Счастливчик

Глава 25 Сплетни

Они выехали из дому за три дня до Троицы, чтобы успеть в Рюффай к празднику. Окассен вёз перед собой на коне Робера, Николетт — малыша Тьерри. Дени усадили с Дамьеном, мадам Бланка взяла на седло свою маленькую тёзку. Дети впервые ехали так далеко, да и Николетт ни разу не была в восточном краю графства.

Погода стояла дивная — тепло, но не душно, с нежным ветерком из леса. Над полями парили ястребы, луга звенели от стрекота бесчисленных кузнечиков, вдали на фоне ярко-синего неба виднелись силуэты оленей.

— Как здесь красиво! — говорила Николетт.

На губах у неё всю дорогу играла мечтательная улыбка. Кажется, впервые в жизни она чувствовала себя такой счастливой… впервые после той волшебной весны с Бастьеном, думала она.

Одну ночь по пути они провели в замке некого барона де Веррена, которого Окассен встречал на турнирах в Орлеане. Барон был так любезен, что даже провёл гостей на башенку в крепостной стене, чтобы они могли полюбоваться окрестностями с высоты.

— Вот это да! Когда я вырасту, я тоже построю себе замок! — с воодушевлением сказал Робер.

Все засмеялась, кроме Окассена.

— А что смешного? — спросил он. — Мои сыновья далеко пойдут, я уверен!

Николетт в душе соглашалась с ним. Её мальчики начинали разговаривать и ходить раньше, чем дети всех знакомых женщин. Они схватывали всё на лету, от грамоты до боевых навыков. «А может быть, судьба возмещает мне так за сиротство, бедность и разбитую любовь?» — думала она.

Второй раз пришлось заночевать на постоялом дворе. Семья де Витри заняла сразу три комнаты.

— Зачем три? — возмущалась мадам Бланка. — Хватило бы и двух! В одной дети и слуги, в другой — вы двое да я.

— Матушка, я не желаю, чтобы кто-либо ночевал со мной и моей женой! — сердито сказал Окассен.

— Надеюсь, ты не возражаешь против Тьерри? — шутливо спросила Николетт, чтобы смягчить его грубость.

— Тьерри можно, — серьёзно ответил он.

Они заказали ужин и только уселись за длинный стол, как в зал вошли четверо путников. Двое, видно, пожилые супруги, были в богатой добротной одежде. За ними шёл слуга, крепко державший за руку молодого человека со странно дёргающимся лицом. Увидев семейство де Витри, юноша весь задрожал и спросил с ужасом в голосе:

— Кто эти люди? Они не заберут меня?

— Никто тебя не заберёт, сынок, иди спокойно, — не оборачиваясь, ответила женщина.

Они сели за стол, и только сейчас Николетт заметила, что запястье молодого безумца привязано к руке слуги прочной верёвкой.

Над столом Витри словно нависла каменная глыба. Все сидели молча, даже дети, стараясь не смотреть на Окассена. А он, наоборот, со страхом поглядывал на безумца за соседним столом.

— Кто будет сладкое? — быстро спросила Николетт. — Хозяйка сказала, у них есть абрикосовая пастила и медовые пирожки.

Дети оживились, и вновь потёк спокойный разговор. Но тут по залу прошла хозяйская собака, маленькая пушистая дворняжка. Увидев её, молодой человек за соседним столом завопил от ужаса и попытался схватить со стола нож. Отец молча влепил ему затрещину и отодвинул нож подальше. Окассен вздрогнул, как будто ударили его самого. И больше не смотрел в ту сторону, ел мало и совсем не разговаривал.

Николетт чувствовала, что в душу к ней влезает томительный холодный ужас. А вдруг вид сумасшедшего так напугает Окассена, что его болезнь вернётся? Она пыталась отвлечь его от мрачных мыслей. После ужина сунула ему в руки Тьерри и велела поиграть с ним, пока она уложит старших детей.

— Хорошо, — безучастно ответил он.

Когда Николетт вернулась в спальню, он сидел с малышом на кровати и терпеливо повторял:

— Покажи красный! А теперь жёлтый!

Перед ребёнком лежала жёлтая косынка Николетт и красный кошель Окассена. И он протягивал пальчик точно по команде.

— Он ещё не различает цвета, — с улыбкой сказала Николетт. — Он просто запомнил кошель и косынку.

— А вот тут покажи, сынок! — воскликнул Окассен, протягивая Тьерри свой рукав, на котором руками Николетт были вышиты алые, синие и жёлтые ромбы. — Где красный?

