — взвивается математик. — Ну всё, считай, ты допрыгался! Я напишу на тебя подробную докладную директору. Обо всех твоих художествах доложу. И о том, как ты на тест не явился, как всю гимназию подвел… и о том, как ты смеешь себя вести с учителем! Я буду требовать твоего отчисления!

— Угу, не забудь еще рассказать, как лапал Гордееву, — с наездом отвечает ему Смолин.

— Ч-что? — переспрашивает Арсений Сергеевич, ошарашенно моргая. — Что ты несешь, подонок?!

— Я — подонок? — хмыкает Смолин. — А ты кто тогда? Ну окей, приедем и спросим у директора, нормально ли это, когда учитель-мужик при каждом удобном случае пристраивает ручонки на задницу своей ученицы?

— Я? Да я никогда… я не… Как ты смеешь?! Даже если и что-то было… если случайно где-то задел, то это же просто… — Арсений зачем-то прячет обе руки за спину.

— Ну да, — ухмыляется Смолин. — У тебя это «случайно и просто» постоянно, на каждом уроке. Ты от нее вообще не отлипаешь.

На миг меня тоже берет оторопь. Такого я не ожидала даже от Смолина.

— Не смей мне тыкать! Ты вообще трус и слабак! — негодуя, выкрикивает математик. — Я знаю, почему ты не пришел на олимпиаду. Побоялся проиграть ей! У тебя же одни понты! А сам ты без твоего папочки ноль! Пустое место!

Я вижу, как страшно темнеет лицо Смолина. Какой лютой ненавистью вспыхивает его взгляд. И понимаю — еще немного и он кинется на математика с кулаками. Тому бы замолкнуть, но он лишь провоцирует и распаляет Смолина еще больше.

На крик оглядываются люди. Кто-то, по-моему, побежал вниз за охраной.

— Стас, — встаю я перед ним, желая одного — скорее положить конец этой ужасной сцене.

Но он даже не реагирует, угрожающе надвигаясь на оступающего математика. А у меня ощущение такое, что я пытаюсь остановить несущийся поезд.

— Стас! — повышаю я голос. — Пойдем проводишь меня?

Наконец он переводит на меня свой жуткий взгляд.

— Сама не дойдешь? — бросает грубо, почти с такой же ненавистью.

— Пожалуйста, — прошу тише, уже не особо и надеясь.

Несколько секунд он смотрит на меня. Глаза его как черные бездны, в которых полыхает и слепящая ярость, и жгучее отчаяние.

— Идем, — вдруг соглашается он. Мрачно, хмуро, явно нехотя, но соглашается. А я боялась, что до него сейчас вообще невозможно достучаться.

— Женя… — неуверенно окликает меня Арсений Сергеевич, но ему отвечает Смолин. Матом.

И мы уходим. Вдвоем. К счастью, математик за нами не увязывается.

Смолин идет впереди, сунув руки в карманы, меня не ждет. И даже не оглядывается. Я едва за ним поспеваю. Только у лифта его догоняю.

Бросаю на него украдкой взгляд. Лицо как каменное. Челюсти стиснуты так, что скулы выступают. На меня он не смотрит, но я чувствую, как внутри он все еще кипит и клокочет. Как мощными волнами от него исходит злость.

Подъезжает лифт, двери распахиваются. Меня он молча пропускает вперед. Я становлюсь спиной к задней стенке. А Смолин — спиной ко мне, лицом — к дверям.

— Шестнадцатый, пожалуйста, — прошу его.

Без единого слова он нажимает кнопку и снова убирает руки в карманы. Мне хочется сказать ему что-нибудь, развеять это тяжелое молчание, но я не знаю даже, как к нему такому подступиться. Напряжение просто зашкаливает.

Я смотрю на его затылок, на шею, на плечи. Я слышу, как тяжело он дышит. Слышу, как гулко и часто колотится собственное сердце.

Ничего, поднимемся и поговорим. Что-нибудь придумаю.

Двери смыкаются, и как только кабина, дернувшись, начинает движение, Смолин вдруг резко оборачивается. Делает шаг ко мне. Я не успеваю ни о чем подумать, а его горящий взгляд уже вот, перед глазами. Его рваный вздох обжигает щеку. Его рука у меня на затылке. Его губы находят мои и впиваются поцелуем, жадным, жарким, нетерпеливым…