Счастливчик

Глава 23 Цыганка

Спустя шесть недель праздновали крестины младшего сына. Гости съехались заранее, с вечера. Николетт и Урсула заранее приготовили большую часть угощения — зажарили пару гусей, потушили баранину с овощами, испекли сладкие пирожки и ореховый рулет. Когда приехали Мелинда и Одилия, жена кузена Альома, готовка пошла в четыре руки. В кухне было весело, шумно, а из двери, дразня аппетиты мужчин, расплывались по всему дому вкусные запахи.

Дамы постарше — мадам Бланка, и жёны двух её братьев чинно беседовали, сидя на балкончике. Мужчины играли в трапезной в кости, и, видимо, рассказывали скабрёзные истории, потому что время от времени разражались взрывами глумливого смеха.

— Эй, смотрите! — крикнул Альом, показывая на открытое нараспашку окно.

Перед крыльцом кипел ожесточённый бой с бешеным лязгом мечей, улюлюканьем зрителей и отчаянной бранью, которой осыпали друг друга противники. Бились Робер и Реми Рюффай, юный жених Бланки. А зрителями были все прочие дети — Дени, Бланка, старший сын Гюи и двое детей Урсулы и Дамьена.

— А ваш не слабее моего, хотя моложе, — снисходительно сказал барон де Рюффай, кивнув Окассену.

— Не слабее? — возмутился тот.

И высунувшись в окно до пояса, закричал во всю глотку:

— Атакуй, сын! Атакуй! Не давай ему пощады!

Впрочем, Робер и без того атаковал — яростными наскоками, искусными ложными выпадами, ударами сбоку и сверху. За две минуты он прижал Реми к стене сарая и вышиб меч у него из рук.

Мужчины восторженно аплодировали. Робер и Реми, как ни в чём не бывало, обнялись.

— А кто со мной? — спросил Ноэль де Гюи.

— Выбирай старшего Витри, сын! — крикнул маркиз де Гюи. — Разделай его под орех!

Но Робер не успел вступить во второй бой. Бланка перехватила меч у него из рук и вызывающе крикнула:

— Давай со мной!

Мужчины расхохотались хором. Окассен снова высунулся в окно.

— А ну, отдай меч брату! — приказал он таким ледяным голосом, что даже Гюи покосился на него осуждающе.

— Да Бог с вами, сват. Пусть дети поиграют, — снисходительно произнёс Рюффай.

— Я же тебя сейчас на салат настрогаю! — рассмеялся Ноэль де Гюи.

Бланка прыгнула вперёд и сделала первый выпад. Ноэль ловко отбил удар и напал слева, откуда девочка его не ожидала. Но она стремительно отскочила, и выпад Ноэля пришёлся в воздух. Воспользовавшись этим промахом, Бланка перешла в нападение.

— Атакуй, сестра! — завопил Робер, явно подражая интонациям Окассена. — Бей справа! Зеркальную атаку! Проходящий батман!

К удивлению и восторгу зрителей Бланка фехтовала не хуже мальчишек. И хотя Ноэль был на год её старше и на полголовы выше, девочка продержалась целых пять минут. Ноэль выиграл только на том, что сделал ей ловкую подножку, и Бланка полетела носом в пыль. Робер подхватил её и строго сказал:

— Не вздумай реветь!

Но тут барон де Рюффай позвал их в дом и вручил Реми, Роберу и Ноэлю по кубку сидра.

— Молодцы! Отлично бились!

А Бланке подал маленький стаканчик:

— Вам вина, мадемуазель!

— Здорово ты натаскал своих, чертенят, племянник! — воскликнул Ролан. — Даже девчонка знает приёмы лучше, чем иные парни в пятнадцать лет.

Окассен гордо поднял подбородок и, прижав к себе Робера, сказал:

— Вот увидите, этот у меня будет маршалом Франции! А второй — начальником королевской охраны!

— А девчонка — любовницей короля? — насмешливо спросил Гюи.

Окассен не успел ответить. Маленькая Бланка надменно произнесла:

— Дурацкие у вас шуточки, сударь!

Взяла за руку своего маленького жениха и повела его к выходу.

— Стой, негодная! — крикнул Окассен. — Немедленно извинись!

