Счастливчик

Глава 21 Лечение

Николетт не прекращала уговаривать Окассена поехать к монаху-целителю, используя то доводы разума, то мольбы. В конце концов, в ход было пущено самое верное оружие — любовные ласки, те, что прежде Николетт дарила только Бастьену.

— Хорошо, поедем. Но никому не рассказывай, что я еду лечиться, — хмуро предупредил Окассен.

— Конечно, — кивнула она. — Скажем, что поехали кое-что купить и продать в Орлеане.

Они отправились, едва лишь ссадины Окассена немного зажили. С собой взяли только Дамьена Маризи и Матье. Мадам Бланка, поохав, вручила Николетт маленький кошелёк с деньгами, которые они скопили ещё с покойным мужем.

— Хотели подарить Окассену на свадьбу. А вы поженились, сама помнишь как, вот я и не стала дарить…

— Спасибо, матушка, — тихо сказала Николетт и поцеловала свекрови руку.

Погода стояла холодная, поэтому путешествие было малоприятным. Но всю дорогу Окассен выглядел совершенно здоровым. Даже не верилось, что всего неделю назад его выволакивали на крыльцо и «выгоняли» демонов холодной водой и оплеухами.

— Когда-нибудь мы разбогатеем, — говорил он, когда они ехали, держась за руки. — И тогда отправимся путешествовать. В Париж или даже в Рим. Только летом поедем, когда тепло. Ночевать будем в шатре, по берегам рек. Может быть, и на лодках поплывём. Ты хотела бы, Николетт?

— Да, — печально глядя в серо-голубое небо, ответила она.

Когда-то они с Бастьеном мечтали о таком же — путешествиях, приключениях, дорогах и кораблях. Только ничего не сбылось, и вряд ли уже когда-нибудь сбудется. Теперь Николетт просто запрещала себе мечтать. Наверное, это грешно — представлять себе другую жизнь вместо той, что дал Господь? Нужно принимать то, что есть, тогда не так больно разочаровываться.

Николетт утешало то, что Окассен был абсолютно спокоен. Ночевали они на постоялых дворах, и он спал крепко, без кошмаров. Отправляясь в путь, всегда сам подсаживал Николетт в седло и спрашивал:

— Как ты себя чувствуешь? Не болит живот?

Благодарение Богу, Николетт не ощущала ни одного из тех симптомов, что мучили её во время первых беременностей — ни тошноты, ни головокружения. Словно небеса дали ей тройной заряд здоровья, чтобы ей хватило сил заботиться о больном муже. Он каким-то тайным чутьём чувствовал это, и часто Николетт ловила на себе его благодарный взгляд. За всё время путешествия он не сказал ей ни одного резкого слова, и на слуг ни разу не прикрикнул.

«А может, вся его злость и грубость были от болезни?» — с робкой надеждой думала Николетт.

На третий день они благополучно добрались до обители Сент-Обен и остановились в монастырской гостинице. Им отвели большую комнату, обставленную скромно, но чистую и тёплую. Николетт послала Дамьена к целителю, а сама принялась развешивать одежду по крюкам на стенах. Распахнув окно, Окассен рассматривал обширный монастырский двор, в котором толпилось немало всякого-разного народа — паломников, монастырских крестьян, купцов. Монастырь был богатый, вёл обширную торговлю, принимал пилигримов со всех концов Франции.

— Гляди, Николетт, даже верблюд тут есть, — воскликнул он, показывая пальцем.

— Закрой окно, выстудишь комнату, — сказала она.

И тут верблюд хрипло заревел. Николетт вздрогнула от неожиданности, а Окассен вдруг пригнулся и полез под кровать.

— Что такое? — крикнула Николетт. — Зачем ты туда забрался?

— Они пришли за мной, — сдавленно ответил он. — Ты слышала? Они звали меня… они снова поведут меня в тюрьму!

Николетт вмиг узнала этот голос — глухой, дрожащий от ужаса, так Окассен говорил только в припадках безумия.

— Не бойтесь, Морис, — успокаивающе проговорила она — Я их сюда не впущу.

— Клянёшься? — спросил он.

— Клянусь. Вылезайте.

Но он наотрез отказался вылезать. Попросил Николетт сесть рядом и дать ему руку. Она подчинилась и до самого прихода Дамьена сидела на полу, на соломе, и держала Окассена за руку. Его мертвенно-холодная ладонь тряслась, зубы стучали в темноте под кроватью.

