Подонок. Я тебе объявляю войну!

78. Стас

— Женя сейчас приедет, — говорю Соньке, убирая телефон.

Она тут же темнеет лицом от расстройства. Молча и с обиженным видом убирает грязные тарелки в посудомойку.

Потом, громко вздохнув, с укором произносит:

— А я думала, мы вдвоем сегодня посидим. Ты сам говорил, что вдвоем! Что никого больше не надо. Сегодня же такой день… Зачем ты ее позвал?

— Не начинай, я ее не звал. А под «никого не надо» я имел в виду отца.

— Как это? — округляет глаза Сонька. — Не звал? Что, она так просто заявила, что приедет? Без приглашения? Офигеть она беспардонная!

— Нормальная она. Мы же не чужие. И я рад, что она приедет. Мы толком с ней вчера не поговорили даже, а сегодня вообще не виделись.

— А я не рада! Я не хочу ее видеть. Мы так не договаривались. Что мне теперь, уходить? — чуть не плачет Сонька.

— Зачем? Никто тебя не гонит.

— Я же, типа, третья лишняя. Какого черта вообще Гордеева решила завалиться к тебе в гости, когда ее не звали? Она знает, что у нас сегодня девять дней?

— Ничего она не знает.

— Так ты что… ты ей не говорил про маму?

— Нет.

— А почему?

От Сонькиных вопросов закипает раздражение, но грубить ей не хочу. Она сегодня старается. Утром приехала специально пораньше. С полными сумками. Привезла из отцовского дома продукты. И сразу принялась печь блины. Сама. Потом кисель сварила. А днем ездила со мной на Смоленское кладбище. Даже не сильно бухтела, когда я отказался брать машину и нам пришлось трястись два часа на автобусе, а потом еще пару километров грести пешком по сугробам. Ну и обратно — так же.

Отец, конечно, забыл про девять дней и про мать, а, скорее всего, ему просто плевать. Сыграл перед общественностью роль, устроив показательные похороны и поминки бывшей жены, и хватит.

Вернулись мы всего за полчаса до Жениного звонка. Сели пить чай с Сонькиными блинами. Они получились у нее на удивление вкусными…

— Стас, почему ты ей не сказал про маму? — не отстает Сонька.

— А зачем? — отвечаю я.

— Ну тебе же так плохо было…

— Вот потому и не сказал, что плохо было. Еще б я перед ней не ныл. Чтобы она меня жалела? А нахрена мне ее жалость? Да и вообще, у нее своих проблем выше крыши. То одно, то другое. Еще моими ее нагружать.

Сонька таращится на меня.

— А что такого? Мне вот легче, когда меня жалеют…

— Ты — девочка, — обнимаю ее за плечи. — Тебе можно. Женька мне, кстати, никогда ни на что не жалуется. Никогда не стонет и не ноет. А я бы такой ей стал плакаться… ну нет.

— И не скажешь ей ничего?

— Ну почему? Вот сейчас приедет — скажу. Пусть с нами посидит. Только ты с ней нормально общайся. Без наездов, ладно?

— Я и не собиралась, — бурчит Сонька.

Но когда в дверь звонят, она подскакивает и сбегает в спальню. И хорошо. Пусть у нас будет с Женькой хоть несколько минут наедине. До безумия хочу ее прижать к себе, аж в груди ноет. Хочу почувствовать ее запах, ее губы.

Открываю дверь и, лишь взглянув на нее, понимаю — что-то случилось. Что-то плохое.

Она и вчера была сама не своя, но сказала, что просто недомогает. А сейчас — лицо как маска, глаза на пол-лица. И смотрит на меня так, что сердце судорожно дергается. Я не спец читать по глазам, но даже мне видно, что там в горе утонуть можно. Блин… Неужели у нее с матерью беда?

— Жень, что с тобой? — спрашиваю ее, пытаясь ее раздеть. Хотя бы шапку снять. Но она уклоняется. И на вопросы не отвечает. Вместо этого достает из сумки какую-то бумажку и протягивает мне, типа, на, читай.

Что это? Письмо, что ли? Без задней мысли разворачиваю и… цепенею от ужаса.

