Счастливчик

Глава 14 Первое дитя

Вскоре после Пасхи приехал отец Рок со своим вечным сухим вареньем. Окассен немедленно усадил его пить сидр и болтать о новостях, сплетнях и слухах. Окна в трапезной были нараспашку — на дворе стояла чудесная тёплая погода, в воздухе носился аромат цветущих садов. Но Окассен жаловался, что за зиму пало много скота, да и посев вышел неудачный. Весь апрель лили дожди, пашни были вязкими, часть семян сразу сгнила в этой жиже. Плохой будет год, неурожайный.

— Даст Бог, не будет! — посмеивался монах, доверху наливая кубки сидром. — Вот у вас так чересчур большой урожай ожидается!

Он кивнул на Николетт и Урсулу, подававших на стол. Обе они были на сносях, особенно бросался в глаза живот Николетт. Едва ли не вдвое больше, чем у Урсулы, хотя та должна была родить на полтора месяца раньше.

Николетт и внимания не обратила но слова Рока. А Урсула покраснела и устремила на монаха такой пристальный и злобный взгляд, что тот перекрестился.

— Не смей так таращиться, ведьма! — рявкнул Окассен. — Пошла прочь отсюда!

И глядя в сторону, пояснил Року:

— Это она нагуляла летом, от одного из солдат Гюи.

— Ну-ну, — со смехом отозвался Рок. — Ты для Николетт это говоришь?

Шутка понравилась даже Николетт, и она рассмеялась.

— Ты ведёшь себя неприлично, — сказал ей Окассен.

Потом явился ещё и местный аббат, и мужчины продолжили застолье втроём. Окассен рассказывал Року, как Бастьен пытался украсть Николетт, попал в тюрьму, а потом бежал оттуда.

— Ничего не скажешь, шустрый парнишка! — усмехнулся Рок.

Николетт уже не слышала этого разговора. Подав на стол жаркое, пирог и закуски, они с Урсулой ушли во двор, где не слышно было грубого мужского смеха. Сидели на земляной скамье около сарая и наблюдали, как в спускающихся сумерках летучие мыши ловят мошкару.

— Знаешь, о чём я мечтаю? — спросила Урсула. — Чтобы проехал через нашу деревню всадник, но не рыцарь, а бедный трубадур. И чтобы он взял меня к себе на седло и увёз навсегда. Чтобы мы с ним ездили по разным городам и странам. Пусть бедные были бы, но любили друг друга.

Она замолчала. Вздохнула и прикрыла глаза. Наблюдая, как над лесом вдали темнеет небо, Николетт спросила:

— А ребёнка куда?

— Тебе оставила бы, — с усмешкой ответила Урсула. — Зачем он мне, ребёнок этот постылый?

— Нельзя так говорить, — тихо произнесла Николетт. — Какая разница, от кого ребёнок? Это же твоя кровь.

— Я не хотела его, — мрачно проговорила Урсула. — Я вообще не хотела детей. В детстве, помню, мечтала превратиться в мужчину и ездить по свету или воевать.

Она посмотрела искоса и Николетт и тихо спросила:

— А ты о чём мечтаешь, Николетт?

— Ни о чём, — ответила та. — Только, чтобы малыш родился здоровым. Пойдём в дом, пора спать ложиться.

Глубокой ночью Николетт проснулась от стука в дверь. Встала, не зажигая огня, открыла. На пороге стояла Урсула со свечой в руке. Лицо у неё было бледное, глаза перепуганные.

— Кажется, у меня начинается, — дрожащим голосом сказала она. — Пошли кого-нибудь за моей матерью, пожалуйста. И пусть Жилонна пока посидит со мной.

— Я сама посижу, — быстро ответила Николетт. — Сейчас, я отправлю Матье за повитухой и твоей матерью.

— Мне страшно, — со стоном проговорила Урсула. — Мои голоса сказали, что всё будет очень плохо.

— Не говори глупостей, милая! — ласково произнесла Николетт, обняв подругу за плечи. — Помолись, и святая дева поможет.

Николетт лучше всех на свете умела жалеть и утешать. Даже на Урсулу, привыкшую делать всё наперекор людям, действовала её ласка.

Тут проснулся Окассен. Жмурясь от света, нервно воскликнул:

— Что там такое?

— Урсула рожает, — ответила Николетт.

— Прямо здесь? — брезгливо спросил он.

— Сейчас я уведу её. А ты встань, пожалуйста, пошли Матье в деревню. Пусть позовёт повитуху и мать Урсулы.

Окассен молча поднялся, стянул с себя ночную рубаху прямо при Урсуле. Впрочем, она на него и не глянула. Закусывала губы и постанывала от боли и страха.