— Неужели снова, мадам? — изумлённо проговорил Дамьен, застав её в этом странном положении. — Господи, ведь всё так хорошо было!

Ему пришлось второй раз бежать к отцу Фернану, умолять его прийти срочно. Целитель согласился, хотя его ждала большая очередь пациентов. Ещё издали отец Фернан услышал доносящийся из комнаты вой.

— Нет! Не выйду! Ты обманываешь! Говоришь, что меня помиловали, а палачи пришли… они четвертуют меня!

Окассен рыдал, как истеричное дитя. А Николетт терпеливо уговаривала:

— Вылезайте, прошу вас, Морис! Это не палачи, а лекари!

Отец Фернан, смуглый черноглазый испанец, строго покачал головой.

— Напрасно вы подыгрываете его безумию, дочь моя! Этим вы ещё больше ослабляете его разум.

Николетт встала с пола и поклонилась целителю.

— Простите, отец. Мне казалось, это его успокаивает.

— Безумец — это человек, проклятый Богом, — сурово ответил монах. — Так Господь наказывает людей за злые дела. Есть у вашего мужа на совести какие-либо дурные поступки?

— Есть. Но те, кого он обидел, давно простили его…

Николетт осеклась. Слишком много было обиженных — и Бастьен, и Урсула, и слуги. Даже родную мать Окассен нередко доводил до слёз своей злобой. Про маленькую Бланку даже вспоминать было стыдно.

— Значит, не все простили, коли такое с ним творится, — словно в ответ на её мысли, проговорил отец Фернан. — Это Сатана в нём воет, дочь моя. Сейчас мы изгоним его, а дальше больному следует держать пост и почаще молиться. Отойдите от кровати, пожалуйста.

Отец Фернан и два его помощника-монаха довольно быстро извлекли Окассена из-под кровати. Он попробовал сопротивляться и немедленно получил от целителя затрещину. Один из помощников вытащил из кармана моток верёвки и решительно шагнул к больному.

— Отпустите! Я никого не убивал! — душераздирающе завопил Окассен.

Его блуждающий взгляд остановился на Николетт. В глазах светился отчаянный ужас, как у волка, загнанного собаками в ловушку.

— Спаси меня, подружка милая! Прогони палачей!

— Что вы собираетесь делать, отец Фернан? — быстро спросила она.

— Требуется связать его, дочь моя, — наставительным тоном произнёс целитель. — А затем лить ему холодную воду на голову, читая при этом молитвы, пока дьявол не покинет его тело…

— Спасибо, но я этого не позволю, — решительно сказала Николетт. — Такой способ нам не подходит.

— Вы сомневаетесь в моих умениях? — возмущённо крикнул целитель.

— Брат Фернан излечил таким методом десятки сумасшедших! — сказал один из его помощников.

Николетт вытерла поступающие слёзы.

— А Христос вылечил бесноватого одним прикосновением, — тихо сказала она.

Монахи удалились в гневе. Окассен спросил дрожащим голосом:

— Эти злодеи больше не придут? Ты навсегда их прогнала?

— Да, Морис. Давайте собираться, поедем отсюда.

Оставаться в монастырской гостинице после того, как они отказались от лечения уважаемого всеми целителя было неудобно. Но и везти Окассена в таком состоянии оказалось настоящей пыткой. Он вздрагивал от каждого громкого звука, дёргался, выкрикивал бессмысленные фразы. Вскоре вокруг них собралась толпа уличных мальчишек, хохочущих от восторга.

— Полоумный! Вон, полоумного везут!

Не вынеся этого, Николетт остановила коня перед первым попавшимся трактиром, сама спешилась и вошла внутрь. Решительно направилась к хозяину.

— Мне нужно срочно снять комнату. Мой муж болен.

— Чем болен? — испуганно спросил трактирщик. — Если какое-то поветрие, то я не пущу, мадам!

— Это не зараза, клянусь мадонной. Он блаженный, но не буйный, — горячо проговорила Николетт.

Неизвестно, что подействовало больше — отчаянный взгляд Николетт или её красота, но трактирщик не смог отказаться. Они получили на втором этаже комнату и ещё каморку на чердаке для Дамьена и Матье. Благо, Окассен вёл себя довольно тихо. Он только трясся от страха и прятался за Николетт. Она уложила его в постель и тут же послала трактирную служанку за кипятком, чтобы заварить сбор из успокоительных трав.

