Подонок. Я тебе объявляю войну!

50. Стас

Дороги вечером свободны, и я мчу, словно боюсь опоздать. Хотя, на самом деле, скорее боюсь передумать. Голову просто разрывает. Ловлю себя на том, что чуть ли не спорю сам с собой. Совсем, по ходу, у меня шизо.

Ещё кольцо это ее жжет карман. Будто гранату везу.

Предлог, конечно, наитупейший. И она это сразу поймет. А я буду выглядеть полным идиотом.

Черт… не дай бог она еще будет по этому поводу потом прикалываться. А ведь будет же. Ей как будто в кайф меня дразнить и вгонять в ступор.

А еще поймет, что запал на нее. Запал… Какое же тупое слово!

Хорошо, поймет, что она мне, типа, нравится. И вот это совсем плохо. Ладно Сонька догадалась. Она сегодня на эмоциях поистерит, а завтра-послезавтра успокоится. И никому об этом не скажет. И уж точно глумиться не будет. А эта… Она и без того меня изводит своими шуточками и подколами, а тут… я даже думать не хочу о том, что тогда будет.

Нет, нельзя чтобы она даже заподозрила, что у меня там что-то к ней есть. Не могу я так унизиться.

Ну и нафига тогда я к ней еду?

В итоге, я как-то совсем скис, и был бы на полпути, наверное, развернулся бы обратно. Но я уже заезжаю в знакомый двор.

С минуту или чуть дольше ещё сижу в сомнениях. А потом меня осеняет: я ей скажу, что ехал мимо и, типа, было просто по пути. Вот и заскочил. А еще лучше — скажу, что вообще ехал от Янки. Тогда уж точно никаких сомнительных моментов не останется. Гордеева же не в курсе, что мы расстались… или в курсе? Да пофиг.

Янка, конечно, живет совсем в другом конце города, но этого она уж точно не знает.

Выхожу, иду к ее подъезду и уже на месте вижу, что он закрыт. Есть домофон, но я не знаю номер ее квартиры. Вообще-то я думал сунуться наобум к кому-нибудь и спросить, где живет Женя Гордеева. Это же не новостройка на пятьсот квартир. В таких старых домах соседи обычно друг друга знают.

В принципе, можно так же и по домофону позвонить в любую квартиру и спросить Гордееву. Плохо только то, что уже поздно.

Пока я вычисляю по светящимся окнам, кто не спит и кому позвонить, как подъездная дверь, пиликнув, открывается сама.

Но не успеваю я обрадоваться удаче, как вижу, что передо мной тот самый быдловатый дружбан Гордеевой. Дэн, кажется.

Блин, я откуда-то даже имя его помню.

Значит, он сейчас был у Гордеевой… Очевидно, от нее, сука, и идет. Меня тут же внутри обжигает, словно глотнул едкое и горькое. Как-то я совсем его со счетов скинул, а он — вот, нарисовался, не сотрешь.

Однако он выходит из подъезда не один, а с пацанами. Теми же или другими, не знаю. Кроме него, я никого не помню.

Он меня тоже сразу узнает.

— О, пацаны, это ж тот самый фраерок, — оборачивается к ним.

Они не спеша обходят меня и встают кто — за спиной, кто — слева, кто — справа, только этот так и стоит передо мной, потихоньку придвигаясь ближе.

— Ты чего тут забыл? Ты че, утырок, к Женьке моей, что ли, притащился? Ты совсем охренел? Не, вы прикиньте! Вот сука, а! Тебе, чепушило, русским языком сказали, чтобы твоей ноги в нашем районе не было. И чтоб к ней даже близко не подходил. Ты какого … сюда сунулся?

— Я бы еще тупое быдло не спрашивал, куда мне соваться.

— Да-а-а, — хмыкнув, тянет он, — гляжу, мало мы тебя учили… Плохо усвоил урок от борзоты… По ходу, повторить надо?

— Повторенье — мать ученья, — гоготнув, изрекает кто-то за спиной.

В общем, понимаю, что вечер перестает быть томным, и уже по традиции первым заезжаю дружку Гордеевой куда-то в ухо — тот в последний момент слегка уклоняется. А я — нет. Но тут и некуда — эти же обступили кругом.

Дружок Гордеевой, отшатнувшись и тряхнув башкой после удара, почти сразу восстанавливает равновесие и, чуть наклонившись вперед, прыгает на меня. Буквально таранит лбом меня в грудь и сносит с крыльца. Я валюсь навзничь вместе с ним, проехав спиной по ступеням. Пусть и в куртке, но бок резко простреливает такой адской болью, будто в меня вогнали копье и пару раз провернули. Лежу — ни охнуть, ни вздохнуть не могу. Только жмурюсь, чтобы искры из глаз не летели. Этот же бьет меня в челюсть, куда-то еще, но этого я уже вообще не чувствую.

Среди дружного улюлюканья и смешков слышу чей-то басок:

— Дэн, хорош! Всё!

— Дуб, иди нахрен!

— Э, ты ничего не попутал?

Он оттягивает Гордеевского дружка в сторону. Тот отбивается:

— Дуб, да пусти ты меня! Да че ты? А если бы этот хрен к твоей тёлке лез? — потом уже мне орет: — Эй, ты, мажористое чмо, еще раз тебя увижу…

— Да харэ уже орать на весь двор! — рявкает на него этот Дуб и куда-то, судя по звукам, уводит. Остальные тоже сваливают следом.

