Развод с монстром

21

— Я почти не могу…

— Встаньте, насколько можете. — Я слышала, как мужчина пыхтит, пытаясь выполнить приказ. А Верес не собирался останавливаться на достигнутом: — Рассказывайте заново, что было накануне появления первого кровоподтека…

— Я же говорил…

— Ещё раз проговорите, — жестко перебил он.

— Да кто вы такой?! — взвизгнул пациент. — Сколько вам лет? Ко мне теперь студентов-практикантов водят посмотреть на редкий случай и поиздеваться?! Вызовите ко мне Краморова! Я не буду работать вам бесплатным пособием!

Я думала, на этом мы развернемся и уйдем. Но снова ошиблась. Когда я резко обернулась на громкий протест пациента, увидела, как Верес держит его за шкирку, ставя на трясущиеся ноги, и рассматривает так, будто он ветеринар и протесты глупого животного в его хватке — последнее, что имеет значение.

— Зрачки расширены, дистрофия мышечной ткани, повышенное потоотделение, тахикардия, аритмия и нарушение функций выделительной системы, — холодно констатировал он. — Гиперрастяжимости кожи у него нет.

— Откуда тогда кровоподтеки? — шокировано поинтересовалась я.

— Что по нему собрано? — как ни в чем не бывало поинтересовался Бесовецкий, опуская пациента на ноги и направляясь к мусорному ведру.

— Какого чёрта вы себе позволяете?! — вопил мужик.

— Он ещё может стоять, — заметила я обреченно.

Бесовецкий обернулся, окинул пациента взглядом сверху вниз, и тот осел на койку, обливаясь потом:

— Мне плохо, — просипел он, хватаясь за грудь.

Я кинулась было к нему, но Верес меня перехватил железной хваткой, продолжая наблюдать, как мужчина заваливается на спину.

— У него может быть приступ, — процедила я, дергаясь, но Бесовецкий держал меня, не напрягаясь.

— Нет у него приступа, — констатировал он. — ЧСС сто десять, аритмия прошла.

Пациент и правда уже оперся на локти и посмотрел на нас с ненавистью:

— Вон пошли из моей палаты!

— Как ты понял, что у него нет приступа? — первое, что спросила я, когда мы оказались в коридоре. — И ЧСС… На нем же нет датчиков…

Но Верес не снизошел до ответов. Развернулся и зашагал в сторону следующей палаты.

— Утренняя пациентка лежит в этой палате, — указала я на двери, мимо которой он прошел.

— Она вне выборки, — бросил он, не оборачиваясь.

— Как?

— У нее — классический синдром Элерса-Данло, а не искусственно вызванный.

— Да как ты это понимаешь?! — взорвалась я. — На основе осмотра? Ты за компьютером просидел всего ничего!

— Спроси у Краморова, как я это понимаю, — зло процедил он и толкнул следующие двери.

Я направилась следом.

Что-то Краморов сильно поспешил, связывая нас с Надеждой в один узел. Я не мог на каждом шагу думать о том, что она понятия не имеет, кто я такой. Чего он добивается? Чтобы я нарушил правила поведения с людьми и подставился? Под сотнями камер, которые тут натыканы на каждом углу, это будет несложно. А потом что? Козырять записью в случае чего? И я сам согласился в этом участвовать.

Низковато для Краморова.

Но все равно надо быть осторожней и хвататься за стетоскоп в следующий раз перед тем, как определять ЧСС на слух.

— Зачем тогда она тут лежит и числится среди троих пострадавших пациентов? — спросила Надя, догоняя меня в коридоре.

— Чтобы нас протестировать, — хмуро прорычал я. — Как вариант.

Я встал возле очередной палаты, прислушиваясь. Надя оперлась рядом о стенку, запрокинув голову и устало прикрыв глаза, а я скользнул взглядом по ее длинной шее и ее изгибу. И едва не захлебнулся слюной. Но даже отвернувшись, я чувствовал, как Надя напряглась. Она боялась, что все это не для нее. И что ей придется уйти.

Какой интересный пасьянс получается. Мне теперь ее не отпустить. И с ней такой остаться тоже не выйдет. Какое решение себе видит Краморов? Давить на необходимость адаптировать Надю бессмысленно. У Краморова задница горит с этим делом, а он, уверен, ни на шаг не приблизился к хоть сколько-то удовлетворительному результату.

— На сегодня хватит осмотров, — заключил я. — Мы прошли очередной тест.