— Зачем мы сюда приехали? — тревожно спрашивал Окассен. — Это не тюрьма? Меня не будут пытать?

— Нет, успокойтесь, Морис, — терпеливо ответила Николетт, снимая с него сапоги. — Сейчас выпьем лекарство, и все страхи пройдут. Хотите я вам сказку расскажу?

— Хорошо, — согласился он.

Снимая с него пояс и кафтан, Николетт тихо рассказывала:

— Жил-был граф по имени Гарен Бокерский. Он был старый и слабый, и миновало его время. Был у него сын, единственный наследник. Звали его Окассеном. Он был приветливый, добрый и красивый — ноги и руки изящные, кудри белокурые, глаза живые и весёлые, нос прямой. Словом, так хорош, что не было в нем никакого недостатка.

— Какая красивая сказка, — пробормотал Окассен.

Николетт рассказывала, пока не заварилась лекарство, потом напоила Окассена, и он быстро заснул.

Дамьен не одобрял решения Николетт отказаться от лечения отца Фернана. И ещё больше нахмурился, когда она вручила ему золотой медальон, украшенный тремя сверкающими шариками и велела сходить в какую-нибудь ювелирную лавку, продать.

— Если у нас совсем нет денег, мадам, я схожу в один знакомый дворянский дом и попрошу взаймы. Они меня хорошо знают и поверят в долг, — сдержанно проговорил он.

— У нас есть деньги, — улыбнувшись, ответила Николетт. — Мы получили от свекрови запоздалый свадебный подарок. А это… я хочу, чтобы ты купил на вырученные деньги детский тренировочный меч для Робера и лютню для Бланки.

Дамьен растерянно взял медальон, посмотрела на латинскую надпись «Ты — царица мира».

— Мадам, ведь он придёт в себя. Узнает, что я продал фамильную драгоценность, и тогда нам с вами здорово достанется.

— Это не фамильная драгоценность, — отведя глаза в сторону, сказала Николетт. — Это мне когда-то подарили… мой жених, который…

— Ах, боже мой, мадам! — растроганно прошептал Дамьен. — Есть ли пределы вашего благородства!

Она махнула рукой и ушла в спальню. Видимо, не могла больше сдерживать слёзы, понял Дамьен. Не говоря ни слова, он отправился выполнять поручение. А Николетт сидела на краю кровати, бессильно сцепив руки на груди и пробовала молиться.

— Господь милостивый, ты видишь его страдания. Прости его, прощу. Я все силы приложу, чтобы вылечить его и исправить. Я никогда больше не буду думать о грешных вещах…

А дальше молитва сама собой прервалась. Николетт невольно представила лицо Бастьена, его глаза, горячие и печальные. Ей вдруг пришла страшная мысль, что он каким-то образом слышал её странную молитву. Может, видел во сне.

— Я бы никогда не предала тебя, милый, — прошептала она одними губами. — Но что я могу поделать, что?

Но она не заплакала. Как будто что-то запрещало ей быть слабой, сейчас, когда она обязана выдержать свалившееся на них испытание.

Дамьен вернулся довольно быстро. Кроме покупок, он принёс весьма полезные сведения, которыми разжился на рынке.

Здесь, совсем рядом, находится обитель святой Марты. Это женский монастырь, но там тоже есть хорошая целительница. — Может быть, показать ей мессира Окассена?

— Да-да, обязательно! — с воодушевлением воскликнула Николетт. — Я прямо сейчас схожу туда.

— Одна? Давайте я сбегаю, мадам!

— Нет, ты уже устал и, наверняка, голодный. Посиди тут, пока мессир Окассен спит. Я велю, чтобы тебе принесли обед сюда.

Монастырь, действительно, находился рядом — пришлось всего две улицы пересечь. Николетт спросила о целительнице, и ей тут же отворили ворота.

— А где же ваша больная?

— У меня муж болен, — смущённо сказала Николетт. — Я знаю, вам не положено впускать мужчин, но, может быть, целительница хотя бы даст мне советы?

Узнав, что пациент страдает припадками безумия, сестра-привратница посоветовала Николетт обратиться в обитель Сент-Обен, к отцу Фернану.

— Он знаменит тем, что лечит безумцев.

