Счастливчик

Глава 4 Помолвка Николетт

Вскоре после того, как Окасен и Бастьен прошли посвящение в рыцари, их пригласили на бал в замке графа де Брешан. Самой красивой среди приглашённых дам, бесспорно, была Мелинда де Люссон. Сам граф поднёс ей венок из алых роз, что означало титул прекраснейшей. Во время танцев у Мелинды отбоя не было от кавалеров, но чаще всех её приглашал маркиз де Гюи.

Бастьен настороженно наблюдал за тем, как Мелинда танцует с Гюи. Слишком много нехорошего болтали об этом молодчике. Да и рожа у него была невероятно шельмовская — когда-то красивая, но к тридцати годам ставшая довольно потасканной. К тому же, у Гюи был только один глаз — второй он потерял в давнем поединке. Жизнь маркиза состояла из долгов, скандалов и дуэлей. Соседи терпеть его не могли, потому что он постоянно провоцировал ссоры и тяжбы то с одним, то с другим.

Гюи совершал набеги на соседние владения, грабил проезжающих купцов и даже чужих крестьян. Много раз подавали на него в суд, а однажды даже отлучали от церкви. Но из всех неприятностей Гюи ловко выкручивался, пуская в ход то интриги, то подкуп. Одним словом, премерзкий тип, и не стоило бы Мелинде так любезно улыбаться ему.

Предчувствие не подвело Бастьена. Не зря Гюи увивался вокруг юной красотки. Он возжелал Мелинду всей своей мутной душой. В середине бала, когда вино и танцы превратили благородное собрание в хаотичную разгорячённую толпу, Гюи свистнул своим слугам, и четверть часа спустя его свита уже мчалась во весь опор прочь от замка. Поперёк седла Гюи лежала связанная Мелинда.

Стража у ворот подняла тревогу. Гости оседлали коней и бросились следом за Гюи. Первым скакал Бастьен, проклинавший себя за то, что увлёкся разговором с приятелями и проглядел момент похищения.

Задержать мерзавца не удалось. Ворота его замка захлопнулись прямо перед носом у погони. Крепкие дубовые створки, обитые толстыми полосками железа — такие легко не вышибить! Из башенки выглянул стражник, одноглазый, как и хозяин, и ехидно поинтересовался, не запыхались ли достопочтенные гости.

— Передай своему сеньору, что он подлец! — закричал Бастьен, срывая голос. — Мы начинаем штурм!

Слуги графа де Брешана срубили в лесу дерево, подходящее для тарана. Скоро ворота затрещали от ударов. Сверху в осаждавших бросали камни и стреляли из луков.

Один из камней угодил Бастьену в плечо. Но он даже не обратил внимания на боль. Стрелял снизу и яростно ругался по-венгерски. Хуже всего, что Гюи не появился на стене, и голоса его не было слышно. Это означало, что негодяй сейчас с Мелиндой. Может быть, он уже взял её силой. Боже, бедная Мелинда!

— Надо сделать лестницы, — скомандовал граф де Брешан.

Мужчины мигом взялись за дело. Свалили ещё два дерева, быстро нарубили в стволах выемки-ступеньки и подняли импровизированные лестницы на стену. Люссон, отец Мелинды, и шевалье де Витри полезли первыми. Они добрались до верха стены, но тут солдаты Гюи оттолкнули обе бревна. Витри и Люссон упали с высоты трёх туазов, а сверху на них рухнули лестницы. Люди бросились к ним, и обнаружили, что оба воина мертвы.

Окассен де Витри побледнел до синевы, лицо его исказилось безумной яростью.

— Отец! Они убили моего отца!

Схватив топор, Окассен заорал:

— Что стоите? Поднимайте лестницу, ну!

Он взбежал по бревну с такой скоростью, что солдаты на стене опомниться не успели. Окассен стал рубить налево и направо с дикой злобой.

— Молодец, Витри! — с восторгом кричали снизу.

