Счастливчик

Глава 29 Дочь сеньора

К обеду дети вернулись из лесу в ужасно грязной обуви, с веточками и паутиной в волосах, но с полной корзиной деликатесных белых трюфелей. Женщины ахали от восторга.

— Надо съездить в Брешан и продать там на рынке или на графскую кухню, — сказала Урсула, — хорошие деньги выручим.

— Нет, — возразила Николетт. — Я приготовлю обед для наших гостей, они заслужили!

Анна пришла в ужас, узнав, что дети ходили в лес совершенно одни.

— А что такого? — удивилась Николетт. — Мы с Урсулой тоже ходили, когда нам было лет по пять-шесть. И ни разу не заблудились.

— Почти все грибы нашла я, — похвалилась Бланка, — ну, и Дени две штуки.

— А я не умею искать трюфели, — огорчённо сказал Робер.

Николетт погладила его по волосам:

— Каждому своё, сынок. Ты у нас будешь знаменитый воин, а Бланка — искательница приключений.

— А я? — живо спросил Дени.

Николетт не успела ответить. Во дворе залаяли собаки — это мужчины вернулись с охоты. Все бросились встречать их и, едва увидев добычу, зааплодировали от восторга. Это были два молодых кабанчика, которых Окассен велел привезти неразделанными, чтобы женщины и дети полюбовались.

— И обоих застрелил Окассен, — с улыбкой сказал Мишель. — Я плохой охотник, езжу в лес едва ли пару раз в год. Вот Себастьен обожает охоту.

— Да, он отлично охотится, — спокойно согласился Окассен.

Едва он вошёл в дом, маленькая Бланка бросилась к нему, схватила за руку:

— Идёмте, батюшка, я покажу, сколько трюфелей я насобирала!

Он выдернул руку и раздражённо ответил:

— Мне некогда! Отстань!

Бланка отошла в сторону. Радость исчезла с её лица, глаза наполнились холодным подозрением. Впрочем, никто этого не заметил, все были слишком заняты разделкой добычи.

Наконец накрыли стол к обеду. Мадам Бланка подняла свой кубок и, с нежностью глядя на Окассена, сказала:

— За твоё здоровье, сокровище моё!

Все дружно подняли кубки. Уже два дня Окассен был в полном рассудке, и это казалось вечностью по сравнению с тремя месяцами безумия. Николетт успела рассказать ему, что произошло, пока он был не в себе, и что он говорил Мишелю в трансе. До сих пор Окассен ходил хмурый, смущённый, ему казалось, что все по-прежнему считают его помешанным.

— И за Мишеля! — сказал он, с благодарностью посмотрев на кузена.

Все дружно чокнулись кубками и принялись за «королевское» жаркое, как назвал Мишель мясо, тушёное с трюфелями. Все нахваливали еду, шутили, смеялись. Мадам Бланка порадовалась, что за столом так много народу.

— Совсем, как в моём детстве! У нас было семеро братьев и четыре сестры, а ещё с нами жили две тётки и бабушка. Никогда не было скучно!

— У нас тоже будет одиннадцать детей! — весело сказал Окассен, подмигнув Николетт. — А может, и двенадцать!

— У нас места не хватит, где спать! — воскликнул Дени.

Все хором рассмеялась и стали хвалить мальчика за остроумие. Между тем Бланка-младшая прошла к отцу и попыталась забраться к нему на колени, как делала это в течение трёх безумных месяцев.

— Что такое? — недовольно спросил он.

— Можно, я сяду с вами? — спросила девочка.

— Это в честь чего? Твоё место — после всех мальчиков, вот туда и отправляйся, — холодно проговорил он.

Бланка шарахнулась от него, словно её ударили, и тотчас заревела во всё горло.

— Иди, садись со мной, малышка! — позвала мадам Бланка.

Но девочка, рыдая, бросилась прочь из трапезной.

— А чем она провинилась? — удивлённо спросила Анна.

Окассен покраснел и уткнулся в свою тарелку.

Не дождавшись конца обеда, Николетт пошла в кухню. Бланка лежала на сундуке под окном — том самом сундуке, на котором Окассен и Николетт в детстве играли и дрались каждый день. Бланка уже не рыдала, но сидела, неподвижно сжавшись в комок, и глаза у неё были опухшие.

— Иди ко мне на ручки, — позвала Николетт. — Иди, моя любимая крошка.

