Подонок. Я тебе объявляю войну!

75. Женя

— Что? Дурная весть? — интересуется Стас, поглядывая на меня озабоченно.

— Да так, — отмахиваюсь я, — ерунду всякую пишут.

Кое-как выдавливаю для убедительности вялую улыбку.

— Что пишут? — еще больше тревожится он. — И, главное, кто?

Я прямо чувствую в нем моментально вспыхнувший боевой дух.

— Да не бери в голову.

— Нет уж. Еще бы тебе не написывали всякие… Я ж вижу, ты расстроилась. Покажи мне.

— Ой да боже, Стас… Ну, написали, что я — дура. А кто — неизвестно. С незнакомого номера кто-то.

— С незнакомого? Сто пудов, это Янка. Никак не уймется. Она еще что-нибудь написала?

Этот вопрос меня настораживает. А вдруг все-таки тогда что-то было, а Стас меня действительно обманул? Вдруг и правда это никакой не несчастный случай? Нет, он не мог, говорю себе. Не мог! Он не такой. Он не стал бы меня обманывать в том, что для меня самое-самое важное…

Скашиваю на него глаза. И еще раз в уме повторяю: он не мог. Только не он.

А вот Яна, а это, скорее всего, она, и правда могла придумать что угодно, лишь бы нас рассорить.

После клиники мы заезжаем ко мне. Я кормлю Стаса обедом. Ничего особенного — всего лишь борщ и бигус. Вчера приготовила, пока его весь вечер ждала. Но Стас налегает на еду, как будто целый год его нормально не кормили. Сметает всё влет и просит добавку. Еще и нахваливает так, будто ничего вкуснее в жизни не ел. Так и не скажешь по его аппетиту, что он у нас наследный принц, живет в загородном замке и ест деликатесы.

Глядя на него с улыбкой, вдруг отмечаю, что он как-то неуловимо изменился. Не то чтобы похудел, но лицо у него слегка осунулось. Хочу даже спросить в шутку, не посадили ли его дома на голодный паек, но осекаюсь. Вдруг не поймет шутку, решит, что куском попрекаю.

— Ты и правда готовишь офигенно, — доев, изрекает Стас. — Лучше всех.

Он сейчас похож на сытого довольного кота, которому для полного счастья не хватает только ласки.

Я убираю посуду в раковину. Подхожу к нему сзади и ерошу на затылке волосы, а он ловит мою руку и прижимает к губам. Медленно целует каждый палец и внутреннюю сторону ладони. Потом переходит на запястье и выше. А затем тянет меня к себе, усаживает на колени и впивается в губы долгим поцелуем.

От меня мы едем в центр, к скверу Кирова. Гулять.

Там уже к Новому году и елку установили, и понастроили ледяные фигуры и лабиринты, и залили горку.

Она высокая, длиннющая, в шесть полос. Народу на ней — не протолкнуться. Все галдят, хохочут. И вокруг ощущение праздника.

Стас где-то подбирает картонку для меня, а сам очень рискованно катается с горки на ногах.

Я ему говорю:

— Упадешь!

— Пфф, — пренебрежительно отмахивается он и снова, лихо оттолкнувшись, едет стоя.

Толпа девушек, которые следом за ним съезжают вместе большой кучей, догоняют его и сбивают с ног. Стас валится прямо на них. И дальше едет уже с ними. Самого его даже не видно, только ноги торчат вверх. Девушки же пронзительно визжат на все голоса.

Уже внизу Стас еле выбирается из их кучи, без шапки, весь красный. А я смеюсь до слез.

— Не ушибся? — просмеявшись и промакивая варежкой глаза, спрашиваю я.

— Нет, — мрачно отвечает он. — Правда чуть не оглох. Дуры…

Глядя на него, меня снова пробирает смех. Стас хмурится-хмурится, но затем тоже начинает смеяться. Потом мы пьем горячий чай из пластиковых стаканчиков, прямо там же, на улице.