— Это был тест?

— Видимо, моей неотразимости Краморову мало, чтобы допустить работать в команду.

Я направился к лестнице. Надя не отставала, и вместе мы без стука ворвались в кабинет Краморова. Но он снова ждал. Показалось, что он вот-вот скажет что-то типа «Вы точно по расписанию!», но он лишь молча вздернул брови в ожидании.

— Бледную немочь можете исключить — она выборке не принадлежит, — припечатал я. — А если судить по реальному пострадавшему, времени у вас на тестирование моей профпригодности больше нет. Они все скоро начнут умирать. И, кстати, то, что вызывает генетическую поломку, вполне дозируется, как радиация. Степень тяжести у пациентов зависит не от их исходных данных, а от дозировки вещества, вызвавшего поломку.

Я развернулся и зашагал к двери.

— Верес, подожди, — послышалось хмурое позади.

Я обернулся, встречаясь взглядом с Краморовым. Он хмуро на меня смотрел, нетерпеливо подергивая пальцами, лежавшими поверх стола. Ему было очень тяжело в безвыходной ситуации, которой он пытался управлять. И меня ему нашли слишком поздно. Наверное, ради облегчения я бы сделал даже больше, чем ставку на наш сомнительный дуэт с Надей. Может, он и сделал. Но знать этого не хотелось.

— Почему ты считаешь, что времени мало? — хмуро потребовал Краморов.

— Потому что выделительная система одного из пациентов стремительно отказывает. Утренние показатели вчера были значительно выше сегодняшних, динамика резко ухудшилась, несмотря на все ваши попытки, и… — я скрипнул зубами, проглатывая тот факт, что от пациента прет аммиаком так, что глаза слезятся. Но чувствую это лишь я. — … другие наблюдения.

— Восемь человек сегодня уже умерли, — неожиданно сообщил Краморов. — Мне только что звонили.

В кабинете повисла тишина, которую я поспешил нарушить:

— Вы проиграли. У вас нет времени кого-то ещё спасти.

— Но должно быть время приготовиться к новому удару, — возразил он.

— После заражения прошло больше трех месяцев. К сожалению, что-то вынюхать уже сложно. А так — вариантов много. И один из них — признать, что ничего не поделать. Как и в случае с классическим синдромом Элерса-Данло.

Он кивнул:

— Ладно. Идите.

— На что Краморов надеялся? — безжизненно поинтересовалась Надя, когда мы вернулись в кабинет. — Что ты должен был сделать?

— Ты же его лучше знаешь, — огрызнулся я, направляясь к окну.

Вся эта ситуация раздражала. Вернее, раздражало то, что я всеми силами пытался углубиться в медицинское расследование, а выходило только слегка намочить ноги.

— Может, ему было нужно, чтобы даже ты сдался и констатировал проигрыш? — вдруг предположила она. — Ты вчера показал всем, насколько крут, а сегодня признаешь, что с этими больными уже ничего не поделать. Может, на тебя ещё немного надавят, и ты сотрешь из заключения строчку про «слишком поздно для расследования», и признаешь, что оно было провальным с самого начала. И на этом наша карьера тут окончится.

Я обернулся от окна и посмотрел на нее, не скрывая восхищения. На этот раз она легко выдержала мой взгляд.

— Я не верну тебя твоему «зверьку», — усмехнулся ей в глаза. — Больше.

— Что? — просипела она, подбираясь.

— Ты выцвела за несколько минут, в которые думаешь, что твоя возможность работать здесь обломилась. Ты считаешь этот отдел своим шансом сбежать откуда-то, куда возвращаться не хочешь. Но тебе уже не вернуться к прежней жизни. Это я тебе гарантирую, — и я азартно оскалился.

Надя усмехнулась и устало оперлась о стенку.

— Тебя, кажется, забавляет лезть в чужие души и копошиться там без разрешения, да?

— Нет, — неприязненно поморщился я. — Нет ничего забавного в том, чтобы вытаскивать из шкафа чужие скелеты. От них воняет, они кишат дерьмом, а их явление солнцу не несет ничего хорошего. Тебе ли не знать?

— Перестань лезть не в свое дело! — вспылила она. — Меня ещё не уволили. Поэтому я сама решаю, куда мне вернуться, а откуда — бежать.

И она стремительно покинула кабинет.

А я усмехнулся и отвернулся в окно.

— Это дело никогда ещё не было настолько моим…