Тьерри ткнул в алый ромб. Окассен торжествующе посмотрел на жену.

— Боже, мне бы никогда не пришло в голову, что такого маленького можно обучать! — с искренним восхищением сказала Николетт.

— Тебя долго не было. Вот я и занялся этим.

— Я поговорила с той дамой… у которой больной сын, — сказала Николетт. — Знаешь, это совсем не то, что у тебя. Он переболел горячкой в три года, и с тех пор остался таким.

— Надеюсь, ты не сказала ей, что у меня бывает…

— Конечно, нет! Я сказала, что у моего двоюродного брата похожий недуг.

Окассен взял её ладони и прижался к ним лицом.

— Так страшно, сестричка, милая. Ужасно боюсь, что это вернётся.

— Мне тоже страшно, — прошептала она. — Давай, уложим Тьерри и приласкаем друг друга. От этого все страхи проходят.

Они добрались до Рюффая к обедне. Николетт с утра заплела маленькой Бланке волосы в косы, уложила их кольцами по бокам головы и украсила золочёными шпильками. И нарядила девочку не в самое лучшее, но весьма красивое платье, которое сама сшила ей накануне поездки. Платье было длинное, до щиколотки, и Бланка жаловалась, что она в нём, как связанная.

— И замечательно! Не будешь носиться, точно бешеная собака! — сказал Окассен.

И полдороги грозно предупреждал Бланку:

— Запомни, если я там хоть раз увижу, что ты бегаешь с мальчишками, надеру уши при всех!

— И с Реми нельзя? — сердито спросила Бланка.

— С Реми можно спокойно играть и разговаривать. Никаких мечей и дротиков. Ты поняла?

— Поняла, не тупая, — огрызнулась Бланка.

Имение барона де Рюффая поразило воображение семейства Витри. Это была странная смесь боевого замка и разбойничьего логова. В каждой башенке стояли стражники в кольчугах, огромные, свирепые даже на вид. Перед воротами был устроен ров с подъёмным мостом. Хорошо, что у Маризи в перемётной суме завалялся охотничий рожок. Он протрубил, и ворота опустились. Хотя стражники явно видели приезжих и до подачи сигнала.

— Ой, как интересно! — воскликнул Робер. — Я никогда не видел такого моста. И наша Бланка будет здесь жить?

— Ну, да, — сквозь зубы процедил Окассен. — Когда вырастет.

Рюффай встретил гостей с невероятным почтением. Вышел навстречу им в замковый двор в сопровождении целой толпы разряженных домочадцев и челяди. Один из слуг тащил серебряный кувшин с вином, второй — поднос с кубками. Рюффай обнял Окассена, поцеловал руки его жене и матери, каждого из детей чмокнул в щёчку, а маленькую Бланку подхватил на руки.

— Ох, какой красавицей ты становишься, детка! Настоящая принцесса!

И держа девочку на одной руке, стал самолично раздавать гостям кубки с вином.

— Выпьем за ваш приезд! Эй, на балконе! Заснули, мерзавцы?

С балкона грянула музыка. Подняв головы, Витри увидели целый оркестр с трубами, флейтами и барабанами!

— Боже, какая роскошь! — изумлённо проговорила мадам Бланка.

А Рюффай уже представлял членов своей многочисленной семьи и гостей, приехавших раньше, чем Витри:

— Это моя супруга, мадам Розальба! А это — её фрейлины, Маргарита, Фелиза, Коломба, Франкетта, Даниель.

Понятно было, что «фрейлины» — пресловутые шесть жён Рюффая. Все они были полной противоположностью официальной супруге, мадам Розальбе — худощавой брюнетке лет сорока. Наложницы, молодые блондинки или рыжие, все, как на подбор, пышногрудые, беззастенчиво пересмеивались. Мать Реми была самая младшая, примерно возраста Николетт, тоже светлая блондинка с большими серыми глазами. Держалась она скромнее прочих «фрейлин».

Рюффай называл по именам своих бесчисленных детей. Николетт запомнила только старшего сына Эдмона, которому было уже лет восемнадцать на вид.

— А это мои родичи и друзья, — продолжал неугомонный Рюффай.

Среди толпы друзей Окассен встретил знакомого молодого рыцаря по фамилии де Комбо, вместе с которым проходил обучение в замке Суэз. Николетт никого не знала, и могла только смущённо улыбаться всем подряд.

— А теперь идёмте в дом! Пригласите мою супругу, сват, а я поведу вашу!

Окассен не успел и слова сказать, а Рюффай уже подхватил Николетт под локоть и повёл её во главе вереницы гостей.