Девочка влезла к ней на колени и снова расплакалась. Николетт гладила её, целовала и шептала ласковые слова, которыми успокаивала, когда Бланка ещё сосала её молоко.

— Не утешай её, — сердито сказала Урсула, мывшая в корыте посуду. — Я ей сто раз говорила, чтобы не лезла к нему. Нечего навязываться тому, кто тебя не любит. У девушки должна быть гордость.

— Вы оба меня не любите! — крикнула Бланка. — И он, и ты! Как будто я виновата, что вы грешили без венчания! Ну, и не нужны вы мне, противные злюки! Я буду любить только бабушку и тётушку!

— Чтоб тебе родить твоих детей в таких муках, как я тебя, дрянь! — сердито ответила Урсула. — И пусть они потом тоже тебя не любят!

— Урсула, покойся Бога! — строго сказала Николетт. — Что ты говоришь ребёнку? Какие вы, право, все жестокие!

Она взяла Бланку за руку и увела к себе в спальню. Благо, Окассен внизу играл в шахматы с Мишелем, а мальчики убежали во двор. Николетт умыла девочку, расчесала ей волосы и, заплетя их в косы, уложила кольцами на висках. При этом она болтала с Бланкой о всякой детской чепухе, и вскоре та заулыбалась.

— Тётушка, а у вас будет мальчик или девочка? — спросила она.

— Не знаю, зайка. Как Бог даст.

— Почему у вас одни мальчики?

— Так получается, — улыбаясь, ответила Николетт.

— Я не хочу, чтобы у меня были дети, — вдруг сказала Бланка задумчиво.

— Почему? — удивилась Николетт. — С детьми так весело! Мне бы было очень скучно без вас.

— Мамка говорит — это страшные муки.

— Ну, не это вовсе не обязательно, — сказала Николетт, обнимая девочку. — Вот у меня дети легко рождаются, без всяких мук. А твоей маме просто не повезло в первый раз. Вы с ней обе чуть не погибли. Ты не обижайся на неё, детка.

Бланка посидела молча, глядя в пол.

— И на отца не обижайся. Ты же знаешь, как сильно он болел. Ему нужно время, чтобы прийти в себя.

Бланка молчала. Едва речь зашла об Окассене, лицо её помрачнело, в глазах отразилось недетское страдание.

— Иди ко мне скорее, — позвал Окассен, как только Николетт сняла перед сном платье.

— Подожди минутку. Если я не заплету волосы, они за ночь ужасно спутаются, — возразила Николетт.

Но он схватил её за руку и увлёк на кровать.

— Пожалуйста! Я так соскучился по тебе! Ведь мы же не делали этого, пока я болел, верно?

— Ну, пару раз было, — смущённо сказала Николетт.

— Что, правда? — недоверчиво спросил Окассен. — И тебе не противно было делать это с сумасшедшим?

— Ты для меня всегда оставался моим мужем, — просто ответила она.

Он поцеловал ей обе руки, тихо сказал:

— Прости меня за всё, чем я перед тобой виноват.

— Ты же знаешь, я не умею долго держать зло. Брось эти разговоры! Утоли мой голод, поверь, он ничуть не слабее твоего, — с улыбкой сказала Николетт.

И сама сбросила с себя рубашку. Лишь глубоко за полночь они выпустили друг друга из объятий с тем, чтобы снова обняться уже для сладкого сна.

— Никогда в жизни я не был так счастлив! — прошептал Окассен.

Николетт не слышала, она уже спала и даже видела сон — цветущий луг, по которому скачут верхом два юноши-подростка, один брюнет, другой — русый. И мелкие птички вылетают из травы, и воздух пьяный и сладкий, каким бывает только в середине лета.

Она проснулась, как обычно, с первыми лучами солнца, и обнаружила, что впервые в жизни спала без рубашки.

— Боже, какой стыд, — пробормотала она, и испуганно обернулась — не разбудила ли Окассена.

Оказывается, он проснулся одновременно с ней, и тотчас притянул её к себе.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Прекрасно! Не волнуйся, Мишель сказал, что сильных приступов больше не будет. Если появятся какие-то признаки, нужно пить лекарства и много спать.

— Я знаю, но всё-таки…

Николетт попыталась надеть рубашку, но он удержал её.

— Зачем? У тебя и утром есть супружеские обязанности.

Она тихо засмеялась в ответ. Потом они ещё полежали немного в обнимку, и Окассен рассказывал, что собирается купить земли за рекой, которые принадлежали семье маркиза де Гюи. Его дети ещё малы, и долго не смогут вести хозяйство сами, а их опекунам вряд ли охота заниматься землёй.