Бастьен взбежал следо за кузеном. Теперь они вдвоём рубили лучников Гюи.

Но тут раздался мужской крик:

— Стойте, стойте!

Это был сам Гюи. Он тащил за руку — сердце у Бастьена сжалось — заплаканную Мелинду.

— Я обвенчался с мадемуазель де Люссон. Она уже моя жена, — с довольной рожей заявил Гюи. — Бросьте драться, господа! Пойдём вино пить!

Может, кто-то из осаждавших и отправился праздновать возмутительную свадьбу прохвоста Гюи. Но не Окассен и Бастьен. Они уехали домой, увозя с собой — один погибшего отца, другой — сгоревшую в пепел любовь.

После похорон Окассен принял на себя все хозяйственные заботы, которые прежде лежали на шевалье де Витри. Имение сейчас было не настолько бедным, как до приезда Бастьена. Покойный шевалье успел отремонтировать надворные постройки и завёл больше скота. Окассен показал себя неплохим хозяином. Он выгодно продал партию молодых овец и затеял строить ветряную мельницу.

Бастьен не помогал кузену. Он целыми днями лежал на кровати, одетый и в сапогах, глядя в потолок горячими сухими глазами. Выходил, когда звали к обеду, но практически ничего не ел. Грыз хлеб, запивал кубком вина и молча уходил из-за стола.

Николетт заглядывала к нему по нескольку раз в день.

— Хотите молока, мессир Бастьен? — ласково спрашивала она. — Я только что подоила корову.

— Спасибо, милая. Не хочется.

— Может, вам свечу зажечь? Уже темнеет.

— Не утруждайся. Мне всё равно.

В конце концов Николетт села к нему на край кровати и посмотрела прямо в лицо — робко, жалобно и в то же время покровительственно.

— А плечо у вас больше не болит?

— Нет, прошло, — равнодушным тоном ответил Бастьен.

— Отчего же вы лежите целыми днями, не ездите на охоту?

— Не хочу, — с трудом сглотнув, ответил Бастьен.

Николетт опустила глаза, а потом снова посмотрела прямо ему в лицо.

— Вы горюете из-за мадемуазель Мелинды?

Впервые она спросила так откровенно. Они никогда не обсуждали вдвоём свои личные дела. Вообще почти не общались наедине. Николетт просто подавала, приносила, иногда задавала незначащие вопросы — какая погода на дворе, много ли ягод в лесу. Бастьен вздохнул и и с отчаянной тоской посмотрел в глаза девушки.

— Оставь, Николетт! Зачем ты меня мучаешь?

— Я не мучаю. Просто хочу дать вам совет.

— Ты? Совет?

Бастьен посмотрел а Николетт, точно впервые в жизни увидел её. Она была такая милая, словно прохлада шла от её мягких белокурых волос, серых глаз, бледных щёк. Нарукавники и косынка на ней были белее снега.

— Да, — тихо ответила Николетт. — Я могу вам посоветовать вот что. Если неразделенная любовь терзает вас, найдите себе другую невесту и женитесь. И всё пройдёт.

Бастьен резко сел, уперевшись спиной в смятые подушки. Невесело усмехнулся.

— Не глумись надо мной, Николетт. Я сейчас и думать не могу о других женщинах.

Николетт посмотрела в пол.

— А это не обязательно — думать о них. Просто так сделайте это. Поверьте, поможет.

Бастьен не выдержал, рассмеялся. И взял Николетт за руку.

— Чудная ты девушка! Говоришь, как старуха, которая всё на свете пережила. Или ты сама испытала на себе этот способ?

— Да, испытала, — спокойно ответила Николетт.

— Как же это? Значит, ты выбрала своего жениха, просто чтобы забыть того, кого любила?

— Да, — опустив голову, сказала она.

— Бедная Николетт! — с искренним сочувствием проговорил Бастьен. — А ведь ты такая красивая, малышка!