— Чепуха! — отмахнулся Гюи. — В будущем ей пригодится умение дерзить таким нахалам, как я.

Не прошло и получаса, как дети снова вернулись в дом, только теперь вбежали к женщинам, в кухню.

— Матушка! — звонко крикнул Робер. — Тут цыганка пришла!

В дверях, действительно, стояла улыбающаяся молодая цыганка. Она была довольно красивая, но ужасно грязная, в заношенном платье из пёстрой ткани, с ожерельем из медных иноземных монет на шее.

— Здравствуйте, благородные госпожи! — весело воскликнула цыганка.

— Ой, я так боюсь это племя! — проговорила Одилия, прячась за спиной у Николетт. — Они же все сплошные разбойники да колдуны!

Не слушая её, Николетт добродушно спросила у цыганки:

— Ты, наверное, голодная?

И не дожидаясь ответа, положила в миску вчерашнего мяса и подала цыганке. Потом добавила ещё свежеиспечённый сладкий пирожок.

— Спаси тебя мадонна, — сказала цыганка и, усевшись на пороге, принялась за еду.

Робер и Бланка рассматривали её в упор.

— Это твой мальчик, хозяйка? — спросила цыганка погладив Робера по светлым, как лён, кудрям. — Под счастливой звездой родился! Все женщины будут любить.

Николетт засмеялась и попросила:

— Ты нам только не колдуй, пожалуйста! У нас завтра крестины.

— Да разве можно тебе колдовать? — воскликнула цыганка. — Ты хорошая женщина. Я слыхала, у тебя муж сумасшедший?

Лицо Николетт мигом застыло, она отвернулась и часто замигала, чтобы сдержать невольные слёзы.

— Ах ты, побирушка противная! — крикнула Мелинда. — Вот так ты платишь за доброту!

— Да я ведь не со злом! — заискивающе проговорила цыганка, пытаясь заглянуть Николетт в лицо. — Посмотри на меня, хозяйка! Он не сумасшедший! Это всё порча, чёрным глазом сделано!

В кухне повисла неловкое молчание. Все женщины разом уставились на Урсулу. Не выдержав напора неприязненных взглядов, она обернулась и крикнула плачущим голосом:

— Что вы так смотрите на меня? По-вашему, это я колдую? Да если б я это умела, не жила бы в служанках!

— А ты не ведьма, — запросто ответила цыганка. — Просто глазливая баба и врунья.

Урсула посмотрела на неё тем дьявольски-злобным взглядом, от которого всем делалось не по себе. Но цыганка лишь подбоченилась и рассмеялась.

— Не пялься, меня не сглазишь! Зачем ты её держишь здесь, хозяйка! Она по твоему мужу сохнет, спит и видит, как бы с ним переспать.

Мелинда и Одилия ахнули в ужасе. А Урсула, побелевшая, как мел, направила на цыганку дрожащий палец:

— Бог тебя поразит за эту клевету! Мои голоса сказали, ты подохнешь завтра к вечеру!

— Нет у тебя никаких голосов, ты прикидываешься, — спокойно ответила цыганка.

Урсула закрыла лицо ладонями и истерически зарыдала. Николетт немедленно схватила цыганку за плечи и подтолкнула к двери.

— Иди-ка лучше во двор, я потом с тобой поговорю!

— Я не обманываю, хозяйка! — уверяла та. — Вот позови мужа, я вмиг порчу с него сниму. Я умею!

Николетт было так страшно при мысли о предательстве Урсулы, что руки дрожали. Но она крепко сжала их в кулаки и мысленно приказала себе успокоиться.

— Давай завтра, хорошо? Оставайся у нас ночевать. Вон, на сеновале можешь спать. Только детей не воруй

Цыганка встряхнула кудрями и засмеялась:

— Зачем они мне, у меня своих в Орлеане семь штук!

Пока Николетт была во дворе, Одилия рассказала о цыганке Окассену. Он вышел на крыльцо и тихо сказал жене:

— Я же говорил тебе, это Урсула навела на меня чары. А ты не верила!

Николетт покачала головой.

— Я и сейчас не верю. Оставь, пожалуйста, Урсулу в покое. Мало ей от тебя было зла?

