Счастливчик

Глава 22 Знак счастья

причинённое семье Витри. Погода стояла чудесная, никаких ливней и засух, губящих посевы. Всего уродилось вдоволь — и хлеба в полях, и садовых плодов, а дичь в лесу просто кишмя кишела.

Николетт готовила сыры, сбивала масло, руководила сбором винограда и фруктов. Окассен продал часть сыра, купил строевого леса и нанял в городе двух умелые строителей. До августа они отремонтировали хлебный амбар и сейчас строили крольчатник.

За всё это время у Окассена было только три припадка, и все они длились по нескольку часов. Ни буйства, ни криков, тем более что никто уже не пытался «лечить» безумие холодной водой и побоями. Отоспавшись, Окассен приходил в себя.

Последний приступ случился в конце июля, когда вся семья и слуги занимались сбором винограда. Собаки вдруг страшно разлаялись и помчались по винограднику.

— Лисица! Вон она, видите! — закричала Жилонна.

Действительно, собаки гоняли по саду молодую лису. Женщины завизжали, а Окассен воскликнул:

— Сейчас я её прикончу, только копьё принесу!

Он побежал в дом. Один из псов догнал лису и мигом перегрыз ей горло. Труп отобрали у собак, благо, они не успели сильно растрепать мех.

— А где Окассен? Надо бы снять шкуру, — сказала Николетт. — Робер, сбегай в дом, скажи отцу, что копьё уже не нужно.

Маленькая Бланка, как всегда, последовала за Робером. Эти двое никогда не разлучаются, совсем, как мы с Окассеном в детстве, подумала Николетт.

Дети обнаружили отца в трапезной. Он сидел на обеденном столе, поджав под себя ноги, и с ужасом смотрел в сторону очага.

— Батюшка, что случилось? — осторожно спросил Робер.

— На него опять дурь накатила, — сказала Бланка, повторяя слова, которыми слуги именовали странные припадки хозяина.

— Не ходите сюда, дети! — сдавленно пробормотал Окассен. — Там рысь сидит… набросится, загрызёт вас!

Робер сделал пару шагов в сторону очага. Конечно, никакой рыси там не было, только серая кошка Николетт спала в своей корзинке. Но Окассен издал испуганный вопль и зажал лицо руками.

— Не надо, сынок, беги отсюда, я не хочу, чтобы рысь сожрала тебя вместе со мной!

Бланка бросилась к очагу, вытащила из кошку из корзинки и вынесла её за дверь.

— Всё, рыси больше нет! — объявила она. — Мы убили её и выкинули на помойку!

Она подошла к Окассену и потянула его за рукав:

— Не бойтесь! Посмотрите!

Окассен отнял руки от лица. Кривая улыбка тронула его трясущиеся губы:

— И правда! Спасибо, детка!

— Робер, приведи тётушку, — негромко сказала Бланка. — Только не впускай сюда Мину, а то он снова напугается!

Войдя в трапезную, Николетт и Урсула увидели, что Окассен сидит в своём кресле у очага, а маленькая Бланка держит его за обе руки.

— Эта рысь была, конечно, заколдованная, — говорила девочка. — Но у нас с Робером есть верное средство от колдовства. Угадайте, какое?

Таким таинственным голосом, слегка нараспев, Бланка всегда рассказывала братцам страшные истории, которые сама же и сочиняла.

— Жабий камень? — полушёпотом спросил Окассен.

— Нет! Мозг нетопыря! Я добыла его прошлой ночью. Застрелила нетопыря серебряной стрелой. И теперь вам нечего бояться.

Николетт подошла к ним и погладила Окассена по волосам.

— Как вы себя чувствуете, Морис?

— Голова болит, — глухо произнёс он. — Но рыси больше нет, и мне не страшно. Я знаю, враги подослали ко мне заколдованного зверя. А дочка спасла меня!

Он поцеловал Бланку в щёчку — впервые за шесть лет её жизни. Она гордо улыбнулась, но Урсула тотчас схватила её за руку и выволокла из трапезной.

— Злая женщина забрала моё дитя, — поёживаясь, как от холода, проговорил Окассен. — Это она вредит мне, она насылает чёрные чары…

— Она ушла, — спокойно сказала Николетт. — Мы не позволим ей колдовать на вас. Пойдёмте наверх, Морис, я дам вам лекарство от головной боли.

Николетт оставалось меньше месяца до родов. Надо бы о себе позаботиться, а не крутиться вокруг полоумного, сказала ей Урсула.

— Ничего мне не сделается, я крепкая, — спокойно ответила Николетт.

И действительно, всё шло благополучно до самых родов. Николетт ожидала их на второй неделе августа, и уже приготовила в спальне запас старых простыней и валик, который кладут роженице под спину. Даже привязала к краям кровати полотенца, за которые держатся во время потуг.

