Подонок. Я тебе объявляю войну!

8. Женя Гордеева

— Женька, нафига тебе эта мажорская школа? — чуть не плачет Леська. Леся Кудряшова. Мы с ней дружим со второго класса.

— И правда, Женька, что за бред — переводиться за девять месяцев до выпускного? — подхватывает Юрка Осокин и косится на Дэна.

Мы почти всем классом сидим на длинной скамейке возле школы. То есть, мы, девочки, сидим, а наши парни стоят полукругом рядом.

Наши уговаривают меня остаться. Даже Олег Хоржа́н, наш компьютерный гений, из которого обычно слова не вытянуть, тоже подхватывает:

— В самом деле, Жень, с чего ты вдруг решила перевестись? Зачем? Оставайся…

Единственный, кто молчит, это Дэн. Денис Субботин. Взирает на меня исподлобья, как на предательницу, и ни слова, ни полслова за целый день. Когда я сегодня утром сказала, что перевожусь в Измайловскую гимназию, он будто заледенел и до сих пор не оттаял.

Остальные сначала не поверили. Еще бы. Я могла с тем же успехом сказать, что отправляюсь на Луну.

Потом на географию, минут за пять до звонка, явилась Ольга Васильевна, наша классная. Сообщила, что завтра мы дежурим по школе вместо 10 «В», ну и заодно толкнула короткую речь: типа, вот узнала новость, расстроилась, но безмерно рада за Женю Гордееву, ведь это такие перспективы…

Наши сразу вскинулись: значит, это правда? Правда? Но как?!

Я лишь загадочно улыбалась. Но на самом деле — это лишь хорошая мина при плохой игре. Как же я не хочу никуда уходить! До слез. Не хочу расставаться с нашими, с Леськой, с Дэном. Кто бы знал, как я уже ненавижу эту Измайловскую гимназию и всех, кто там учится. Но я же не успокоюсь, пока не выясню, кто тот подонок, который издевался над мамой, я себя знаю.

И сейчас я с тоской оглядываю родной школьный двор, пожухлые тополя и крохотные елочки, которые мы высаживали в позапрошлом году. Нащупываю пальцами на скамейке возле самого бедра знакомые неровности — вырезанные ножичком буквы Ж+Д. Это вырезал Дэн, кажется, года два назад. Улыбаюсь ему виновато, но он еще больше мрачнеет и отворачивается.

— Реально, Женька, что ты там забыла? — спрашивает Вадик Шмелев. — Там же одни ушлепки охреневшие учатся. И вообще ничего особого там нет. Одни тупые понты. За эти понты они и платят… сколько? Лям в год?

— Полтора, — поправляю я.

Шмелев, да и остальные красноречиво закатывают глаза.

— Капец! С ума они там сошли, что ли?!

— Ничего ты, Вадя, не понимаешь, — шутливо заявляю я и достаю из сумки буклет Платонова. Разворачиваю глянцевые страницы и зачитываю вслух: — Измайловская гимназия была основана в 1877 году Климом Измайловым, крупнейшим золотодобытчиком и меценатом. Так… про прошлое неинтересно. Вот! Сегодня Измайловская гимназия входит в тридцатку лучших частных учебных заведений страны, обеспечивая широчайший спектр образовательных программ. Наша гимназия — это сочетание новейших технологий, современного оснащения и вековых традиций. Мы стремимся к новому, сохраняя лучшее. О как! Наши ученики получают всестороннее развитие и ежегодно показывают превосходные результаты на предметных олимпиадах. А наши выпускники по результатам внутренних экзаменов становятся студентами самых престижных вузов в России и за рубежом… Так… что тут еще? Условия… питание… сильнейший преподавательский состав… углубленное изучение различных дисциплин… О! Измайловская гимназия сертифицирована Кембриджским университетом для сдачи международных экзаменов по английскому языку… В классах обучается не более десяти человек, чтобы преподаватель мог в полной мере уделить внимание каждому ученику.

— Ага, — хмыкает Юрка Осокин. — Да по ходу, больше просто не набралось, если обучение в этой чудо-школе стоит полтора ляма в год. Блин… полтора ляма… за какую-то школу… Бред!

— Мы находимся, — продолжаю я чтение, — в Серебряном бору. Это экологически чистое, живописное место на берегу Кайского озера. Ребят, ну вы только посмотрите, какие лапочки.

Показываю нашим разворот буклета с фото: синее небо, яркая зелень, красивый особняк вдали. А на переднем плане — несколько парней и девушек в форменных белых рубашках и жилетках с эмблемой гимназии. И все улыбаются белозубо и счастливо.

— Эти лапочки тебя сгрызут, — фыркает Вадик Шмелев. — Проглотят и не подавятся.

— И умрут в адских муках от жёсткого отравления, — перевожу я в шутку. Не хочу, чтобы наш последний день был грустным.

Наши усмехаются, кроме Леськи. Она со слезами выстанывает:

— Женька, ну нафига тебе это надо? Ты и без этой ср*ной гимназии поступишь на свой физмат!

— Лесь! Ребят! Ну вы чего? Я же не в Америку уезжаю. Будем так же видеться. Хоть каждый день… после уроков… Ну!

— Пойдемте, что ли, в «Карамели» посидим? — предлагает Шмелев. — У кого сколько есть?

Народ начинает выгребать мелочь из карманов.

— Я — по нулям, — разводит руками Юрка Осокин.

— У меня пятихатка, — достает пятисотенную купюру Ваня Дубов. — Но мне с нее надо купить хлеба и молока.

— Дуб, давай я тебе разменяю, — предлагает Шмелев.

Помню, в начальных классах кто-то из наших мальчишек, услышав его фамилию, назвал Ваньку Дубом. Остальные как мартышки подхватили. Дразнили его на перемене. Ванька сердился, кидался с кулаками то на одного, то на другого. А после уроков, когда все ушли, плакал в коридоре. Я потащила его к себе домой. Помню, мы с ним бесились как ненормальные, играли в жмурки, в прятки, в горячо-холодно до самого вечера. Потом мы с Игорем пошли его провожать. Ну и заодно я сказала Ваньке, что Дубом быть вообще-то круто. Что его так зовут не из-за фамилии, а потому что он в классе самый большой и самый сильный. Могучий и крепкий. Как дуб. А Игорь подтвердил. На удивление, Ванька нам сразу поверил и успокоился.

Ванька и правда всегда был выше всех, а сейчас и вовсе за два метра вымахал. И кулачищи у него с мою голову. Его так и зовут Дубом, но лишь потому, что он это позволяет. Теперь с нашим Ваней шутки плохи.

— Не надо никому ничего разменивать, — вмешивается Олег Хоржа́н. — У меня есть деньги. Я угощаю.