— Не веришь, а цыганку оставила? — усмехнулся Окассен.

— Некогда нам сейчас заниматься этим. Иди к гостям, — сдержанно ответила она.

В трапезную притащили второй стол, который обычно хранился в разобранном виде на чердаке. И принялись носить блюда и кубки, чаши и тарелки. Всего собралось семнадцать человек господ за главным столом и ещё восемь оруженосцев и старшей прислуги за вторым. Для простых слуг накрыли стол во дворе.

Было весело, все беспрестанно шутили, кубки то и дело пополнялись вином.

— Не пейте так много, а то на завтра не останется! — крикнул Гюи.

Он сидел рядом с Николетт, и бесстыдно трогал под длинной скатертью то её коленку, то бедро.

— Уймитесь, сударь, — сердито воскликнула она.

— Не злитесь так, душенька! — со своей вечной кривой улыбочкой ответил он. — Я вот думаю, тошно вам с полоумным жить?

Николетт отвернулась. Молча стала нарезать мясо на тарелке.

— Хотите, избавлю? — вкрадчиво спросил Гюи.

Николетт встала, подала тарелку с нарезанным мясом Окассену и ушла в кухню. Там оставалась одна Урсула. Сжавшись в комок, она сидела на ларе и тихо всхлипывала.

— Будет тебе, — ласково сказала Николетт и обняла подругу за плечи. — Я не верю в эту чушь. Умойся и ступай за стол.

— Не хочу, — бессильно прошептала Урсула. — Спасибо, Николетт. Ты такая хорошая!

И она снова залилась слезами.

Вернувшись в трапезную, Николетт увидела там цыганку, лихо отплясывавшую с бубном.

— Кто её позвал? — спросила Николетт у Мелинды.

— Кажется, Альом. Она забавно пляшет, а ещё обещала нам погадать.

Николетт села справа от мужа, чтобы Гюи был подальше.

— А эта цыганка смахивает на Урсулу, — негромко сказал Окассен. — Вдруг наколдует ещё чего-нибудь похуже?

— Вовсе она не похожа на Урсулу, — возразила Николетт.

Тут цыганка закончила плясать и начала всем по очереди делать предсказания. В сущности, это была обычная житейская чепуха — дорога, младенец, деньги. Глянув на Гюи, она нахмурилась и сказала неприязненно:

— Ты дурной человек, кровь у тебя на руках

— А как же ещё? — нахально засмеялся он. — Я ведь воин!

Когда дошла очередь до Николетт, цыганка улыбнулась во весь рот.

— Тебе, красавица — большое горе, потом — большая радость, гость издалека.

Николетт задрожала, даже привстала с места. Окассен крепко сжал её запястье.

— А мне? — крикнул он. — Что предскажешь мне, ведьма? Судя по всему, гроб?

— Гроб всех нас ждёт в конце пути, — без тени страха ответила цыганка. — Но меня похоронят раньше, чем тебя. Ты долго проживёшь, хозяин!

Цыганка ушла, а застолье пошло своим чередом — ели, пили, горлопанили, смеялись. Маризи велели сыграть, и многие запели под лютню.

Окассен вышел из-за стола и, пошатываясь, направился на кухню. Урсула, лежавшая на ларе лицом к стене, вскинулась и посмотрела на него заплаканными глазами, злющими, как у потревоженной собаки.

— Что, сука, всё ревёшь? — с ненавистью спросил Окассен. — Обидно, что раскрыли твои козни? Сознавайся, это ты навела на меня чертей?

— Отстань от меня! — закричала она. — Ты чокнутый от рождения! Я в этом не виновата!

Он схватил её за плечи, стащил с ларя, зажал в угол. Занёс кулак, словно хотел ударить. Урсула удержала его руку.

— Не надо! Я сделаю, всё, что ты хочешь. Просто приказывай!

И сама стала расшнуровывать ему пояс. Окассен ударил её по руке.

— Думаешь, мне нужны твои паскудные ласки?

— Раньше тебе нравилось, — хрипло произнесла она.

Окассен схватил её за горло, и уже не ради угрозы, а по-настоящему, жёстко и страшно.