Голоса не обманули Урсулу. Роды выдались трудные, мучительные, потому что ребёнок, по словам повитухи, лежал неправильно. На живот роженицы клали горячие тряпки, поили её отваром крапивы, но ничего не помогало. Схватки шли так часто, что Урсула задыхалась от боли. Сознание у неё мутилось, она то выла хрипло, то разговаривала со своими голосами. Тужиться уже не могла, силы иссякли.

Прошли сутки, в течение которых Николетт не присела толком и наскоро съела только кусок хлеба с молоком, и то по настоянию свекрови.

Нагнувшись, повитуха запустила руку в окровавленное лоно. Выпрямилась и мрачно покачала головой.

— Дитя до сих пор не повернулось. Ножками вперёд идёт.

— О, господи, ужас какой! — запричитала мадам Бланка. — У меня так же было… Бедная девочка!

Все понимали, что это значит — ножками вперёд. Верная гибель для ребёнка, да и Урсула вряд ли выживет. Её мать сдавленно зарыдала, зажав рот рукой. Мадам Бланка поспешила вниз, за отцом Роком. Монах поднялся к роженице, поохал сочувственно, прочитал молитву.

Окассен сидел внизу, с хмурым лицом скоблил хорьковую шкурку.

— Ну, что там? — брезгливо спросил он.

— Помрёт девица, — ответил монах. — Много я таких повидал. Надо бы её исповедовать и причастить.

— Точно помрёт? — испуганно спросил Окассен.

— Удивительно будет, если выживет. Уже посинела вся. Бабы говорят, дитя вперёд ногами идёт.

— Как я! — в ужасе прошептал Окассен.

Лицо у него нервно передёрнулась. Продолжая скоблить шкурку, он спросил:

— Если девица родила без мужа, она попадёт в ад?

— Нет, — спокойно ответил монах. — Это прощёный грех, особо если причастить, как положено.

Он сам сходил на кухню, приволок оттуда кувшин сидра и блюдо с хлебом и сыром.

— Давай выпьем, сын мой. Чую, приличного обеда нам сегодня не дождаться.

Окассен залпом выпил целый кубок, к еде не прикоснулся. Снова спросил дрожащим голосом:

— А если причастить человека перед смертью, он не будет к тебе являться в виде призрака?

Рок отрицательно покачал головой, вгрызаясь в кусок сыра. Сверху снова понеслись хриплые вопли. Окассен перекрестился.

— Я страх как боюсь покойников, отче.

— А чего их бояться? — равнодушно ответил Рок. — Мёртвое тело, и всё. Вот я разбойников боюсь. Очень уж много их развелось на дорогах.

— Окассен! — крикнули с лестницы.

Это была Николетт.

— Что? — вздрогнув, спросил он.

— Ты нам нужен, и отец Рок тоже.

Лицо у Николетт было бледное, усталое, но голос звучал решительно.

— Ребёнок никак не выходит. Придётся вытаскивать. Тут нужна мужская сила. Вставайте оба, идите наверх!

Глаза у Окассена стали дикие, рот перекосился.

— Я не пойду! Давай, я кликну Матье и Ноэля. Я не люблю такого…

— Мало ли, что ты любишь, — жёстко произнесла Николетт. — Ты сделал этого ребёнка, тебе его и спасать! А ну, иди сюда, живо!

Даже отец Рок побежал со всех ног, услышав непривычный для Николетт приказной тон. Окассен следовал за ним с выражением тоски и отвращения на лице, а увидев окровавленную постель и раскинутые ноги Урсулы, смертельно побледнел.

Николетт держалась твёрже всех. Обернувшись к мужчинам, она крикнула:

— Помогайте мне! Её надо привязать, иначе ничего не получится.

Она быстро перекинула верёвку поперёк туловища Урсулы и бросила конец Окассену.

— Затягивай покрепче!

Он немедленно послушался. Мать Урсулы горестно причитала:

— Бедная моя крошка! Вы ей всё нутро наизнанку вывернете! Ох, за что же нам такие муки!

— Помолчи! — со слезами сказала мадам Бланка. — Лучше помолись!

Но даже она сама не могла сейчас молиться — как зачарованная наблюдала за Николетт. Та перекрестилась, засучила рукава.

— Помоги, пресвятая дева!

И запустила руку в окровавленное чрево подруги. Урсула завопила и так дёрнулась, что едва не порвала верёвки. Отец Рок с неожиданной ловкостью удержал её и крикнул повитухе:

— Держи с другой стороны, дура!

Николетт тянула сильно, но медленно. Вскоре показались две крошечные младенческие ножки, все в крови и слизи.

— Ещё живой, — сквозь стиснутые зубы пробормотала Николетт. — Шевелится, я чувствую.