— Прекрасно выглядите, дорогая! — громогласно заявил он и тотчас нагнулся к самому уху Николетт. — Как ваш благоверный чувствует себя? Я слыхал, он выздоровел?

— Надеемся на милость Божью, — опустив глаза, ответила она. — С самой осени не болеет.

Сначала семейство Витри провели по замку, показывая им галереи, балконы, залы, украшенные знамёнами, гобеленами и старинным оружием. Потом отвели в спальни, чтобы гости могли привести себя в порядок после долгой дороги.

— Тебе нравится здесь? — спросил Окассен, пока они мылись вдвоём в своей спальне.

— Слишком шумно, — сказала Николетт. — Я не привыкла к такому большому обществу. И меня смущают эти фрейлины. Притворяются, будто так и должно быть.

— Ну, это не наше дело, — пожав плечами, сказали Окассен. — Полей мне голову ещё раз. И смотри, не разговаривай с мужчинами, если меня нет рядом.

— Господи, о чём мне с ними разговаривать?

Выяснилось, что разговаривать есть о чём, во всяком случае, сами мужчины так считали. После обеда, когда начались танцы, то один, то другой кавалеры пробовали приглашать Николетт. Она всем отказывала, хотя понимала, что это выглядит невежливо. Окассен потанцевал ради приличия с мадам Розальбой и женой одного из соседей, а потом приглашал только Николетт.

— Из-за твоей дурацкой ревности скажут, что мы — невежественная деревенщина, — недовольно проговорила Николетт.

— Да наплевать мне! Я не хочу, чтобы кто-то дотрагивался до моей жены, пусть даже и в танце! — надменно ответил он.

На некоторое время сделали перерыв между танцами. В центр зала вышли фигляры с дрессированными собачками и лисами. Звери потешно танцевали под музыку, по команде прыгали через обручи и ходили на задних лапах.

Дрессированных зверей сменили менестрели. Они пели любовные песни и баллады. Одна из дочерей Рюффая тоже пела дуэтом с молодым менестрелем.

— Мессир Окассен, может, Бланка тоже сыграет? — спросил Маризи, подойдя сзади. — Мы взяли её лютню на всякий случай.

— Хорошо. Только пусть приличные песни играет, а не свой бред про орлов и разбойников, — строго ответил Окассен.

Дамьен вывел Бланку в центр, усадил на табурет и сделал ей знак рукой. Девочка заиграла, и по залу прокатилось одобрительное бормотание. После вступления Бланка склонила голову набок, как это делали все менестрели, и запела виреле Жана де Машо. Голос у неё был низковатый для девочки, но глубокий и звонкий.

«Такой был у Окассена в детстве, — подумала Николетт, — пока не начал ломаться».

Бланку вознаградили громом аплодисментов. Она встала и сделала изящный реверанс. Рюффай крикнул через стол, обращаясь к Окассену:

— Настоящая дворянская дочь! Отличное воспитание, сват!

Окассен с достоинством кивнул. В нём явно боролись гордость и раздражение. Николетт положила ладонь на его руку.

— Это твоя заслуга. Ты занимаешься с мальчиками, она всё повторяет за ними и за тобой.

— Может быть, — сдержанно ответил он.

Потом снова начались танцы, и уже через полчаса Николетт поняла, что смертельно устала. Голова гудела от шума, в висках стучало.

— Я пойду, покормлю Тьерри, — сказала она мужу. — Грудь болит от молока.

— Хорошо.

Покормив малыша, Николетт посидела с нянькой четверть часа. Робера и Дени в комнате не было, они носились по галереям вместе с младшими отпрысками Рюффая и детьми других гостей. По пути назад в зал Николетт встретила Бланку с Реми. Они сидели на верхней ступеньке лестницы, держась за руки, и девочка рассказывала одну из сказок своего собственного сочинения:

— И когда принц въехал в чёрный лес, за ним погнались чёрные нетопыри. Они хотели искусать его и выпить кровь, потому что королевская кровь для нечисти — самая вкусная…

Николетт помахал детям рукой и пошла дальше. В переходе к большому залу ей встретился старший сын Рюффая, Эдмон.

— О, мадам де Витри! — с улыбкой воскликнул он. — Проводить вас до зала?

— Не стоит утруждаться, мессир де Рюффай, — вежливо ответила она. — Я ведь уже почти дошла.

Но Эдмон взял её под руку и повёл в боковой коридор.

— Здесь мы значительно срежем путь, мадам. Я вас выведу прямо к вашему столу.