— Сними с меня свою чёртову порчу, вот что я приказываю! Слышишь, ты, шлюха?

Урсула даже хрипеть начала. Благо, в это время кто-то прошёл мимо дверей кухни, поэтому Окассену пришлось отпустить её.

— Скажи слава Богу, иначе я удушил бы тебя, гадина! — злобно пробормотал он.

Около полуночи гости, наконец, угомонились. Потом ещё целый час слуги убирали со стола и стелили постели. Когда Николетт, распоряжавшаяся всеми работами, добралась до своей спальни, ноги у неё гудели от усталости, глаза слипались сами собой.

Окассен был не то, чтобы сильно пьян, но язык у него заплетался.

— Ну, наконец! Я уж замучился ждать, пока ты уложишь всю эту ораву! — громко заговорил он.

— Тише! — зашипела Николетт. — Разбудишь малыша, он нам всю ночь спать не даст.

Она сняла платье, а заплетать волосы уже не было сил. Задула свечи и с наслаждением откинулась на прохладные подушки. Окассен тут же продвинулся к ней и одним махом задрал на ней рубашку.

— Сейчас? — возмутилась она.

— Тебе ведь уже можно, — стягивая с себя рубаху, ответил он. — А у меня адский стояк, просто подыхаю, смотри сама.

— Фу! Разговариваешь, как конюх, — с отвращением сказала Николетт. — И пьяный к тому же.

— Ну, прости, у меня уже терпения нет — восемьдесят семь дней тебя не трогал, — сказал он и, схватив Николетт за щиколотки, забросил их к себе на плечи.

— Ты что, считал дни?

— Ну, да! — ответил он. — Я всегда считаю. Дождаться не могу, когда кончится эта чёртова пытка…

Одним сильным толчком он ворвался внутрь. Николетт вскрикнула:

— Потише, больно же!

Но Окассен, кажется, и не слышал её — захлёбывался страстью, лихорадочно дышал, мчался на бешеной скорости, наполняя тело Николетт напряжением и болью.

Кажется, она так и уснула в ритме этой безумной скачки. И очнулась только от жарких поцелуев в шею.

— Вот спасибо, дорогая! Знаешь, когда я долго без этого, меня такая злость терзает. Кажется, готов любому глотку перегрызть…

— Ладно, спи, Господь храни тебя.

— Только как проснёшься, разбуди меня, потому что с утра ещё сильнее разбирает.

«Хотите, избавлю?» — явственно прозвучал в голове Николетт вкрадчивый голос Гюи. Она в ужасе зажмурилась и прижалась к плечу Окассена. Он обнял её одной рукой, так они и заснули.

Малыш разбудил Николетт нетерпеливым хныканьем. Она взяла его к себе в кровать и покормила, лёжа, продолжая ещё дремать. А потом вдруг резко очнулась и села в кровати. Сквозь прорези в ставнях лился утренний свет, значит, солнце уже взошло, и она сильно проспала.

Впрочем, в доме было тихо. Гости, утомлённые вчерашним весельем, тоже крепко спали. Николетт спокойно перепеленала ребёнка, уложила в колыбель и умылась.

— Окассен! — тихо позвала она. — Просыпайся!

Он вздрогнул, открыл глаза, мутные со сна и вдруг нырнул с головой под одеяло. Нехорошее предчувствие сдавило Николетт сердце. Она повторила:

— Просыпайся, Окассен! Сам просил разбудить тебя пораньше.

— Опять? Опять? — простонал он из-под одеяла. — Ты снова зовёшь меня чужим именем. Неужели я снова в тюрьме?

— Нет, Морис, не бойтесь. Вы у меня в гостях. Помните меня? Я ваша подруга.

— Помню. Не тревожь меня, пожалуйста. Голова болит, дышать тяжело…

Тяжело вздохнув, Николетт оделась и пошла к мадам Бланке.

— Матушка, Окассен снова занемог. Только не говорите никому, особенно мессиру Ролану.

Мадам Бланка, охая и крестить, поспешила в спальню к Окассену. А Николетт разбудила Урсулу.

— Сходи быстрее, свари снотворное. Нужно напоить его, пока не начал шуметь.