На этот раз она не отсылала Окассена спать внизу. Мало ли что с ним случится, пусть будет под присмотром. Впрочем, сейчас он не проявлял никаких признаков безумия, с головой погрузился в хозяйство и, кажется, начал верить в лучшее будущее.

— Смотри, как нам везёт в этом году! — с радостью говорил он Николетт перед сном. — Мы скопим хорошие деньги. И может быть, пустим их в оборот. Например, купим ещё пару коров и устроим сыроварню…

Тёплым летним вечером женщины готовили ужин, а Окассен в трапезной играл в шахматы против обоих сыновей сразу. Дамьен сидел здесь же с маленькой Бланкой — учил её играть на лютне. Все двери и окна были распахнуты, и запах спелых фруктов из сада наполнял старый дом.

Бланка без единой ошибки сыграла целое рондо.

— Молодец! — восторженно воскликнул Дамьен. — Дамы, вы там слышали? Это наша девочка так прекрасно играет!

И поцеловал Бланку в щёчку. А Окассен вдруг поднял взгляд от шахматной доски и сказал неприязненно:

— Эй, Маризи! Мне кажется, ты забываешься!

— Что, мессир Окассен? — недоумённо спросил Дамьен.

Окассен посмотрел на Бланку и поманил её пальцем.

— А ну, иди сюда!

Девочка приблизилась, глядя на него исподлобья. После «спасения от рыси» он ни разу больше не обращал на неё внимания, что казалось Бланке ужасно обидным. И сейчас говорил строго и надменно.

— Ты знаешь, девчонка, что в тебе течёт дворянская кровь?

— Чего? — недовольно отозвалась Бланка.

— Не разговаривай, как деревенщина! — рявкнул Окассен. — И запомни, девочки из приличных семей не разрешают чужим мужчинам себя целовать. Маризи тебе не отец, не брат, не жених.

— Мессир Окассен! — воскликнул Дамьен, но тут же шарахнулся назад.

Окассен выскочил из-за стола и заорал так, что Дени и Бланка хором расплакались от испуга.

— Лучше заткнись, Маризи! Дождёшься, что я отдам тебя под суд, как растлителя малолетних!

Услышав шум, женщины прибежали с кухни. Дени бросился к Николетт и с рёвом уткнулся ей в юбку. Дамьен тоже повернулся к ней и медленно проговорил:

— Простите, мадам Николетт, но после этого я не смогу остаться в вашем доме. Завтра утром мы с Урсулой и нашими детьми уедем отсюда. Лучше по дорогам скитаться, чем терпеть такое.

Урсула с рыданиями повисла у него на шее. Поднялся невообразимый шум — дети ревели, мадам Бланка упрекала Окассена, тот мрачно огрызался.

— Дамьен, пожалуйста! — громко сказала Николетт. — Прости нас за скверное поведение моего супруга. Он оскорбил тебя, нашего преданного слугу, который помогал мне ухаживать за ним во время его болезни. Он не ведает, что творит.

— Не смей унижаться перед этим бродягой! — перебил её Окассен. — Хочет уехать — скатертью дорога!

— Пойдём, Урсула, — дрогнувшим голосом сказал Дамьен.

Но выйти они не успели. Николетт согнулась пополам и быстро села на лавку, зажимая подол платья ногами.

— Что такое? — вскрикнул Окассен, бросаясь к ней.

— Урсула, уведи детей отсюда, — морщась, проговорила Николетт. — Воды отходят. А ты, Дамьен, пошли Матье за повитухой, а сам поезжай к мадам де Гюи, она обещала приехать ко мне на время родов.

— Хорошо, мадам, — быстро ответил Дамьен.

— А я? Что мне сделать для тебя? — умоляюще спросил Окассен.

Проводи меня до спальни, — стискивая зубы, ответила Николетт. — А потом уйди с глаз моих, пока не испросишь прощения у Дамьена.

Повитуху привезли через четверть часа, Мелинда приехала к середине родов. Окассен, сидевший внизу, в одиночестве с бутылкой вина, предложил и ей выпить кубок с дороги.

— Нет, что вы! — засмеялась Мелинда. — Я должна быть трезвой, пока всё не закончится. Как там дела?

— Пока всё хорошо, слава Богу. Повитуха сказала, головка прорезалась. Не могли бы вы, мадам, передать Николетт, что я сделал то, что она велела.

Голос у него был смущённый, лицо в красных пятнах, словно после слёз.

— Хорошо, — немного удивлённо ответила она и поспешила вверх по лестнице.

В спальне собралось всё женское население дома Витри — мадам Бланка, Урсула, Жилонна.