— Я хочу развести там овец. Будем стричь шерсть и продавать в город. Потом я построю на том берегу дом, это будет для Робера, когда он женится.

Поскольку Николетт молчала, он потряс её легонько за плечо.

— Ты не заснула, детка?

— Нет. Я думаю, ты должен помириться с Бланкой, Окассен.

— Это как?

— Ты её сильно обидел, она вчера весь день поплакала.

Он нахмурился и тихо ответил:

— Я не люблю этого ребёнка. Ничего не могу с собой поделать. Когда вижу её, мне невыносимо стыдно перед тобой и Урсулой.

— Когда ты был блаженным, ты целовал её, сажал с собой за стол, называл принцессой, — печально сказала Николетт.

— Перестань! — он закрыл лицо руками и прерывисто вздохнул. — Не напоминай мне про это время! Я бы хотел навсегда уехать отсюда, туда, где никто не видел меня безумным…

— Тебе стыдно за себя? А Бланка гуляла с тобой за руку по деревне, не стесняясь того, что отец у неё сумасшедший. Она ухаживала за тобой, как взрослая, кормила с ложки, даже в нужник водила.

— О, Господи! — пробормотал он.

— Когда люди графа хотели забрать тебя, она выскочила им навстречу с копьём.

— А мальчики? — еле слышно спросил он.

— И мальчики тоже. Робер сказал им: «Вы не тронете отца, сначала вам придётся перебить нас». Ты хорошо воспитал своих детей, они любят тебя. И Бланка, пожалуй, больше всех.

Окассен помолчал. Потом сказал, не глядя Николетт в лицо:

— Хорошо, я постараюсь это уладить.

Она молча поцеловала его в висок.

После завтрака мадам Бланка отправилась с Мишелем и Анной в Суэз, чтобы представить, наконец, племянника тамошним родственникам. Окассен вместе с Маризи объехал поля, побеседовал с сельским старости и лесничим. Вернувшись, сказал Николетт, что она прекрасно справлялась без него, и все дела в полном порядке.

— Я знаю, — спокойно ответила она.

— Скоро обед?

— Через час. Мы не будем ждать матушку и Мишеля, они сказали, что останутся в Суэзе до вечера.

— Хорошо. Тогда я потренирую детей, а то они, наверное, все приёмы забыли.

Робер и Дени с восторженными криками выбежали во двор и продемонстрировали Окассену свои новые мечи.

— А прежний меч я отдал сестре, — сообщил Робер.

— Ну, и правильно. Кстати, где она? Позови её, пусть тоже тренируется, — распорядился Окассен.

Робер обегал весь двор, заглянул в кухню. Бланки нигде не было. В конце концов, мальчик обнаружил её в детской, где она сидела в компании няньки и маленького Тьерри и рассказывала им свои страшные сказки.

— Отец позвал тебя фехтовать, — радостно сказал Робер.

Бланка мигом насупилась и ответила мрачно:

— Не хочу. Я не мальчишка, чтобы драться.

После обеда она подошла к Николетт и попросила, нарочно громко, косясь в сторону Окассена:

— Тётушка, вы мне давно обещали дать маленькую прялку.

— Конечно, дам. Прямо сейчас? — удивлённо спросила Николетт. — Твои братья собирались заняться чтением и письмом. Разве ты не хочешь?

— Нет, — упрямо сказала Бланка. — Девчонкам грамота ни к чему.

Окассен вспыхнул, но промолчал. Робер бросился вслед за Бланкой.

— Ты на меня за что-то обиделась, сестрица? — умоляюще спросил он.

— Не на тебя, — хмуро ответила она и побежала по лестнице вслед за Николетт.

В спальне Николетт открыла большой сундук и вытащила из него половину содержимого, пока не добралась до старых детских вещей, в числе которых была маленькая прялка.

— Вот, держи. Ты в самом деле не хочешь учиться с братьями, детка? — ласково спросила Николетт.

— Не хочу. У девушки должна быть гордость. А это что, тётушка?

Она заметила среди детских вещей игрушечного кролика, сшитого из белого меха.

— Это бабушка сшила для твоего отца, а он подарил мне.

— Зачем отцу кролик? — недоверчиво спросила Бланка.

— Ну, он же маленький тогда был, примерно, как наш Дени, — засмеялась Николетт.

— И такой же вредный, как сейчас? — съязвила Бланка.