— Я ещё вчера подумала, что скоро он снова свихнётся, — мрачно сказала Урсула. — Такие глаза у него были бешеные, и рот дёргался.

Николетт вернулась в спальню, где мадам Бланка пыталась «вразумить» Окассена.

— Может, у тебя с похмелья голова болит, сынок? Очнись, у нас полный дом гостей…

— Уйдите, мадам! Я вас не знаю, что вы пристаёте ко мне? — страдальческим голосом отвечал он из-под одеяла.

— Ох, какой позор, все соседи здесь. Какой срам! — запричитала она.

— Никакого позора, — перебила её Николетт. — Сейчас дадим ему снотворного, и он будет спокойно лежать тут. В церковь ехать ему незачем. А гостей спровадим побыстрее.

— Да что ты, дочка! Как можно оставить его одного дома? А если он что-нибудь натворит?

Николетт решительно покачала головой.

— У него тихий припадок, я уже отличаю. Буянить точно не будет. Детей заберём с собой, а с ним оставим слуг.

Так и сделали. Николетт сказала гостям, что Окассен заболел. Конечно, они переглядывались понимающе, особенно родичи, но она старалась не обращать внимания.

Крещение прошло прекрасно. Малыш даже не заплакал, а когда крёстная мать, Одилия, понесла его от алтаря, громко загулил, вызвав у дам улыбки умиления.

— Ну, это вам на счастливую жизнь, мессир Тьерри де Витри! — торжественно объявил Гюи, и вручил Николетт футляр с дюжиной серебряных ложек.

Все заахали, восхищаясь щедростью крёстного отца. Одилия тут же добавила от себя серебряный кубок, инкрустированный агатами. Николетт улыбалась подаркам, а на душе висела странная тяжесть. И увидев бегущую к церковному холму няньку Мари, Николетт сразу поняла — случилась беда.

— Мадам! — завопила девчонка. — Хозяин цыганку зарубил!

Нарядная толпа, чинно шагающая от церкви, разом остановилась. Николетт бегом бросилась к девчонке, за нею — Ролан и Альом.

— Объясни толком! — строго приказала Николетт. — Ты сама это видела?

— Мы не видели, как он её убивал, — задыхаясь от быстрого бега, ответила девочка. — Но цыганка лежит на дороге, вся изрубленная, и топор там же валяется.

— А где мессир Окассен? — спросил Альом.

— Он спит, а постель у него вся в крови.

— Я говорил! — гневно закричал Ролан. — Я предупреждал, что он натворит бед!

— Как же вы его выпустили? — растерянно спросила Николетт, прижимая ладони к вискам. — Почему недосмотрели за ним?

— Овцы вышли из овчарни, мы все пошли загонять их. Может, он в это время выбежал через чёрный ход.

Когда нарядная толпа окружила труп, лежащий на дороге, Николетт поняла, что ошибалась. Она-то подумала, что убийство совершила Урсула, чтобы отомстить цыганке и свалить всё на Окассена. Но тело было изрублено так жутко, как ни одна женщина не сможет. Цыганке нанесли не менее шести ударов. Череп обратился в кашу, левая рука висела на одной жилке.

— За что же он её так? — с ужасом спросила Одилия.

— Он ведь говорил — похожа на Урсулу. Мало ли что безумному примерещится, — ответил Гюи.

— Да почему вы так уверены, что это он? — не выдержав, закричала Николетт. — Он ни разу никого не трогал, когда не в себе!

Она расплакалась и побежала в дом. Наверху не было ни души. Окассен крепко спал. Одеяло, простыня, рубаха на нём— всё было в пятнах уже потемневшей крови.

— Братец, — тихо позвала Николетт. — Очнись, братец!

Он проснулся, сел в кровати и посмотрел на Николетт бессмысленным глазами.

— Уже вставать?

Тут взгляд его упал на засохшую кровь, и лицо дико перекосилось от ужаса.

— Они хотели убить меня во сне! Теперь я всё понимаю! Они не смогли доказать мою вину и собирались тайно убить меня!

Руки его тряслись, лицо было известково-белым, по лбу стекали крупные капли пота.

— Скажи, ты не вставал, пока меня не было? — спросила Николетт, взяв его за руки.

