Счастливчик

Глава 5 Сладкий сон

Стоял месяц август, тёплый, ласковый, весь пронизанный ароматами горячих луговых трав. Николетт убегала из дома раньше, чем церковные колокола звонили к вечерне. Она говорила мадам Бланке, что идёт к Урсуле. К этому времени все домашние дела у неё были сделаны — и коровы выдоены, и ужин приготовлен, и трапезная прибрана. В такое время мадам Бланка обычно сидела у очага с шитьём, а Окассен дрессировал своих собак или уезжал проведать кузенов в замке Суэз.

Николетт не боялась, что её кто-нибудь заметит. Бастьен нашёл замечательное место для встреч. Это был господский пойменный луг, где косили траву для хозяйской скотины. Сельские парни и девушки не осмеливались ходить сюда. Сейчас трава выросла в третий раз за лето и была мягкая, как шёлк.

У самой реки, в тени плакучих ив, Бастьен стелил свой плащ, они с Николетт садились на него и тотчас забывали об всём на свете. Сначала целовались, потом болтали, а дальше ныряли в любовное блаженство, как в реку из сладкого вина. Только по цвету неба Бастьен понимал, когда наступало время возвращаться домой.

— Я не хочу пока говорить Окассену и тёте о нас с тобой, — говорил он. — Сообщу, как только найду себе службу. Твоя помолвка — это не свадьба, её можно расторгнуть.

— Не представляю, как можно сказать Окассену об этом, — со страхом шептала Николетт.

— Не волнуйся, это моё дело. И почему ты думаешь, что он будет против? В конце концов, я — его двоюродный брат. Конечно, он согласится на наш брак.

— Да, — робко отвечала Николетт. — Наверное…

Бастьен смеялся и переходил от неприятных разговоров к ласкам. Николетт мгновенно менялась — вместо молчаливой робости в ней вскипали веселье и страсть.

— Ты мне такой ещё больше нравишься, — сказал как-то Бастьен. — Я уверен, когда мы поженимся, ты всегда будешь смеяться и петь. Думаю, если бы ты не осталась сиротой так рано, то не была бы такой запуганной.

— Мои родители были не из благородных, мать вообще крестьянка, — задумчиво ответила Николетт. — Они не смогли бы воспитать меня так, как господа де Витри. Покойный шевалье научил меня читать, писать и играть на лютне. Он всегда говорил, что в этом я лучше Окассена. А мадам обучила меня тонкому рукоделию, такого крестьянки не умеют.

— Да, ты воспитана, как барышня, — согласился Бастьен. — Но я говорю о другом. Ты всегда точно боишься чего-то. Всегда заперта на ключ. Дядя с тётей не могли так тебя запугать, они всегда были ко всем добры.

— Да, — со вздохом сказала Николетт.

И помолчав, спросила:

— Почему ты не стал лекарем, как твой отец?

Вопрос прозвучал как будто невпопад, но Бастьен принялся объяснять подробно:

— Знаешь, отец учил медицине нас обоих — и меня, и старшего брата. Но я не могу видеть, как люди страдают. Хочется сразу избавить их от мучений, а так не получается.

Николетт помолчала, нежно перебирая пальцами его кудри. Потом снова спросила:

— Скажи, Бастьен, бывает ли такое — человек с виду обычный, как все, а ведёт себя иногда, словно безумный?

— О ком ты? — удивлённо спросил он.

— Ни о ком… просто так. Это часто бывает. Вот Урсула, например, говорит, что слышит голоса, которые подсказывают ей, что делать. Чаще всего они подбивают её на плохое. Она отвечает этим голосам, плачет ни с того, ни с сего. Я сама видела. Но ведь в других поступках она обычная, как все.

— Мой отец лечил похожую хворь у жены одного венгерского вельможи, — задумчиво сказал Бастьен. — Давал ей снотворные и успокоительные травы. Ей стало лучше, но до конца не прошло.

Николетт вздохнула и перекрестилась. Потом спросила тихонько:

— А если человеку мерещатся чудовища, и он боится темноты?

— Это просто нервы шалят. Так бывает у детей, с возрастом проходит.

Николетт хотела ещё что-то спросить, но сдержалась и припала к губам Бастьена долгим поцелуем. Он много раз поцеловал её в ответ, потом прижался лицом к её груди и с жаром проговорил:

— А если я не найду себе службы во Франции, то увезу тебя к себе на родину, в Венгрию! О, там совсем иная жизнь!

Он принялся рассказывать ей о балах, на которых танцуют огненный чардаш, о катании на кораблях по Дунаю, о цыганских плясках у костров. И Николетт словно наяву видела воды огромной реки, в которых отражались великолепные замки и зелёные рощи, горы, поросшие лесом, богато разукрашенные залы и весёлых людей.