— Ох, ещё хуже! Спать без сказки отказывался, ел только лакомства, ревел из-за каждой ерунды…

Бланка слабо улыбнулась и спросила:

— Можно, я себе возьму этого кролика?

— Конечно, бери. Я уж и забыла, что он тут лежит.

Впрочем, за прялкой девочка просидела недолго, перед ужином уже вовсю носилась с братьями во дворе. Потом они ушли в деревню, и Урсула сказала с усмешкой:

— Ну, вот, ваша принцесса и успокоилась. Ей надо настоять на своём, чтобы Окассен её упрашивал, а он не станет. Оба упрямы, как ослы. И что ты теперь будешь делать, миротворица?

— А ничего, — ответила Николетт. — Пусть сами разбираются.

К ужину вернулись мадам Бланка и Мишель с женой. Анна с испуганным лицом сообщила, что видела детей у самого леса, где они в компании крестьянских детей гоняли мечами и палками здоровенную лису.

— А если она их покусает? — с тревогой спросила Анна.

— Да наши дети сами кого хочешь покусают! — весело отозвалась Николетт.

Мишель расхохотался и, взяв руку Николетт, с восторгом поцеловал.

— Вы — просто образец самообладания, милая кузина!

Гости пошли в свою комнату переодеться с дороги, а Окассен задержал Николетт у двери трапезной.

— Мне показалось, или кузен флиртует с тобой? — недовольно спросил он.

— Боже, конечно нет, — ответила она, удивлённо заглядывая ему в глаза. — Вот уж не думала, что ты к нему будешь меня ревновать. Во-первых, он женат, и очень любит Анну…

— А во-вторых, где ты взяла это платье? — перебил Окассен. — У тебя его раньше не было.

— Твой дядя прислал из Венгрии. А что такое? — настороженно спросила Николетт.

— Оно слишком облегающее. Мне не нравится, что тебя в нём видят все подряд.

— Кто — все подряд? — сердито спросила Николетт.

— Мишель, Дамьен, слуги, да мало ли кого ещё черти принесут.

— О, Господи! — воскликнула Николетт, и крикнула в кухню. — Урсула, носи на стол, я пойду переоденусь!

Но не успели сесть за ужин, как «черти принесли» пятерых крестьян со старостой во главе. Они попросили срочно позвать мессира Окассена и предъявили ему дохлого гуся, насаженного на пику.

— Ваши детки, мессир, убили гуся, который принадлежал Жаку Потье, — осторожно сказал староста.

Видно было, что он побаивается разговаривать с Окассеном. Совсем недавно сеньор был сумасшедшим, и неизвестно, окончательно ли выздоровел. Да и в здравом рассудке он не отличался мягкостью нрава, особенно по отношению к простолюдинам.

— А это точно были мои дети? — надменно спросил Окассен.

Как раз в это время и сами дети подоспели — забрызганные грязью от макушки до пят, лохматые, а Дени, к тому же, с разбитой коленкой.

— Мужики говорят, что вы убили гуся, — спокойно обратился к ним Окассен. — Это правда?

Дети переглянулись, но промолчали.

— Не все дети, мессир, — сказал староста. — Девочка, демуазель Бланка.

— Ах, ну конечно, кто же ещё, — раздражённо проговорил Окассен. — Главарь этой разбойничьей банды, так, что ли?

— Гусь ходил по нашему заливному лугу, — вызывающе ответила Бланка. — Я велела мадьчишкам Потье убрать его. А они начали мне дерзить.

— Да, они сказали, что Бланка тут никто, — поддержал Робер. — А она — дочь сеньора!

— Ну, я и наказала их за наглость, — продолжила Бланка, вздёрнув вверх подбородок.

— Разве это по закону, ваша милость? — забормотал хозяин гуся. — Луг сейчас без травы, никакого ущерба от гуся не было…

Окассен сощурил глаза, и крестьяне мигом попятились назад. Они знали, что в таком состоянии он способен схватиться за плётку, а то и за меч.

— Твои щенки уже тем нанесли мне ущерб, что сказали, будто моя дочь тут — никто. Так что проваливай со своим гусем, пока я не рассердился.

Крестьяне молча повернулись и пошли прочь.

— А ты за самоуправство останешься без сладкого! — на ходу бросил Окассен Бланке. — Нашлась хозяйка на чужие земли!

Но Бланка, кажется, нисколько не расстроилась, наоборот — с довольной улыбкой помчалась к крыльцу.