Развод с монстром

39

Когда я увидел Надю, входящую следом за Краморовым в его кабинет, у меня по ощущениям лопнула пружина в груди, и я медленно выдохнул, прикрывая глаза.

— Что происходит? — нахмурился Краморов, неодобрительно глянув на Давида рядом.

— Здравствуйте, — поприветствовал его Горький.

Надя нерешительно замерла поодаль, глядя на нас так, будто не имеет ко всему этому отношения. Но у меня изначально было плохо со способностью это объяснить. А ещё и ложь. Всем. И ей. Что мы — лишь фикция.

Краморов опустился в кресло, со стуком брякнув трость поперек стола.

— Давид считает, что Наде опасно оставаться у вас в отделении, — сообщил я без прелюдий. — Он предлагает ей переехать в реабилитационный центр.

И только сказав это, я подумал, что именно сейчас может услышать Надя. Но это все позже.

— Верес Олегович, — начал Краморов, сложив руки на столе и подчеркнуто игнорируя Горького, — можно вас с глазу на глаз? Я вот только ногу свою сегодня уходил, поэтому попросил бы уважаемого оборотня-ведьмака покинуть на несколько минут мой кабинет и избежать прослушивающих манипуляций с его стороны. Надя может остаться, так как это касается и ее.

— Предположение об опасности делаю я, — возразил Горький авторитетно. — Верес — оборотень, я защищаю здесь его интересы. Так что давайте начистоту со всеми нами.

— Хорошо, — откинулся на спинку кресла Краморов и устремил свой горящий взгляд на меня, — я скажу прямо, Бесовецкий. Я все понимаю, и доверять кому бы то ни было для тебя сложно, но я не позволю считать меня кем-то, кто не отвечает за свои слова. Если я сказал, что могу тебя защитить, значит я МОГУ. Или вы считаете, что у какого-то правительственного цербера связей больше, чем у того, от кого зависят жизни этого самого правительства? Думаете, мало у меня на койках перележало народу из тех, кому принадлежит поводок от Айзатова? — Он сделал весомую паузу и перевел взгляд на Горького. — В другой ситуации я бы подумал, что вы, товарищ Горький, пользуетесь происходящим и дискредитируете меня с целью перетащить Бесовецкого на ту сторону, с которой он пришел. Но я знаю, что вы дружите с Ярославом Князевым, кардиохирургом-«золотые руки». И что дружба эта для вас и прикрытие своих гораздо важнее. Для них вы и правила готовы нарушить временами, и хвосты их успеваете подобрать, если те их куда-то подложили не вовремя. Подытожу — вы зря переживаете.

Я впервые видел кого-то, кто заставил Горького смутиться и засомневаться в решении.

— Прошу прощения, Савелий Анатольевич, — ответил он небольшую паузу спустя, — но прошу поверить, что я собирался лишь содействовать, а не подрывать ваш авторитет. Ситуации бывают разные. А мне по сути все равно, где работает Верес. И если вам все же понадобится помощь с выполнением ваших обещаний, я всегда ее окажу.

Краморов усмехнулся, восхищенный, вероятно, упорством Горького в своей позиции.

— Но решать — тебе, — сурово обратился он ко мне. — И сделай это, будь добр, только один раз. Потому что перебегать туда-сюда даже тебе нельзя. Хоть для тебя такие связи и не имеют никаких значений.

— Это уже не так, — огрызнулся я и перевел взгляд на Надю. — Но решать не только мне. Дайте нам время все обсудить и подумать.

— Хорошо, — пожал плечами Краморов. — У вас сегодня всё равно отгул.

Верес звонил мне, пока я была с Краморовым на обходе, но ничего об этом не сказал. Только его взгляд, когда увидел меня в кабинете, все стоял перед глазами. Что-то мне Краморов не договаривает… А, может, я просто не знаю, как смотрит мужчина на женщину, за которую искренне боится?

Вот и сейчас Верес был напряжен и замкнут, стоя у окна в комнате отдыха. То ли ему тяжело давались все эти решения, то ли непривычно было беспокоиться ещё о ком-то…

Давида Горького мне представили впервые, хотя я его уже видела в тот день, когда у нас появился Бесовецкий. Я смотрела на него и понимала, что вот здесь-то точно чувствуется, что мужчина совсем необычный. Почему же они такие разные? Пациент Краморова не отличался особенно ничем от человека, а этот… Я даже не знала, как объяснить. Я не встречала таких людей. В его присутствии хотелось сжаться на кресле. Взгляд у него был тяжелый, движения какие-то нереальные — ни одного лишнего, никакой суеты. Даже в разговоре с Краморовым он не спасовал, хотя тот был очень убедителен.

— Вам решать, — только и сказал Горький.

— Я думаю, что решать стоит Вересу, — возразила я. Бесовецкий обернулся, удивленно вздернув бровь. Но я поспешила объяснить: — Я слишком боюсь Айзатова и не могу мыслить хладнокровно.

Я намерено перестала называть Славу по имени или статусу. Мне не хотелось больше привязывать себя к нему.

— Тебе стоит подумать не столько об Айзатове, сколько о будущем, — бесстрастно возразил Верес. — Если мы уйдем под защиту Горького, то назад для тебя дороги не будет.

А мне вдруг стало по-глупому обидно. Он будто и не был моим мужчиной прошлой ночью. Превратился в того Бесовецкого, с которым я познакомилась в первый день, и я будто снова осталась одна. А ещё я все не могла понять — он останется со мной или нет? Только при Горьком я не могла спросить Вереса об этом. Хотя, он же говорит «мы»… Почему я этого не слышу? Или слышу что-то свое… Боже, как тут не сойти с ума?