— На первом же балу тебя объявят королевой красоты, — говорил Бастьен. — И сам король преподнесёт тебе кубок с «бычьей кровью». Это лучшее в мире вино, люди пьянеют от одного его аромата. Я куплю тебе белого арабского коня, и мы вместе будем ездить на соколиную охоту.

— Да, да, — отвечала Николетт, прижимаясь к его плечу. — Я хочу в Венгрию. Увези меня хоть завтра, я согласна.

После свиданий она всегда заходила к Урсуле, и та провожала её до дома, чтобы никто ничего не заподозрил. Николетт рассказала ей о своей тайной любви, как, впрочем, рассказывала все прочие секреты. Несмотря на свои странности, Урсула была доброй и верной подругой, из тех, на кого можно положиться в самые трудные времена.

Правда, она не слишком одобряла отношения с Бастьеном. Чтобы юноша из богатой и знатной семьи честно женился на простолюдинке? Такое бывает только в сказках! Все они дают сладкие обещания, когда сбивают девушек на грех, но разве можно этому верить?

И сегодня Урсула снова начала уговаривать подругу вернуться с облаков на землю. Любовь прекрасна, радуйся ей, но не верь слащавым байкам о замужестве и будущем счастье. Будет не так больно, когда всё это окажется ложью.

— Бастьен не такой, — возразила Николетт. — Во-первых, он не из местных дворян. В нём совсем нет спеси и презрения к простым людям. И отец его служит в Венгрии лекарем, как человек без титула.

— Тем не менее, он рыцарь. А рыцари не женятся на крестьянках, — хмуро ответила Урсула.

— Почему, женятся. Покойный шевалье рассказывал, что его дед был женат на своей крепостной.

— Законным браком?

— Да.

Урсула покачала головой, бормоча: «Не знаю, не знаю».

— Ну, кто может ему запретить, Урсула? — настойчиво спросила Николетт. — Его отец уехал из Франции, бросил своё дворянство. И женился на чужеземке, которая была наполовину сарацинкой.

— Ему, может быть никто и не запретит, — задумчиво сказала Урсула, глядя на желтоватые облака над лесом. — А вот тебе…

— Мне? А кто запретит мне?

Голос Николетт испуганно дрогнул. И она быстро заговорила, словно убеждая саму себя:

— Жерар ещё не муж мне, помолвку можно расторгнуть. Так случается, и нередко. Бастьен гораздо более достойный жених, чем Жерар. Мадам не будет возражать.

Урсула невесело усмехнулась и быстро отвела взгляд от лица подруги.

— Не мадам будет возмущаться, а мессир Окассен. И ты прекрасно знаешь, почему.

— Не знаю, — с ещё большим страхом проговорила Николетт. — Почему? О чём ты говоришь?

Чёрные глаза Урсулы стали такими жгучими, горькими и насмешливыми, что Николетт задрожала. Невольно вспомнилось, как крестьяне боялись взглядов её подруги. Шептались: «Ещё сглазит, дьявольское отродье!».

— Он в тебя влюблён, это же глупому понятно.

— Кто? Окассен?

Николетт засмеялась нервным смехом. Лицо её выражало одновременно страх, брезгливость и, как ни странно, удовлетворение. Как будто слова Урсулы чем-то польстили ей.

— Какую ерунду ты говоришь, — сказала она. — Окассен вообще не может влюбиться.

— Почему?

— Он ненавидит женщин. Мадемуазель Мелинду, тебя, а меня, кажется, больше всех.

Урсула грустно покачала головой.

— Ничего ты в людях не понимаешь, подружка. Любовь у всех по-разному выражается. Одним нравится целовать и ласкать, а другим — оскорблять и мучить.

Она снова уставилась в облака над лесом, и выражение её глаз опять напугало Николетт.

— Или мучиться самим. Такое тоже бывает, — тихо закончила Урсула.

— Нет-нет, не говори глупостей!

Николетт даже руками замахала, словно сгоняя с лица подруги пугающее выражение.

— Ты плохо знаешь Окассена, а я росла с ним с колыбели. Он всегда недолюбливал меня, уж не знаю, за что. Может, за то, что я храбрее его, хотя он мужчина. Он боится темноты и кошмарных снов. До сих пор, если ему страшно, бежит ко мне. Но при этом случая не упустит, чтобы сделать мне больно.

— Вот об этом я и говорю, — усмехнулась Урсула. — Ему нравится мучить тебя, в этом его любовь.

— Ах, какие глупости!

Но слова подруги взволновали Николетт. По дороге домой она смотрела перед собой застывшими глазами. Думала, вспоминала, и пугалась собственных мыслей. Ведь Урсула лишь сказала вслух то, что давно сидело внутри неё, и иногда всплывало наверх как гадкое тёмное предчувствие. Ощущая это, Николетт задыхалась от страха и отвращения, которых на самом деле не испытывала к Окассену.