— Как вы, дорогая моя? — с нежностью спросила Мелинда.

— Благодарение Господу, не страдаю, — улыбнулась Николетт.

Мелинда передала ей странное сообщение Окассена. Николетт только поморщилась в ответ.

— Наверное, на этот раз девочку ждёте? — спросила Мелинда.

— Да, судя по приметам, будет девочка, — согласилась повитуха.

Но спустя два часа выяснилось, что приметы солгали. На свет появился третий сын де Витри.

— Три сына подряд! Как в сказках! — восторженно восклицали женщины.

Николетт улыбалась, глядя на малыша, лежащего рядом на пелёнке. Повитуха перевязывала ему пуповину, а Мелинда и мадам Бланка хлопотали, наполняя корытце тёплой водой. По обычаю, малыша следовало обмыть, прежде чем показывать мужчинам.

— Я сообщу, я! — весело закричала Урсула и помчалась вниз по лестнице.

Окассен и Дамьен вдвоём пили вино в трапезной, и разговаривали вполне мирно.

— Ну! — крикнула Урсула. — Кто должен мне подарок за добрую весть?

— Что? — вскакивая, спросил Окассен.

— С третьим сыном вас, мессир! — закричала Урсула. — Бог благослови малыша, он абсолютно здоровый!

Окассен чмокнул её в щёку, подхватил её на руки и покружил.

— Слышал, Дамьен! Третий сын подряд! Знак счастья! — радостно кричал он. — Бери, Урсула, это тебе за добрую весть! А это тебе, Дамьен, чтобы ты не держал на меня зла!

Он сунул им по серебряной монете и побежал в кухню за вином для женщин. Наверху вовсю ревел новорождённый, которому не по душе пришлось купание. Но даже этот крик казался весёлым, дарующим радость.

Николетт встретила мужа уже в чистой постели, на приподнятых подушках. Женщины переодели её в красивую рубашку и причесали. Малыш лежал у неё на руках и с такой жадностью сосал грудь, что все дружно смеялись.

Напряжение, которое нависло над домом из-за скандала, развеялось, все словно забыли мерзкую сцену. Все, кроме Окассена. Он смотрел на Николетт такими отчаянными глазами, что она побоялась, как бы он не разрыдался при всех. Вот уж ни к чему, особенно, когда тут Мелинда.

— Ну, посмотри на сына! — с улыбкой сказала она. — Кажется, он уже вволю наелся.

Но малыш не желал отпускать сосок и упорно чмокал губёнками, чем снова вызвал общий смех.

— Какой хорошенький! — с детским восторгом в голосе сказал Окассен.

— Да, сынок, это вышел лицом в тебя, — растроганно проговорила мадам Бланка. — Прямо копия!

— Матушка, вы наливайте вино, — отозвался Окассен, не отрывая глаз от младенца. — Я там принёс две бутылки монастырского. Угощайте женщин.

И опустившись на одно колено, он положил рядом с Николетт маленький футляр.

— Это тебе, дорогая моя!

Не выпуская из рук малыша, Николетт взяла футляр, открыла и ахнула — скорее изумлённо, чем радостно. Золотой медальон, три сверкающих шарика и надпись «Te Regina mundi».

— Где… где ты это купил? — прерывающимся голосом спросила она.

— В Орлеане, когда ездил за строителями, — сказал он. — Я же знал, что понадобится подарок. Если честно, это Дамьен выбрал у своего знакомого ювелира… сказал, что здесь знак твоего святого покровителя. Тебе не нравится?

Николетт привлекла его к себе и поцеловала, и все собравшиеся восторженно захлопали в ладоши. Николетт посмотрела на Дамьена и одними губами проговорила: «Спасибо».

В дверь отчаянно застучали сразу несколько пар кулаков.

— Господи, что стряслось? — испуганно вскрикнула мадам Бланка.

— Вы нам наконец покажете братца? — спросил за дверью возмущённый детский голос.

— Впусти их, Урсула! — велела Николетт.

Робер, Дени и маленькая Бланка бросились к кровати. Окассен подхватил мальчиков и усадил их рядом с Николетт и новорождённым. А Бланка сама проворно забралась с другой стороны.

— Этот на меня похож, — сказала она, едва глянув в лицо младенцу. — Такой же будет наглый!

И все снова рассмеялись. Даже Окассен.

Мелинда собиралась переночевать в спальне Николетт, и Урсула уже принялась стелить ей на большом ларе у стены.

— Лучше устрой мадам де Гюи внизу, там удобнее, — возразила Николетт. — Окассен переночует со мной, как обычно. Если что-то будет не так, он вас позовёт.