А я лежу перед подъездом, раскинувшись, как чертова морская звезда, и пытаюсь дышать. Осторожно, мелкими глотками, чтобы не сильно ходила грудная клетка. Потом становится полегче. Боль не проходит, но перетекает в тупую и ноющую. В общем, терпеть можно.

Ну пока не решаю встать… и сразу опять оседаю.

Кое-как я подползаю к стене дома и сажусь, привалившись к ней спиной. И снова пытаюсь отдышаться. Затем сквозь куртку ощупываю бок — по ходу, опять ребро. Выдыхаю тяжело и, откинув голову затылком к стене, буквально на пару секунд закрываю глаза.

— Стас? Это ты? — слышу вдруг голос Гордеевой. — Ты почему здесь?

Брежу, что ли? Открываю глаза — реально она. Стоит надо мной.

— О-о… — мычу сквозь зубы. Губы, кажется, разбиты. — Ты откуда взялась?

Блин, голос, как у удавленника.

— Я тут вообще-то живу. А почему ты сидишь на земле? Тебе плохо?

Она присаживается рядом на корточки, заглядывает в лицо и испуганно охает.

— А! Боже! У тебя кровь! Стас, ты как? Кто тебя избил?

— Никто.

— Как это никто?

— Никто, Гордеева, это никто, — припоминаю ей ее же фразу.

— Ты встать можешь? Я сейчас скорую вызову! — суетится она.

— Да не надо никакой скорой. Все нормально со мной.

Мне вообще-то и правда уже полегче. Ну так, относительно. Опираясь на стену, я даже поднимаюсь на ноги. Правда оторваться от стены пока не рискую. Не хватало еще перед ней тут расстелиться. И так стремно до невозможности, что меня опять уделал этот ее урод, и она это видит. Стыдно так, что даже смотреть на нее не хочу. Решит, наверное, что я беспомощный мешок, лошпет какой-то, который не может даже за себя…

— Тогда пойдем ко мне, — предлагает она.

Качнув головой, отказываюсь. Ну уж нет. И так перед ней опозорился. Как-то неохота, чтобы эта минута позора растянулась еще на какое-то время. Нет, доковыляю уж как-нибудь до машины и домой…

Корячусь, но достаю из джинсов ее кольцо, протягиваю на ладони.

— Вот. Забыла у меня…

— Ой, точно… мое… — улыбается Гордеева. — Спасибо тебе большое!

Надевает его на палец. Потом снова переключается на меня. С озабоченным видом хмурится.

— Нет, Стас, пойдем все-таки ко мне. Ты даже вон шатаешься…

— Нет, Гордеева, как-нибудь в другой раз…

— Ну что ты как маленький? Идем! И не спорь! Я тебя все равно сейчас никуда не отпущу. Выбирай: или ко мне, или я вызываю скорую.

Вот же пристала!

Хотя… вообще-то мне интересно посмотреть, как она живет. И побыть немного вместе тоже, конечно, хочу, чего уж. Только пусть не квохчет надо мной как наседка, а то и без того стремно.

Она тянет меня за руку к двери, потом вообще обхватывает за талию.

— Блин, Гордеева, ты чего? — отвожу от себя ее руку. — Не трогай меня. Нашла инвалида. Я сам.

Фантастика, но я еще как-то умудряюсь подняться на своих двоих на второй этаж. С небольшими остановками и передышками правда, но сначала думал, что вообще эту лестницу не осилю.

Она идет впереди меня и постоянно оглядывается. Проверяет, видать, ползу ли я еще сзади или уже всё, сдулся. И при этом что-то говорит-говорит. То причитает, то всякими вопросами забрасывает. Я не отвечаю. Даже не слушаю толком. Просто молча поднимаюсь, крепко сцепив челюсти, чтобы ненароком какое-нибудь кряхтение или стон не издать.

Пока она гремит ключами и воюет с замком, пытаясь открыть дверь, я опять приваливаюсь к стенке. Перевожу дух, ну и закрываю глаза. Просто свет в подъезде противный, тусклый и дрожащий.

— Что, совсем плохо? Тяжело? Может, все-таки вызову скорую? — тормошит меня Гордеева.

— Да нормально всё. Просто устал, спать хочу.

— Можешь у меня остаться на ночь, я одна дома… — выпаливает она и тут же осекается, стремительно и густо краснея. А это очень редкое явление.

Я сразу оживаю.

— В смысле, я имела в виду, что есть место… Я могу постелить тебе у себя в комнате, а сама на мамину кровать лягу, так что… — поспешно объясняет она, а потом и вовсе замолкает, не договорив. И глаза отводит. А я, наоборот, на нее сейчас пристально смотрю, оторваться не могу.

И меня вдруг торкает, аж сердце начинает трепыхаться. Не оттого, что она там что-то стелить собралась, конечно, а оттого, что стоит совсем близко, обволакивая меня своим запахом. Оттого что мы будем всю ночь только вдвоем. И, главное, оттого что она смутилась.

Нет, главное, это то, что смутилась она из-за меня. Ведь Гордеева не из тех, кто чуть что — и в краску. Мне вообще сейчас кажется, что между нами что-то происходит… объяснить не могу, но чувствую, почти осязаю.

— Как-то двусмысленно прозвучало… — бормочет она.

— Угу, — улыбаюсь я разбитым ртом, прибалдевший. И как-то сразу становится пофиг и на ее дружка, и на саднящий бок, и на свой позор, и на Сонькину истерику, и вообще на всё разом. — Я так и подумать могу, что ты ко мне подкатываешь.

— Не надейся, Смолин, — смеется она и распахивает передо мной дверь: — Велкам!