Едва она вошла в дом, он позвал её сверху. Как нарочно! Окассен был в спальне, где обычно ночевал с Бастьеном. Только что вернулся из поездки в Суэз, к дяде. По дороге зацепился за живую изгородь и разорвал рукав.

— Зашей, — приказал он, бросив кафтан на руки Николетт.

Она достала из кармана передника моток ниток с иглой, который всегда носила с собой. Села на скамеечку для ног и принялась зашивать прореху, искоса наблюдая за Окассеном. Он словно не замечал её. Открыл окно, наблюдал, как во дворе резвятся его щенки, посмеивался.

— А знаешь, Николетт, когда ты выйдешь замуж и уедешь, мне, наверное, тоже придётся жениться, — вдруг сказал он, отвернувшись от окна. — Если даже мать возьмёт другую служанку на твоё место, разве чужая девка будет заботиться обо мне, как ты?

— Да, — не поднимая глаз от шиться, ответила Николетт. — Посватайтесь к кому-нибудь.

— Уже сейчас? — спросил он.

— Ну, да. Ведь до свадьбы ещё год придётся ждать.

Он отошёл от окна, сел на кровать позади неё. Николетт невольно напряглась, потому что чувствовала его взгляд на своём затылке, склонённой шее.

— Знаешь, мне всё равно на ком жениться, — задумчиво произнёс Окассен. — Красивая она будет или нет, мне без разницы. Главное, чтобы не была шлюхой. Я ведь прав?

— Да, конечно, — тихо ответила она и откусила нитку.

— Я тебе скажу по секрету, — понизив голос, продолжил он. — Ведь ты мне как сестра. Я бы обвенчался хоть сейчас, если не надо было бы с женой спать.

Николетт повернулась к нему с изумлённым лицом. Ей показалось, это одна из его дурацких шуточек. В детстве он часто разыгрывал крестьянских детей — например, говорил, что никогда не пьёт молока, потому что от него начинает летать по дому, как птица. И такой серьёзный вид при этом делал, что дети верили. А Окассен потом хохотал над ними.

И сейчас он объяснил без тени улыбки:

— Меня прямо тошнит при одной мысли об этом.

Глаза Николетт быстро замигали. Она тотчас опустила взгляд к шитью, чтобы Окассен не понял её мыслей.

— Другие мужчины только и думают об этом, — смущённо пробормотала она.

— Да они просто животные! — с отвращением воскликнул он.

Лицо его сморщилось, как в моменты дикого страха, когда он прибегал к ней по ночам, скрываясь от воображаемых чудовищ.

— Подумай, Николетт, ведь этот такой стыд, просто мерзость. Только порочным людям может такое нравиться. Разве ты не думаешь так же?

— Я не знаю… — вся дрожа от непонятного страха, ответила она. — Я ведь не мужчина.

— Да ведь для женщин это ещё унизительнее, Николетт!

Таким тоном он говорил, когда обвинял в нескромности и греховной красоте. Николетт показалось, он сейчас набросится на неё с побоями или руганью. Она быстро вскочила со скамеечки и протянула ему кафтан.

— Вот, готово. Я никогда не думала об этих вещах, мессир Окассен.

Он вздохнул и посмотрел в пол.

— Ты права, лучше вовсе не думать об этом.

Николетт ушла от него ни жива, ни мертва. Нет, он не разыгрывал её, не придуривался. Он в самом деле боится и брезгует плотской любви.

— Бывает ли такое? — спросила она у Бастьена.

Тот пожал плечами:

— Чего только не бывает на свете, любовь моя. Когда мы обучались в Суэзе, кузен всегда говорил нам, что ненавидит блуд. А я думаю, просто стесняется, что у него до сих пор этого не было. Попробует один раз, и вся его блажь пропадёт!

Слова Бастьена, как всегда, успокоили Николетт. Она старалась не вспоминать о том, как Окассен хватал её и лез под юбку, проверяя, не потеряла ли она своего целомудрия. Она под угрозой смерти не рассказала бы об этом никому на свете, особенно Бастьену. Представить страшно, какой скандал поднялся бы.

«Но если Окассен трогает меня так… значит, не настолько противны ему женщины?» — думала она, жмурясь от стыда и ужаса.

Бастьен и Окассен вернулись с охоты. Им удалось добыть молодую косулю, редкая удача. Заметил зверя Бастьен, он же загнал косулю к Чёрному Оврагу, который настолько глубок, что ни одна тварь не рискнёт прыгать вниз. Окассен выстрелил из-за кустов, попав косуле в переднюю ногу. Раненый зверь пробежал вдоль оврага совсем немного — Окассен нагнал его и добил кинжалом.