Щёки Николетт порозовели. Она встала и мягко, словно разговаривала с ребёнком, сказала:

— Встаньте, пожалуйста, я вам постель взобью. У вас весь тюфяк скомкан.

Так вышло, что Бастьен и Николетт сдружились после похищения Мелинды. Утром, когда Николетт приносила воду для умывания, они просто обменивались улыбками. Потом Бастьен старался спуститься вниз до завтрака и, пока Николетт носила на стол, болтал с нею о приятных мелочах — как ей удаётся сделать кашу такой ароматной, как ярко сегодня солнце светит, и чем это кошка играет под столом?

А когда Николетт шила в трапезной, он усаживался рядом — то наточить меч, то оперить стрелы. И болтал с нею о всякой всячине. Рассказывал о Венгрии, о воинских хитростях или пересказывал рыцарские романы, которые читала ему в детстве мать. Он очень хотел помочь этой милой девушке, пережившей несчастную любовь, как и он сам. Бастьен даже забыл собственные душевные терзания. Он не спрашивал, кого и когда любила Николетт. И сама она не рассказывала. Просто слушала его, когда было смешно — нежно улыбалась. Её трогательное личико и огромные глаза всё сильнее распаляли воображение Бастьена.

«Кого же она так сильно полюбила, вот загадка! — думал он. — Наверное, кого-то из молодых рыцарей. Конечно, дворянский сын никогда не женится на ней. А жаль… Она такая милая, добрая. Сирота. И никто по-настоящему не любит её в этом доме».

Жалость и умиление сжимали его сердце. Когда он видел, как ловко Николетт вышивает или лепит на столе волованы, он говорил:

— Ты будешь прекрасной женой! Правда! Ты — замечательная хозяйка, всё умеешь делать. Знаешь, ведь твой жених — добрый малый. Может, ты ещё полюбишь его.

Николетт рассеянно кивала, не глядя в лицо Бастьену.

Однажды он принёс лютню и предложил:

— Хочешь я тебе спою по-турецки? Моя матушка часто пела эту песенку.

Николетт обернулась и удивлённо ответила:

— Очень хочу!

Звуки чужой речи и его красивый голос что-то сделали с нею. Она застыла на месте, не вынимая рук из миски с тестом.

— Как это чудесно, мессир Бастьен! Боже, почему я…

Она смолкла. Бастьен поймал её странный взгляд. Положил лютню, подошёл ближе.

— Что — почему, Николетт?

Она молчала, глядя н него с ужасом. В глазах её стояли слёзы. И тут Бастьен всё понял. Николетт сильно дрожала, словно стояла под ледяным ветром.

— Боже, Николетт!

Он взял её за плечи и поцеловал в губы. Нежным, едва ощутимым поцелуем. По щекам Николетт покатились слёзы.

Несколько дней после этого они почти не общались. Бастьен ездил с Окассеном на охоту, а сам всё думал и думал о необыкновенной девушке, поразившей его в самое сердце. Ведь она не просто деревенская девица, из тех, с кем он прежде легко и весело проводил время. Она обучена грамоте, музыке, рукоделию, не хуже дворянских дочерей. И при этом находится в доме Витри на положении служанки! Но всё-таки, она нечто большее, так Бастьен чувствовал, хотя пока не смог бы объяснить этого даже самому себе.

Понял однажды ночью, во сне. Николетт кажется лучше других людей, потому что у неё особенная душа — чистая и трепетная, как райское облако. При мысли о Николетт его охватывала нежность, и жалость, и восхищение.

Однажды вечером к Николетт приехал её жених Жерар. Он привёз ей в подарок мясной рулет. Николетт тотчас побежала за ножом, отрезала два больших куска и понесла их на тарелке в трапезную, где Бастьен и Окассен играли в шахматы.

— Угощайтесь, прошу, — ласково сказала Николетт. — Это мне Жерар привёз.

Окассен, не глядя, чмокнул её в щёку. Она покраснела и убежала. Почему-то этот братский поцелуй вдруг показался Бастьену странным.