— Нет, моему мужу его лечение не помогло, — твёрдо произнесла Николетт.

В итоге её проводили к сестре Терезе — ласковой маленькой женщине, беззубой и безбровой. Она усадила Николетт на лавку напротив себя и стала подробно расспрашивать о болезни Окассена — как началась эта беда, в чём проявляется, что помогает больному и что ухудшает его состояние. Узнав, что пациента с детства мучили ночные кошмары, монахиня спросила даже, что ему снится.

— А в детстве не ударялся ли он головой? Может, родители его били?

— Нет, — ответила Николетт. — Они никогда не били его, ну, может, наказали пару раз за всю жизнь. Он единственный сын, с таким трудом им достался…

Она рассказала, как родился Окассен — ногами вперёд, весь синий от удушья.

— Моя мать тоже была лекаркой, она вдула ему воздух в лёгкие и тем оживила.

— Ну, что же вы хотите, дочь моя, — с горечью сказала монахиня. — Он с рождения был обречён на это.

— Почему? — упавшим голосом спросила Николетт.

— Голову повредили ему при родах.

— Но ведь он совсем не дурак! — горячо возразила Николетт. — Он никогда не был глупым. Пусть были бы кошмары, вспыльчивость, ревность, мы уже с этим стерпелись. Но откуда взялись приступы безумия?

Монахиня покачала головой, с жалостью глядя на Николетт.

— Никто, кроме Всевышнего, не знает, как устроен человеческий мозг. Одни от тяжёлых родов становятся слабоумными, а другие — временами впадают в безумие. Болезни ухудшаются с возрастом. Вашего мужа невозможно вылечить. Везите его домой, будьте с ним ласковы. А станет буйствовать — запирайте, чтобы защитить других людей.

Николетт залилась слезами и плакала до самого трактира. Вернувшись, она застала Окассен бодрствующим. Он сидел у маленького очага, глядя на огонь.

— Что с тобой? — спросил он, заметив, что лицо у Николетт заплакано.

— Ничего. Вас помиловали, — тихо ответила она.

— Что ты болтаешь, кто меня помиловал? — сердито спросил он. — Ты поговорила с монахами? Смогут они меня вылечить?

Николетт села на скамеечку рядом с ним и грустно улыбнулась.

— Видишь, уже вылечили. Завтра поедем домой, бедный мой братец.

Утром, когда Николетт укладывала вещи, Окассен заметил меч и лютню, купленные накануне.

— А это откуда взялось? — удивлённо спросил он.

— Ты вчера сам послал Дамьена на рынок, — сдержанно ответила Николетт. — Сказал, чтобы я дала ему денег на меч для Робера и лютню для Бланки.

— Когда? Я ничего подобного не помню.

— Ты был не в себе, потому и не помнишь, — не оборачиваясь к нему, сказала Николетт.

Она аккуратно завязала дорожный мешок, потом поднесла Окассену кафтан.

— Одевайся, пора выезжать.

Но он крепко взял её за запястье. Властно проговорил:

— Ну-ка, посмотри мне в глаза!

Николетт спокойно взглянула ему в лицо. Больным он не выглядел, наоборот — слишком уж сосредоточенным, точно пытался прочесть её мысли.

— Ты врёшь, Николетт! Никогда в жизни я бы не приказал покупать что-то для этой девчонки.

— Но когда ты… когда это с тобой происходит, ты называешь себя другим именем, — без тени страха проговорила она. — И ведёшь себя совсем иначе. Ты сказал, мы купили, вот и всё.

Он отпустил её руку, молча надел кафтан. Потом снова проговорил упрямо:

— Всё равно я не верю. Я не мог забыть про Дени. Зачем мне покупать что-то чёртовой девчонке, когда второй сын остался без подарка?

Николетт помолчала, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не высказать всего, что думает. Нельзя его волновать, говорила она себе. Не он говорит эти мерзкие слова, а его безумие.

— Отец Фернан сказал, что твоя болезнь — кара Божья за зло, которое ты причинил людям, — тихо произнесла она.

Окассен быстро обернулся, по лицу его скользнул страх, смешанный со злобой.

— Но ведь ты говорила, что простила меня! И Бастьен тоже давно простил!

Николетт вздохнула. Не было сил спорить и объяснять. Впервые за время этой беременности она почувствовала головокружение и тошноту.