— Надо было освежевать тушу прямо в лесу, — укоризненно сказала сыну мадам Бланка. — Твой отец всегда так делал.

— Не сердитесь, тётушка! — весело попросил Бастьен. — Мы просто хотели показать зверя целиком, вам и…

Он невольно посмотрел на Николетт. Глаза его сверкали, улыбка была так ослепительна, что девушка едва сдержалась, чтобы не броситься ему на шею при всех.

— … и слугам тоже интересно посмотреть, — быстро закончил Бастьен.

— Конечно, — тотчас отозвалась Николетт. — Чудесный зверь, спасибо, мессир Бастьен.

А потом они разделывали тушу во дворе перед крыльцом, все вместе — Окассен, Бастьен, Николетт, Жилонна и конюх Матье. Юноши орудовали своими охотничьими кинжалами, слуги — кухонными тесаками. Мадам Бланка носила из кухни тазы, чтобы аккуратно разложить потроха и куски мяса. И тут Николетт увидела, что во двор вошла Урсула. Она издали помахала подруге рукой, подзывая к себе.

— Я не могу! — крикнула Николетт. — Мы косулю разделываем, иди помогать!

Урсула подбежала и, не раздумывая, взялась за работу. Она ловко срезала с освежёванной туши ломти мяса, носила наполненные миски в дом.

— Ну, теперь отойдите в сторону, я буду кости рубить! — объявил Окассен.

Он вытер руки ветошкой, которую подала мать, сбросил кафтан и взялся за топор. Мышцы у него были сильные, двух-трёх ударов хватало, чтобы отрубить от туши ноги. С головой и хребтом пришлось повозиться подольше, но через полчаса Окассен гордо показал на гору кровавых кусков:

— Видали, как быстро?

— Ты у меня молодец, сынок, — довольно проговорила мадам Бланка.

Женщины стали носить мясо и кости в кухню. Урсула захватила ковш с водой и чистое полотенце, выбежала во двор и подошла к Окассену.

— Давайте, я вам на руки полью, мессир.

— Ну, давай, — спокойно отозвался он.

Он мыл руки, а сам болтал с Бастьеном, не глядя на Урсулу. Та, наоборот, пристально смотрела ему в лицо, словно пыталась прочитать в его глазах потайные мысли.

— У вас тут кровь, — тихо проговорила она, коснувшись пальцем его подбородка. — Дайте, я вытру.

Она быстро смочила краешек полотенца водой и стала вытирать лицо Окассена.

— И вот ещё кровь… и здесь.

Окассен не сопротивлялся и даже слегка улыбался. Николетт, спускаясь с крыльца, заметила это. И показала Бастьену глазами на непривычную сцену. Окассен вздрогнул, словно кожей ощутил их взгляды.

— Ну, всё, — резко сказал он, оттолкнув руку Урсулы.

Повернулся и пошёл в дом. Не оборачиваясь, крикнул:

— Николетт! Принеси мой кафтан!

Она поспешила исполнить приказ. Думала, Окассен разозлился из-за Урсулы и заранее дрожала. Но он сказал с непривычной мягкостью в голосе:

— Спасибо, сестричка.

Николетт показалось, что глаза у него были странно робкими, словно испуганными.

Через день приехал гонец от графа де Брешан. Его прислали за Бастьеном, просят того срочно приехать. Подробностей вызова гонец не знал.

Бастьен уехал на весь день, а вернувшись, долго беседовал с Окассеном. Николетт слушала, стоя в тени на лестнице. Она поняла, что один из друзей графа де Брешан, владетельный сеньор по имени герцог де Шуази, просил подсказать ему достойного дворянина на место начальника охраны большой крепости. Сам герцог не жил в этой крепости, у него было много имений. Прежний начальник охраны уехал в другой город, где получил место главы отряда наёмников.

Граф де Брешан порекомендовал Бастьена. Он знал, что молодой человек прошёл рыцарскую выучку и ищет службу во Франции. Слава о нём шла хорошая — вежливый, доброжелательный, отлично знает военное дело, и ни в каких бесчинствах не замечен.

Герцог побеседовал с Бастьеном и предложил ему принять службу.

— Ты согласился? — спросил Окассен.

— Конечно! Это отличное место. У меня будет дом и к нему всё, что положено — дрова, свечи, слуги. И большое жалованье. Герцог де Шуази уезжает через четыре дня, и я поеду с ним, чтобы сразу приступить к службе.

— Пожалуй, ты будешь жить лучше, чем я, Бастьен, — с тихой завистью сказал Окассен. — Правду люди говорят, что ты — счастливчик.

Николетт стояла на лестнице и прижимала руки ко рту, словно скрывая от себя самой счастливую улыбку. Ведь Бастьен обещал, что женится на ней, как только найдёт службу!