«А не спал ли Окассен с ней?»

Что навело его на эту мысль? Ведь Окассен никогда не смотрел с желанием ни на одну женщину, и вообще не испытывал к плотской любви ничего, кроме отвращения?

— Такая хорошая девушка наша Николетт, — сказал Бастьен, испытующе глядя на кузена.

Тот поднял глаза. Лицо его стало жёстким, почти злым.

— Да, она очень хорошая. Вот почему не вздумай закрутить с ней шашни. Мой отец обещал воспитать её по-господски. Я хочу выдать её замуж честной девицей.

— А ты сам, часом, не спал с нею? — в тон ему ответил Бастьен.

Алые пятна вспыхнули на скулах Окассена.

— Сдурел ты, что ли? — сквозь зубы прошипел он. — Она мне как сестра!

Расставшись с Жераром, Николетт погасила все огни в нижнем этаже, заперла входную дверь на засов и пошла с маленьким светильником наверх. Все укладывались спать.

Окассен мылся в спальне, издали слышно было, как он плещет водой в тазу. Бастьен, поднимавшийся по лестнице впереди Николетт, вдруг услышал сдавленный всхлип. Он обернулся и увидел на лице девушки слёзы.

— Ты плачешь? Бог мой, что случилось, Николетт?

— Ничего, ничего, — дрожащим голосом ответила она, не глядя ему в лицо.

— Нет, нет, скажи мне! — настойчиво проговорил Бастьен. — Может, Жерар тебя обидел?

Николетт помотала головой. И сказала тихо, по-прежнему не глядя на Бастьена:

— Просто Жерар сказал, что помолвка будет в воскресенье. Завтра он сообщит мадам. Я скоро выйду замуж, мессир Бастьен, и уеду отсюда. А я здесь родилась и выросла. Мне очень грустно.

Она вошла в свою комнату и захлопнула дверь перед носом у Бастьена. А потом зарыдала внутри так отчаянно, что Бастьен в ужасе побежал за Окассеном.

— По-моему, Николетт очень плохо, кузен!

Окассен, даже не вытершись после мытья, надел рубаху и побежал к спальне Николетт. Ногой распахнул дверь. Николетт, лежавшая лицом вниз на кровати, вскочила. Глаза у неё были — как у измученного животного, рот дрожал.

— Что, что случилось, девочка? — быстро спросил Окассен. — Кто тебя обидел? Скажи мне, сестрица! Я за тебя любого в клочья порву!

Он сел на её кровать — ту самую, на которой прятался в детстве от своих кошмаров. Николетт бросилась ему на шею.

— Мессир Окассен! Братец мой! Не отдавайте меня замуж, прошу, не отдавайте!

На шум пришла и мадам Бланка в ночном чепчике и поеденной молью шали поверх рубашки. С изумлением слушала она мольбы Николетт.

— А в чём дело? — недоумённо спросила она. — Жерар тебя обидел? Или ты узнала он нём что-то дурное?

Николетт всё целовала руки Окассена и повторяла одно и то же:

— Не могу! Не хочу!

Окассен встал и мрачно проговорил, обернувшись к матери и Бастьену:

— Выйдите отсюда.

— Может, лучше я с ней потолкую, сынок? — спросила мадам Бланка.

— Матушка, оставьте меня с не наедине! — нервно выкрикнул Окассен.

Растерянные, Бастьен и мадам Бланка покинули спальню. Ситуация казалась двусмысленной и неприличной. Выглядело так, словно между Окассеном и Николетт существовала некая связь, о которой нельзя знать остальным. И Бастьен с досадой подумал: «Она вовсе не в меня влюблена. Окассен спит с ней, а теперь хочет выдать замуж, чтобы сбыть с рук. Не желает жениться на девице низкого рода. А она, по всему видно, любит Окассена, из-за него и страдает».