И весь этот день я даже не вспоминаю о дурацком сообщении.

Уже вечером, когда Стас уходит, аноним вновь дает о себе знать.

Я как раз собираюсь в душ, как на телефон прилетает новое сообщение.

«Ну, что, спросила у Смолина, что случилось с твоей матерью?»

Я перезваниваю. Звонок принимают, но на том конце ни звука.

— Алё? — повторяю я несколько раз. Потом понимаю, что дело не в связи, там просто молчат. — Яна, я знаю, что это ты. Я отвечу тебе один раз, а потом просто буду тебя игнорировать. Да, я спрашивала у Стаса, что случилось с мамой, если тебе так интересно. И он мне всё рассказал. И я его простила. Так что не переживай. Подумай лучше о себе.

Она нажимает отбой, и звонок обрывается. Ничего она мне так и не сказала, но зато спустя пару минут от нее приходит очередное сообщение.

«А про пакет он тебе тоже сказал?».

Я застываю с телефоном в руке. Пакет? Какой пакет? Стас совершенно точно не упоминал ни про какой пакет.

Я больше не хочу думать о той ситуации, но не могу. Мысли сами лезут в голову. И не только мысли. Внутри, где-то под ребрами как будто скатывается ледяной ком. Сначала размером с горошину, но он растет и от него по жилам расползается противный тянущий холод.

Я понятия не имею, что за пакет имеет в виду Яна или кто там, но откуда-то… даже не знаю, а чувствую, что это не ложь, не наговор. Что-то действительно было. Что-то плохое…

Помешкав, звоню маме. Она в приподнятом настроении. Благодарит меня за то, что навестила ее сегодня, принесла вкусненького, а еще за Стаса.

— Хороший мальчик… — говорит она. — Я рада… А Денис?

— Мам, с Денисом мы все решили. Мы расстались, не думай об этом.

— И как он?

— Мам, я хочу кое о чем спросить, — неуверенно начинаю я. Боюсь. Боюсь ее реакции и, наверное, боюсь правды. — Только, пожалуйста, не волнуйся. Мне просто нужно знать… Очень нужно! Для меня это важно.

— Что такое, Женя? — слышу по голосу, как она тотчас напрягается.

— Мам, я хочу тебя спросить о том дне, когда… когда тебе плохо стало. Что все-таки тогда случилось?

— Ну-у, я же говорила уже… Я мыла спортзал… и стало плохо вдруг…

— Мам, пожалуйста! — умоляю я. — Не начинай опять. Не ври мне. Я ведь всё уже знаю. Я знаю, что там девчонки из моего класса издевались над Меркуловой, а ты их застукала…

— А-а… от-т-куда… — охнув, сразу начинает заикаться мама.

— Мне Стас всё рассказал. Ну, почти всё. Это он тебя потом в больницу увез… Мам, а пакет… ты помнишь про пакет?

Мама долго молчит, я даже пугаюсь.

— Мам, с тобой все нормально?

— Жень, я правда не знаю, кто это был, — наконец отвечает она.

— В смысле не знаешь?

— Ну… он же со спины подкрался… Да, те девочки издевались над ней… я даже видела кровь… Помню, что стала ругать их… А потом кто-то надел мне на голову пакет… со спины… Я не видела, кто…

— Ч-что? — переспрашиваю я, леденея.

— Я не видела к-кто… не знаю… Зачем т-ты спрашиваешь?

Горло перехватывает спазмом. Бедная моя мамочка…

— Женя?

Сглотнув, с трудом выдавливаю:

— Да, мам… — а у самой мелко-мелко дрожат губы.

— А п-почему ты спросила?

— Просто так… — из последних сил произношу ровно. А слезы уже льются ручьем. — Я очень люблю тебя, мамочка. Спокойной ночи. Д-до завтра.

На одном выдохе выпаливаю я и нажимаю отбой. И больше не в силах сдерживаться, сгибаюсь пополам с глухим воем.