Моя объяснительная…

К горлу тут же подкатывает тошнота, а где-то внутри, между ребрами, начинает биться паника.

— Все, что здесь написано, это правда? — спрашивает Женя, глядя в глаза.

А мне сдохнуть на месте хочется. Это было бы проще.

Но я стою, окаменев, и звука не могу выдавить. В груди дерет и горит от стыда, от страха, а, главное, от тупой беспомощности.

Всё, что было, всё, что есть у меня, рушится и рассыпается в пыль. И я не могу ничего сделать. Только сходить с ума от отчаяния.

— Ответь! — требует Женя.

А мне нечего ответить. Несмотря на дикий хаос в голове, отчетливо понимаю — если скажу «да», то это конец, бесповоротный. Она никогда не поймет, не простит, не захочет меня даже знать. Но ничего другого, как бы меня ни корежило, я сказать не могу…

Не своим голосом с трудом выдавливаю:

— Да.

Женя убегает. Я сую ноги в кроссы и несусь за ней следом. Выскакиваю из подъезда — никого. Мечусь то влево, то вправо. Ору ее имя. Но она как растворилась. И телефон в спешке не взял, впрочем, вряд ли бы она сейчас ответила.

Поднимаюсь обратно.

Сонька уже вышла из спальни и встречает меня в прихожей:

— Стас, ты что в одной футболке на улицу выбегал? Что случилось?

Меня колотит, но не от холода, конечно.

— Стас! Ты меня пугаешь! Это была она? Гордеева? Она ушла? Вы поссорились?

Я физически не могу отвечать. И не хочу. Сажусь на корточки и зашнуровываю кроссы, затем рывком подбираю с пола мою объяснительную и, поднявшись, сую ей в руки, а сам одеваю куртку.

Она тревожно следит за мной взглядом.

— Стас, ты куда?

Я на нее больше не реагирую. Сонька наконец смотрит в листок и тут же ахает, прижав ко рту ладонь.

— Стас! Откуда это? Она это видела? Она всё знает?

Я молча беру ключи, телефон и выскакиваю в подъезд. Сначала иду к остановке, вертя головой по сторонам — вруг увижу ее. Потом разворачиваюсь и иду к стоянке. Не смогу я сейчас в маршрутке тащиться. Просто не смогу. И так аж лихорадит. Мне надо как можно скорее, прямо сейчас оказаться у ее дома.

Я не знаю, что скажу ей, ведь Соньку все равно никогда не смогу слить, но, чувствую, если не поговорю, то меня просто разорвет изнутри.

Несусь к ее дому как на пожар, но, когда подъезжаю, вижу, что в окнах света нет. Женя еще не пришла. Минут пятнадцать торчу у подъезда, караулю, пока не выходит какая-то тетка. Заскакиваю внутрь и бегом на ее этаж. Знаю же, что ее нет, но все равно трезвоню в дверь. Никто мне, конечно, не открывает. Тогда я просто жду, когда она вернется. То стоя у двери, то сидя на корточках. Несколько раз ее набираю, но, как я и думал, она сбрасывает звонки.

Жду час, не меньше. Несколько раз мимо меня проходят ее соседи. Потом слышу — внизу хлопает подъездная дверь. И сердце резко и болезненно сжимается. Откуда-то я знаю или чувствую, что это она. Женя. Слышу ее шаги, медленные, тяжелые. Обычно она так не ходит, но сейчас уверен — это она.

И точно — минуту спустя вижу ее. Она поднимается с таким трудом, словно из последних сил. Мне бы кинуться ей навстречу. Но меня опять как парализовало. Ноги будто к полу приросли. И ни звука, ни вдоха сделать не могу. Только сердце строчит как из пулемета.

Потом все же отмираю, когда она уже подходит к своей двери. Меня будто не замечает.

— Женя, прости меня, — говорю, делая к ней шаг. — Пожалуйста, прости! Я не хотел. Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю, что… я не смогу без тебя.

Она, не реагируя, достает ключ, открывает дверь.

— Ну что мне сделать, чтобы ты меня простила?

Наконец она поворачивается ко мне.

— Ничего, Стас. Ничего уже тут не поделать. Я даже смотреть на тебя не могу. И никогда тебя не прощу. Никогда.