Николетт представила, что будет, если Окассен увидит её под руку с этим юнцом. Тем более что Эдмон был высокий брюнет с тёмными глазами. Конечно, далеко не такой красавец, как Бастьен, но едва Николетт почувствовала тепло его руки, как её обдало изнутри странно манящим жаром.

«Боже мой, значит, это не прошло! — с трепетом подумала она. — Я до сих пор томлюсь по нему, просто вру себе, что всё забыла!».

Эдмон словно прочитал её мысли. Резко обернулся и, обхватив Николетт за талию, влепил ей в губы горячий поцелуй. Николетт вырвалась и с ужасом вскрикнула:

— Вы с ума сошли, мессир?

— Я весь день не могу глаз оторвать от вас, — пылко проговорил он. — Вы самая красивая и самая соблазнительная женщина в мире, мадам де Витри!

— Я замужем, — холодно ответила Николетт. — Мне нельзя слушать такие речи, а вам не пристало говорить их.

— Поверьте, милая, я умею хранить секреты, — воскликнул Эдмон, снова обнимая её за талию. — Никто ничего не узнает! Давайте поднимемся ко мне в башню? Обещаю, я подарю вам райское блаженство!

— Как вам не стыдно! — с отвращением проговорила Николетт, вырвалась и побежала вперёд, туда, где слышались весёлые крики подвыпивших гостей.

— Почему-то Гюи вы не отказали! — с досадой крикнул Эдмон ей в спину. — Или предпочитаете постарше?

Николетт не обернулась, хотя чувствовала себя так, словно её ударили кулаком из-за угла. Если знает молодой Рюффай, который живёт так далеко, то в наших краях, наверное, каждому известно, что она переспала с Гюи. Николетт не думала, что разболтал сам маркиз, но его оруженосец вполне мог это сделать. Боже, если это дойдёт до Окассена…

«А может, Гюи нарочно распустил сплетни? Чтобы Окассен узнал и вызвал его на дуэль. Он же предлагал — хотите, избавлю?».

Руки у Николетт были холодные, как лёд, сердце стучало часто-часто. Она дошла до своего стола, но сесть не успела. Окассен крепко взял её за запястье.

— Где ты была так долго?

— Покормила Тьерри и сидела с нянькой. Там хотя бы тихо, — ответила она.

— Ну-ка, посмотри мне в глаза! Почему у тебя так руки дрожат?

Николетт взглянула ему в лицо и руки её затряслись ещё сильнее. Потому что она увидела, как дёргается его левая бровь… боже мой, неужели снова?

— Выйдем, — резко проговорил он и повёл её прочь из зала. Николетт была готова ко всему — ударам, крикам, ей показалось, что ему уже доложили про Гюи, и от ревности он сейчас впадёт в очередной припадок безумия. Но Окассен молча вёл её по коридору, где находились отведённые им комнаты. Втолкнул в спальню и запер дверь на щеколду.

— Что такое? — еле слышно спросила она.

Окассен молча рванул шнурки на её корсаже, стянул платье до пояса вместе с нижней рубашкой, сосредоточенно осмотрел грудь и плечи Николетт со всех сторон.

— Здесь ничего нет, — пробормотал он. — А тут?

С этими словами он запустил руку ей под платье, и Николетт сразу вспомнила, как он «охранял» её невинность, когда они были подростками.

— Что ты вытворяешь! — закричала она. — Совсем взбесился от ревности!

— Ну, тут всё сухо, — ответил он с явным облегчением в голосе. — Я просто убедился, что ничего не было.

Николетт посмотрела на него с ненавистью и, упав на кровать, разрыдалась. В этих слезах выливались страх, отчаяние, тоска, каких Николетт не испытывала со дня неудавшегося побега с Бастьеном. Всё опять плохо, и даже ещё хуже, потому что теперь над ней постоянно будут висеть две угрозы — безумие Окассена и шантаж Гюи.

— Да что ты так разревелась? — спросил Окассен. — Я ничем тебя не обидел, я в своём праве.

Николетт вскочила с лицом, искажённым яростью, и неизвестно, что она сказала бы, если бы в дверь не постучали.

— Матушка! — кричал Робер. — Вы здесь? Выйдите, пожалуйста!

Николетт мгновенно зашнуровала платье и бросилась к двери.

— Что случилось, сынок? — спросила она.

— Большая девочка что-то сказала Бланке, и она так сильно плачет. Мы с Реми не можем её успокоить.

— Велика беда! — сказал Окассен из-за плеча Николетт. — Поплачет и перестанет. Иди, играй, сынок.