На лице Мелинды отразилось изумление. Обычай требовал, чтобы муж сорок ночей после родов спал отдельно от жены. Но Мелинда не отважилась произнести это вслух — неприлично вмешиваться в чужие отношения, особенно когда дело касается постели.

— Вы же знаете, Мелинда, — опустив глаза, тихо проговорила Николетт. — У него бывают приступы… иногда ни с того ни с сего. Кто-то всегда должен быть с ним рядом.

— Но вы ещё совсем слабы, милая! — ужаснулась Мелинда. — Уложите с ним слугу, а сами отдохните.

Николетт покачала головой.

— Мне так будет спокойнее, поверьте, дорогая.

И ночь, действительно, была спокойная. В колыбельке слева от Николетт сопел малыш, справа — Окассен. Он спал так же тихо и сладко, как его новорождённый сын. И Николетт погружалась в сон, как в тёплую реку, разогретую летним солнцем. В животе и натруженных мышцах бёдер остались только лёгкие отголоски боли, даже приятные сейчас — как напоминание об отдыхе после страдания.

Почти сразу она увидела сон, удивительно яркий, цветной. Снилась летняя река, луг, плакучие ивы, окунающие ветки в сверкающую воду. Николетт сидела на берегу в густой траве, на постеленном синем плаще. А рядом был Бастьен… он обнимал её одной рукой за талию.

— Боже, это ты? — с замиранием сердца спросила она. — Как я соскучилась по тебе, милый!

Она бросилась к нему на шею, и губы их соединились. Николетт сразу узнала этот поцелуй, незабываемый, жаркий и одновременно нежный — никто на свете больше так не умеет целоваться!

— Я тоже ужасно скучал, любовь моя, — тихо сказал Бастьен.

— Знаешь, мне такой жуткий сон приснился, — сказала Николетт. — Как будто Окассен насильно женился на мне, и мне так с ним плохо, тоскливо! А потом странная хворь на него напала — лишается рассудка, никого не узнаёт, потом снова приходит в себя. Как мне страшно было, Бастьен!

— Это не сон, — печально посмотрев на неё, сказал Бастьен. — Это я тебе снюсь, потому что… потому что никак не могу забыть тебя, сердце моё.

Николетт разразилась горькими слезами. Обнимала его и просила с тоской:

— Приезжай, забери меня! Что бы ни было, я уеду с тобой!

Бастьен встал, помог Николетт подняться и подобрал с травы свой плащ.

— Может, Господь смилостивится над нами и пошлёт Окассену лёгкую смерть. Больные часто умирают, — тихо сказал он.

Николетт стало страшно. Она хотела крикнуть — нет, я не хочу, чтобы он умирал, даже ради моего счастья. Но Бастьен подошёл к реке и шагнул в лодку, стоящую у берега.

— До свиданья, любимая!

Николетт проснулась. Рядом с кроватью слабо горел светильник. Младенец хныкал в колыбели. Окассен крепко спал.

Николетт потрогала ребёнка— весь мокрый. И лицо у неё было мокрым от слёз. К чему этот сон, такой прекрасный и такой страшный?

Малыш запищал уже сильнее. И Николетт быстро поднялась с кровати и вынула его из колыбели.

— Идём, сынок, сменим пелёнки. Сны — это глупость, они ничего не значат, — прошептала она.

На следующее утро Николетт была уже на ногах. Ходила по кухне, отдавая приказы служанкам, сама варила кашу детям. И даже вышла на крыльцо, посмотреть на стадо, которое Матье выпустил из хлевов, чтобы сдать пастуху.

— Дочь, что ты творишь, войди немедленно в дом! — крикнула мадам Бланка. — Разве ты не знаешь, что тебе сорок дней нельзя выходить за порог!

— У мадам Николетт отменное здоровье! — восхищённо сказала Мелинда. — Я после родов встаю, дай Бог, через неделю.

За завтрак сели все вместе, и малыша принесли к столу. Стали обсуждать будущие крестины. Окассен любезно улыбнулся Мелинде:

— Я буду просить вашего супруга о чести стать крёстным отцом. Он наш ближайший сосед и мой друг.

— Конечно! Он с огромным удовольствием согласится! — радостно ответила Мелинда.

Николетт вспомнила, как однажды отец Рок говорил — тяжкий грех, если родные и крёстные родители вступают в плотскую связь между собой. Но не могла же она сказать, что провела ночь с Гюи в обмен на свободу Бастьена. И опять вспомнился ей странный сон. Какая подсказка судьбы таилась в нём?

Она посмотрела на Окассена. Он весело разговаривал с матерью и Мелиндой, трепал по волосам то Робера, то Дени, бросал кошке кусочки сыра со стола.

«Не хочу, нет, — стиснув зубы, подумала Николетт. — Пусть он живёт!».