— Нет. Я спал. Страшные сны мне снятся, подружка, ох, какие страшные! Враги замышляют козни, злая женщина хочет извести меня ворожбой…

На лестнице послышалось шаги и голоса. Окассен задрожал всем телом, прижался к Николетт.

— Это палачи! Они хотят отвести меня на площадь, чтобы четвертовать. Не отдавай меня, подружка!

Дверь распахнулась, и вошли два дяди Окассена, Альом и маркиз де Гюи. За их спинами виделись перепуганные лица женщин.

— Вы только гляньте на него! — закричал с порога Ролан. — Весь в крови, точно свинью резал! Нет, Николетт больше я тебя слушать не стану. Он становится опасным для людей. Я заберу его к себе в замок и надёжно запру.

— Не надо, прошу вас! — вскричала Николетт.

Вскочив с кровати, она заслонила собой Окассена. Бледная, с отчаянными глазами, казалось, она готова сейчас на всё. Упасть на колени и умолять, схватить нож и броситься на людей.

— Он ведь скоро очнётся, а дальше как? Будет сидеть в подвале ни за что? Посмотрите на эти пятна! Ведь видно же, что он спал, а его просто обрызгали кровью. Кто-то другой убил и пытается свалить свою вину на больного.

— Он не больной, Николетт, он безумный, — строго сказал Гийом, второй дядя Окассена. — Кончится тем, что он убьёт твоих детей. Слава Богу, что сейчас зарубил бродяжку, а не кого-то из нас.

— Я никого не убивал! — дико завопил Окассен. — Вы не можете казнить меня без вины, проклятые палачи!

— Да что тут объясняться! — решительно сказал Ролан. — Давайте свяжем его и посадим пока в сарай во дворе. А когда поедем домой, я заберу его с собой.

Николетт прыгнула к ларю, на котором лежал пояс Окассена, мигом выхватил из ножен меч и направила его на мужчин.

— Я не отдам его мучить! — тихим страшным голосом произнесла она. — Лучше не подходите!

Альом попробовал шагнуть к ней. Николетт так яростно взмахнула мечом, что все шарахнулись назад. Она казалась сейчас более безумной, чем Окассен. А он закричал с диким весельем:

— Бей их, бей, подружка! Чёртовы палачи, вы нас не одолеете!

Мадам Бланка протолкнулась между мужчин и уговорила Николетт положить меч. Та сдалась только после того, как Ролан поклялся мадонной не увозить Окассена. Потом родственники долго убеждали Николетт, чтобы она позволила запереть безумца в пустой комнате, пока он не придёт в себя. Обессиленная, рыдающая, она согласилась.

Урсула увела её вниз, умыла и заставила выпить успокоительного отвара.

— Ну, перестань так терзаться! — уговаривала она. — Ещё молоко пропадёт из-за этого. Небось, он так не убивался, когда по земле тебя волок и плёткой хлестал, беременную. Забыла?

— Перестань, Урсула! — простонала Николетт.

Сверху послышалось надсадные вопли и грохот. Мужчины заперли Окассена в пустом чулане без окон, и он отчаянно выл там, пытаясь выбить дверь.

— Вот, — сказал Ролан, кладя перед Николетт ключ, — как придёт в себя, отопрёшь. И если я ещё узнаю, что он гуляет у тебя на свободе, когда не в себе, сразу заберу его.

Гости посидели всего полчаса, из вежливости. Выпили по кубку за здоровье маленького Тьерри, обсудили таинственное убийство. Тем временем слуги увезли труп цыганки на кладбище, где им велено было закопать его в общей могиле для бедняков и бродяг.

Всё это время сверху доносится леденящий кровь вой и грохот. Гости уже разъехались, а Николетт всё сидела на кухне и плакала. Только детские шаги заставили её очнуться.

— Матушка, — тихо сказал Робер. — Давайте выпустим отца! Он там так кричит, я боюсь, он голову себе разобьёт.

— Там же темно, — добавил Дени. — И крысы.

Николетт поцеловала детей и взяла со стола ключ.

— В самом деле, — прошептала она. — Темно и крысы. Вы больше понимаете, чем эти взрослые!