— Но она валяется по полу и вся дрыгается, — испуганно сказал Робер. — Матушка, а вы тоже плакали?

— Да. У меня голова разболелась, отец привёл меня отдохнуть, — сдержанно ответила Николетт. — Где Бланка, пойдём к ней.

Николетт побежала за Робером, забыв свои тяжкие мысли. В голове было только одно — если Рюффай увидит Бланку в истерике и судорогах, помолвку расторгнут. И слухи расползутся по всему свету, так что девочке не суждено будет выйти замуж даже за старого вдовца.

— Благодарю тебя, святая дева! — прошептала Николетт, увидев, что Бланка рыдает в пустом коридоре, и рядом с нею только Реми и Дени.

— Я пробовал её успокоить, мадам, — растерянно сказал Реми, — но она ничего не слушает.

— Спасибо, Реми, ты очень хороший мальчик! — ответила Николетт, опускаясь на колени рядом с извивающейся в рыданиях Бланкой.

— Ну, тихо, детка! Всё хорошо, моя милая!

Она подняла Бланку на руки и понесла к своей спальне. От звука её голоса девочка сразу затихла и только прерывисто вздыхала, дрожа всем телом.

В спальне Николетт уложила её на кровать и тихо попросила Робера:

— Подай ковшик с водой, сынок!

Потом она умывала Бланку, поила успокоительной настойкой и тихо спрашивала мальчиков:

— Что случилось? Кто её обидел?

— Марта де Лефевр, — ответил Реми, — это дочка наших соседей. Она сказала, что Бланка…

Реми покосился на Окассена, безучастно стоявшего у окна и сказал, понизив голос:

— … что Бланка приблудная, и родилась от греха. Она мне тоже так раньше говорила, мадам де Витри. Просто злая девчонка, которая завидует всем, кто богаче или красивее.

— Конечно, — спокойно сказала Николетт, — нечего и внимания обращать на таких людей, Бланка.

— Но это же правда! — сев на кровати, крикнула девочка. — Почему у меня не такая фамилия, как у братьев? Почему у меня другая мать, а у неё другой муж?

Николетт быстро глянула на Окассена. Он был бледный, как мел, губы дрожали и кривились.

— Потому что сначала твои родители любили друг друга, а потом они поссорились и расстались, — сказала Николетт. — Твой отец полюбил меня, и мы поженились. И только потом стало известно, что твоя мать ждёт ребёнка — тебя.

— А зачем же они делали это без венчания? — спросила Бланка с недетским гневом глядя на Окассена. — Так же нельзя!

— Да, нельзя. Но они были молодые и глупые, — ответила Николетт, вынимая шпильки из растрепавшейся причёски Бланки. — Не стоит осуждать их за это.

— Тогда за что меня ненавидеть?

— Кто же тебя ненавидит, детка? Я тебя очень люблю. И бабушка, и Робер, и Дени.

— И я, — сказал Реми, взяв Бланку за руку.

Бланка молча показала глазами на Окассена. Николетт прижала её к себе и громко сказала:

— И он тебя любит, только притворяется, потому что ему стыдно за свои злые и мерзкие поступки!

Окассен яростно швырнул на пол оловянный стакан и бросился вон из комнаты.

— Робер, Дени, бегите за ним! — велела Николетт. — Если что, зовите меня!

С полчаса она сидела с Бланкой и Реми, рассказывала им всякие забавные истории, шутила, хотя сердце ныло, словно свежая ссадина.

«Что-то плохое случится… непременно будет беда», — в тоске думала Николетт.

— Матушка, что сейчас было! — завопил Робер, вбегая в спальню.

Николетт так и подскочила.

— Что такое?

— Батюшка нашёл отца той девчонки и вызвал его на поединок! — крикнул Дени.

— О, Господи! — простонала Николетт.

— Да не бойтесь, матушка, — с улыбкой сказал Робер. — Отец на третьем ударе выбил у него меч и сделал подножку.

— И поставил ему ногу на грудь, и заставил просить пощады, — полным азарта голосом протараторил Дени.

— О, и мы такое пропустили! — жалобно воскликнул Реми.

Николетт бессильно ловила губами воздух. Теперь Бланка принесла ей воду в ковшике и успокаивающе гладила по волосам.

— Дети, вы меня в могилу загоните, — с трудом выговорила Николетт. — Где ваш отец?

— Он пошёл пить вино с мессиром де Рюффай, — ответил Робер. — Успокойтесь, матушка, всё хорошо.

А Бланка встала на цыпочки и гордо задрала подбородок.

— Я теперь знаменитая! Из-за меня мужчины бились на поединке!