Тоска с новой силой навалилась на Бастьена. Он ушёл в спальню, лёг в кровать, но не мог сомкнуть глаз — перед ними стояло заплаканное лицо Николетт, её умоляющие глаза.

Окассен вернулся. За стеной, в спальне Николетт, слышались глухие рыдания.

— Бабские глупости, — хмуро проговорил Окассен. — Выйдет за Жерара, как я велел.

Он улёгся, но Бастьен слышал, что он не спит — ворочается, вздыхает, словно тяжкие мысли мучают его.

Всю неделю готовились к помолвке. Зарезали барашка, двух кур и утку. Месили тесто, сбивали сливки, убрали слежавшуюся солому с пола в трапезной и заменили её свежей травой с цветами. Бастьену неприятно было видеть эти приготовления. Он целыми днями пропадал на охоте, чтобы заглушить тоску. Оказывается, молчаливая белокурая девушка так сильно запала ему в душу. А прежде он думал, что никогда не полюбит никого после Мелинды.

«Нет, я не успел бы так быстро влюбиться, — думал Бастьен. — Я просто внушил себе это. Как она мне советовала — внушил себе интерес к Николетт, чтобы забыть Мелинду.»

А потом они столкнулись с Николетт во дворе. Она несла в подле платья репу в кухню. Взглянув в лицо Бастьену, побледнела и проговорила еле слышно:

— Можно с вами поговорить, мессир Бастьен?

— Конечно. О чём? — так же тихо ответил он.

— Это очень важно… Погодите, сейчас я отнесу репу и вернусь.

Она прибежала, быстро обернулась на окно кухни и схватила Бастьена за руку.

— Давайте отойдём!

Они увлекла его за дровяной сарай. Огромные глаза её не блестели, казались застывшими, словно мутный лёд.

— Мессир Бастьен, я всегда считала вас человеком добрым и благородным. Неужели я ошибалась?

— А что случилось, Николетт? — удивлённо спросил он.

— Вы же видите, как мне плохо. А ведь вы один могли бы избавить меня от этой помолвки.

— Я? — растерянно спросил он. — Почему я?

— Господи, помоги мне! — сказала она с тихим стоном и вдруг закрыла лицо передником.

Несколько мгновений они простояли молча. Бастьен со страхом смотрел на её склонённую белокурую голову, чувствуя, как гнетущая тоска Николетт передаётся ему.

— Николетт, милая, не сердись на меня. Я думал, Окассен поможет тебе.

— Ему наплевать, что я чувствую, он делает только то, что взбрело ему в голову, — хрипло ответила она.

— Но если ты любишь его… — начал было Бастьен.

Николетт подняла голову и отрывисто рассмеялась.

— Я люблю его? Окассена? О, боже мой!

И тут от дома крикнули: «Николетт, Николетт!».

Она побежала на зов. Бастьен остался, ошеломлённый, не знающий, что и думать.

Потом, улучив минуту во время праздничного обеда, Бастьен остановил Николетт у входа в кухню. Она несла блюдо жареной курятины.

— Послушай, милая… Я поздно догадался, — быстро проговорил Бастьен. — Я ведь тоже люблю тебя. Я давно чувствую это.

Она покраснела так, словно лицо её обдало горячим паром. И убежала к столу. У Бастьена бешено колотилось сердце.

А гости веселились вовсю. Музыканты, приглашённые из замка Суэз, играли на скрипках и рожках. Народу было немного — пригласили только аббата, кузена Альома и кое-кого из старшей челяди графа де Брешана. Но мужчины очень быстро напились, и жених тоже, поэтому во дворе танцевали только девушки.

— А когда ты их поженишь, Окассен, — кричал Альом через пьяный шум, — воспользуешься правом первой ночи? Или возьмёшь с Жерара пеню?

Окассен засмеялся. Всегда брезгливо кривился, если речь заходила о плотских усладах, а сейчас расхохотался. И Жерар тоже. Бастьену стало противно, и он вышел во двор.