— Я не хотел, чтобы твоя мама пострадала. Прости меня.

— Я знаю. Ты просто пошутил.

— Да нет, я… Женя, я не могу тебя потерять. Я люблю тебя. Больше всех люблю.

— Если любишь, оставь меня в покое. Пожалуйста. Не мучай меня еще больше. Просто уйди!

Она заходит в квартиру и закрывает дверь. Но я не ухожу. Не могу — так меня ломает. Несколько раз звоню ей, стучу, зову.

Женя не открывает.

Потом из соседней квартиры высовывается бабка и поднимает вопль:

— Ты чего здесь торчишь? Чего долбишься? Ночь на дворе, люди спят, а он долбится! А ну ступай отсюда или я звоню в полицию!

— Звони ты кому хочешь, — отмахиваюсь от нее и снова звоню. — Женя!

Внизу тоже повылезали соседи.

— Что там за шум? — спрашивает какой-то мужик.

— Это к Гордеевым, — отвечает тетка. — Матери нет, вот она и водит кого попало…

Спускаюсь на первый этаж и вижу, что это из квартиры Дэна. Наверное, его мать.

— Что ты несешь? — накидываюсь на нее. — Кого она водит? Чего вы все повылезали?

Мать Дэна тут же скрывается за дверью. А мне звонит Сонька, уже в который раз…

Возвращаюсь домой на автопилоте. Сонька тут же набрасывается с вопросами. Но у меня едва хватает сил скинуть обувь и одежду и доползти до дивана, на который я тупо валюсь, как подкошенный. Уткнувшись лицом в подушку, лежу, не шевелюсь.

Сонька крутится рядом.

— Стас, ну скажи хоть слово! Ну, прошу! Умоляю! Я с ума сходила, пока тебя не было. Это из-за нее, да? Ты так ее любишь? Она не простила?

И я срываюсь. Вцепившись зубами в подушку, глухо вою. Недолго, всего с минуту, но Сонька здорово пугается.

— Стас! Миленький! — кричит она. — Тебе так плохо, да? Стас…

Но я, прооравшись, лежу теперь опустошенный, как неживой.

— Ну что мне для тебя сделать? Что ты хочешь?

— Сдохнуть хочу, — не отрывая лица от подушки, отвечаю я.

Сонька больше не липнет ко мне с вопросами. Молча сидит рядом, возле дивана, прямо на полу. И плачет. Слышу ее всхлипы и тихие подвывания. Обычно я совсем не выношу ее слез, а тут — даже не трогает. Впрочем, сейчас меня ничто не трогает. На всё плевать, вообще на всё.

Не знаю, каким чудом, но сам не замечаю, как впадаю в сон, дурной, тяжелый, выматывающий. И все равно это лучше, чем реальность. Хоть на несколько часов забываюсь.

Просыпаюсь утром — Сонька так и сидит рядом на полу, сложив голову на диван. Спит.

На автомате встаю, принимаю душ, одеваюсь. Когда выхожу из душа, Сонька уже проснулась. Заваривает на кухне кофе и подогревает вчерашние блины.

— Стас, ты как? Давай позавтракаем?

— Не хочу, — цежу я и снова сажусь на диван. Мне и правда кусок в горло не лезет.

— Ты злишься на меня? — она подходит ко мне, присаживается рядом, по-щенячьи заглядывает в глаза.

— Нет.

— Стас… я не могу, когда ты такой… — лепечет Сонька жалобно. — Ну скажи ты ей, что это я была. Ты же не виноват. Пусть она знает правду.

— Перестань, — морщусь я.

— Стас, я серьезно… Скажи ей правду! Когда тебе плохо, мне тоже плохо… мне еще хуже…

— Сонь, — устало прошу я. — Прошу, не лезь сейчас ко мне. Не дергай меня. Я не злюсь на тебя. Просто не могу сейчас с тобой разговаривать…

Уперев локти в колени, закрываю лицо руками. Она еще минуту-другую сидит рядом, затем поднимается. Ходит туда-сюда, возится, я не особо обращаю внимания. Потом слышу хлопок входной двери. Сонька ушла.