Сзади раздался грохот — это Окассен свалился на пол без чувств. Мадам Бланка со стоном бросилась к нему.

— Воды, подай воды, Жилонна!

Николетт даже не обернулась. Она пыталась повернуть ребёнка, но повитуха уговаривала:

— Не надо, мадам! Косточки младенцу переломаете или матку ей разорвёте!

— Ох, ну и бесстрашная ты, дочь моя! — с восхищением сказал отец Рок.

— Окассен! Ты как, очнулся? — крикнула Николетт, не оборачиваясь.

Он подошёл к ней, весь мокрый, потому что мать окатила его водой из ковша. Николетт быстро посмотрела ему в лицо.

— Держись, братец. Сейчас, с божьей помощью, вытащим.

Она подтолкнула его ближе к кровати и строго сказала:

— Встань справа, и когда я скажу, дави ей на живот. Ладонями, не резко, но сильно. Понял?

— У меня не получится, — хрипло прошептал он.

Руки у него тряслись, лицо кривилось, как в детстве, когда он искал у Николетт защиты от ночных кошмаров.

— Получится, — мягко произнесла Николетт. — Ты самый сильный из нас. Давай, на счёт три!

Она вновь засунула руку в лоно Урсулы и крепко обхватила ножки ребёнка.

— Раз, два, три! Жми!

Окассен надавил, но тут же отдёрнул руки — так душераздирающе завопила Урсула. Николетт гневно посмотрела на него и произнесла с невыразимым презрением:

— Да не будь же ты такой размазнёй! Жми!

Он зажмурился, надавил и тотчас вскрикнул от боли — Урсула, перегнувшись через руки повитухи, со всей силы укусила его за плечо.

— Ещё раз! — крикнула Николетт. — Один, два, три!

Ребёнок заскользил наружу, как окровавленная тряпка. Урсула уже не кусалась, не вопила — потеряла сознание от боли.

— Ой, сколько крови! Ой, кошмар! — снова заголосила её мать.

Повитуха перерезала пуповину и стала вытягивать послед. Этого зрелища Окассен уже не вынес. Побежал вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки, едва успел выскочить на крыльцо. Его рвало так, что, казалось, желудок сейчас выскочит наружу. Даже воды подать было некому, все толпились у постели Урсулы.

Дрожа всем телом, Окассен вернулся в кухню, напился воды, а потом минут десять сидел, привалившись к холодной стене, как это делала Николетт в начале беременности. Отдышавшись, он отправился на конюшню и сам заседлал коня.

Тем временем Николетт возилась с ребёнком. Крошечная девочка не дышала, хотя сердечко ещё билось. Николетт унесла её подальше от окровавленной родильной постели, принялась трясти и шлёпать. Она много раз слышала рассказ мадам Бланки о том, как её мать таким способом «оживила» новорожденного Окассена. Но на его дочь шлепки не действовали. Девочка открывала губки, а вдохнуть почему-то не могла.

Какое-то наитие побудило Николетт засунуть палец ребёнку в рот. Она вытащила оттуда красный комок — сгусток крови и слизи. Девочка тут же набрала воздуха в лёгкие и слабо запищала.

— Ожила, — с расслабленной улыбкой воскликнула Николетт.

Она вытерла лоб, испачкав его кровью, и снова повторила:

— Ожила, слава тебе, Господи!

Мадам Бланка поспешила к ней и с умилением воскликнула:

— Боже мой, вылитый Окассен! Он точь-в-точь такой был, когда родился!

Тут и повитуха подошла. Ловко перевязала девочке пуповину, прощупала ножки и ручки.

— Надо же! Даже косточки все целы, а уж как тащили бедняжку!

Отец Рок внушительно покашлял, чтобы женщины обратили на него внимание, и объявил, что следует прямо сейчас окрестить малышку. При таких тяжёлых родах возможен любой исход. А вдруг дитя помрёт да некрещёным?

— Давайте хотя бы дождёмся, пока Урсула очнётся, — неуверенно сказала Николетт. — Мы ведь даже не знаем, каким именем крестить.

— Какая разница, детка! — возразила мадам Бланка. — Главное, окрестить поскорее!

— Ладно, — согласилась Николетт. — Жилонна, сходи вниз, позови сеньора. Хотя бы его спросим.

Жилонна вернулась через пять минут и сообщила, что мессира Окассена нет. Он заседлал коня и уехал. Сказал слугам-мужчинам, что ему нужно проветриться, голова разболелась от духоты.

Женщины наскоро ополоснули девочку и перенесли её вниз, где Матье и Ноэль уже наполнили чистой водой стиральное корыто. Отец Рок быстро освятил импровизированную купель.

— Я её малым крещением окрещу, чтобы не застудить сразу. Кто будет крёстной матерью?