Николетт танцевала в паре с Урсулой. Бастьен разделил их руки и взял Николетт за талию. И они сразу пошли в танце так легко и красиво, словно делали это всю жизнь. Лицо Николетт засветилось от радости.

— Пусть потом будет плохо, зато сейчас так чудесно! — сказала она.

И запела под музыку. Бастьен поразился, каким красивым и звонким, оказывается, был её голос.

— Вы постойте, овечки,

Не бегите вы к речке,

Попляшите со мной.

Бастьен подпевал ей.

— Я с ума схожу по тебе, — сказал он. — Совсем не так, как по Мелинде. Ты особенная. Ты ни на кого не похожа!

— И ты, желанный мой, — перестав улыбаться, ответила Николетт. — Как же я хочу тебя поцеловать!

Не сговариваясь, они побежали прочь от танцующих вглубь двора, и там, в тени сеновала, Бастьен поцеловал Николетт. Губы у него просто таяли от наслаждения.

— Ах, боже ты мой! — воскликнула она.

И вернула ему поцелуй. Бастьен прижал её к себе и увлёк в сарай, на душистое хрусткое сено. Николетт не сопротивлялась, наоборот — всем телом льнула к нему. Расшнуровав её платье, Бастьен пробормотал восхищённо:

— Боже, никогда такой красы не видел!

— А я думала, ни слишком большие, — прошептала она.

Бастьен засмеялся. Нежно гладил её груди, целовал, облизывал соски. Николетт сладко, прерывисто вздыхала. Глаза её были закрыты, веки подрагивали, как у ребёнка, которому снится волнующий сон. Она была слегка пьяна, и всё происходящее, действительно, казалось ей волшебной грёзой, сказкой.

— Мне говорили — это грех, если тело слишком красиво, — задыхаясь, проговорила она.

— Какой дурак сказал тебе это? — спросил Бастьен, теперь уже гладя её ноги под платьем. — Даже в Библии есть «Песня песней», и там воспевается красота тела и любви. Как же мне хорошо с тобой, моя бесценная!

Он сам поражался, какое острое наслаждение вызывала в нём эта девушка. Кажется, никогда не был обделён женской лаской, но ни разу ничего подобного он не испытывал. И дело вовсе не в том, что она красивее сельских девчонок.

— Я столько раз видела это во сне, — с нежностью проговорила она. — Наверное, это ужасный грех, но я не могла с собой бороться…

Через ворсистое сукно кафтана она гладила Бастьена. Он быстро расшнуровался и прижал к себе её дрожащую ладошку. Николетт почувствовала под рукой горячее, твёрдое и пульсирующее. На миг замерла, а потом склонилась и поцеловала. Точно огнём хлестнуло Бастьена по всему тему.

Её ласка так растрогала его, что он тоже бросился покрывать поцелуями её грудь и живот. Дойдя до самых сокровенных точек, припал губами, и Николетт вся задрожала от сладкого томления. Обхватив Бастьена за плечи, она сама повлекла его к себе.

Всего несколько быстрых движений, от которых, как казалось Николетт, хруст сена сделался оглушительно громким. Она вскрикнула. Бастьен тотчас поднялся и сел рядом, судорожно переводя дыхание.

— Так мало? — испуганно спросила Николетт.

Он обнял её и прижал к себе, весь горячий и дрожащий.

— Сегодня больше нельзя, — быстро сказал он. — Тебе не будет радости, только боль. Пройдёт дня три, ранка заживёт, и тогда я сделаю так, что тебе будет очень-очень хорошо. Обещаю!

— Но ведь ты… — умоляюще проговорила она, — ты совсем не получил удовольствия!

Он засмеялся. Много раз поцеловал Николетт, теперь уже навсегда свою Николетт, чьей бы невестой её не объявили.

— Сегодня самый счастливый день в моей жизни, поверь. А получать удовольствие, зная, что ты страдаешь, я не смогу.