— Николетт, конечно, — сказала мадам Бланка. — А вот Ноэль будет крёстным отцом.

— Имя придумали? — спросил монах, подойдя к купели.

Домочадцы переглянулись. Все выжидающе посмотрели на Николетт.

— Окрестите Бланкой, — сказала она. — Это родовое имя семьи де Суэз, а она, всё-таки, первая дочь.

Отец Рок удовлетворённо кивнул, а мадам Бланка вытерла слёзы умиления. Потом Николетт сама отнесла малышку наверх и уложила пока на собственную кровать. Мадам Бланка распорядилась, чтобы с чердака достали старую колыбель, в которой когда-то спали Окассен и Николетт.

— А где поставить? — спросил Матье.

Николетт ответила, что пока в их супружеской спальне. Урсула, правда, пришла в себя, но так слаба, что вряд ли сможет ухаживать за дочкой.

— Думаю, нам придётся подыскать кормилицу, — сказала мадам Бланка.

Николетт кивнула. Она так устала, что с трудом держалась на ногах. Села на лавку, сняла туфли и закинула ноги на стоявший рядом табурет. Ступни её страшно отекли, но Николетт чувствовала себя почти счастливой. Ребёнок спасён, и если не начнётся родильная горячка, Урсула тоже выживет.

«Не отнимай её у меня, Господи! — про себя взмолилась Николетт. — Она мне как сестра!»

У стола уже шумели — отец Рок предложил устроить маленькие крестины, племянница Жилонны, которую та вызвала на подмогу, разливала по мискам свежую похлёбку.

— Отнесите Урсуле бульона! — крикнула Николетт. — Она столько крови потеряла, ей надо хоть немного поесть.

— А ты как будто с ней вместе родила, дочь моя, — отозвался отец Рок. — Иди тоже поешь!

Все засмеялись. Напряжение, висевшее над домом вторые сутки, вмиг сошло. Люди ели, пили вино, а когда мать Урсулы спустилась и сообщила, что дочь съела бульон, все радостно чокнулись кубками. Даже Ноэля, слугу, усадили за господский стол — он ведь был крёстным отцом.

— Но какая же мадам молодец! — восклицала повитуха. — Как она ловко вытащила девочку, у меня бы на такое духу не хватило!

— Пьём за Николетт! — предложил отец Рок.

И все снова чокнулись, дружно выкрикнув: «За Николетт!». А она обернулась, услышав, как сзади хлопнула входная дверь. Вошёл Окассен, хмурый, растерянный. По глазам его Николетт сразу поняла, что ему не по себе, он не знает, как держать себя. И люди замолкли, точно их всех разом окатили холодной водой. Один отец Рок не смутился.

— Поздравляю, крестник! — весело выкрикнул он. — С дочкой тебя!

Окассен смущённо кивнул и ушёл в кухню. Мадам Бланка громким шёпотом начала объяснять, что мужчины — народ слабый духом. Они не боятся махать мечами, но вид родов мгновенно выбивает их из колеи.

— Ну, и стыдится он, конечно, что дитя внебрачное…

— Николетт! — позвал Окассен из кухни.

Она поспешила к нему. Он сидел за кухонным столом и мрачно жевал краюху хлеба.

— Покорми меня здесь, — попросил он. — Второй день не ем по-человечески.

Николетт молча налила ему миску похлёбки, дала ложку.

— Как там закончилось? — не глядя ей в лицо, спросил он.

— Милостью божьей, — ответила она. — Обе живы, и Урсула, и девочка.

Он с досадой бросил ложку на стол.

— Девочка! Ни на что эта дурная баба не годна!

— Не гневи Бога, — сказала Николетт. — Радоваться надо, что всё обошлось.

Минут пять он хлебал молча. Потом Николетт сама сказала:

— Мы уже окрестили ребёнка. Отец Рок сказал, когда роды такие тяжёлые, нужно сразу крестить.

Окассен кивнул и продолжил есть.

— Крёстными были я и Ноэль. Назвали Бланкой.

— Что? — крикнул он, вскочив с места. — Кто это придумал? Кто посмел… родовое имя — ублюдку?

Он побежал в трапезную и заорал так, что все сидящие за столом от испуга втянули головы в плечи.

— Матушка! Как вы допустили! Как позволили назвать родовым именем эту… эту… дочку прислуги?

— Так ведь все знают, что это твоё дитя, — пролепетала мадам Бланка. — Это Николетт предложила…

— Николетт? — яростно выкрикнул он.

И тотчас осёкся, столкнувшись взглядом с женой. Махнул рукой и пробормотал:

— А, наплевать! Мне нет дела ни до этой шлюхи, ни до её отродья!