Счастливчик

Глава 17 Тот самый рыцарь

Прошло восемь месяцев с тех пор, как Николетт получила удивительный подарок из Венгрии. За это время не случилось ничего страшного из того, что пророчил аббат Лебен — ни саранчи, ни засухи. И дети рождались исправно. Родился первенец у кузена Альома и третий ребёнок у маркиза де Гюи. Урсула родила вторую дочь, а Николетт — второго сына.

Мальчик появился на свет в начале сентября. Как и старший брат, он был крупным, красивым и здоровым ребёнком. Роды снова прошли у Николетт легко, и молоко лилось рекой.

— Видимо, на вашем браке — благословение небес, — умильно улыбаясь, говорил аббат на крестинах.

Окассен весь сиял от счастья и ходил, гордо задрав подбородок. Он обещал, что у него будут одни сыновья, и не уронил своей мужской чести. Хвалился этим перед каждым, даже перед слугами и крестьянами. Слыша это, мадам Бланка охала:

— А земли-то у тебя много ли для сыновей, глупенький?

— Ничего! Они добудут себе земли в славных сражениях! — ответил он, таская на руках младшего сына.

Он назвал его Дени, в честь святого покровителя французского рыцарства.

Старшие дети к этому времени уже научились ходить. Робер ковылял, держа за палец кого-нибудь из родителей. Бланка, дочь Урсулы, настойчиво пыталась ходить сама, вырывая ручонку от взрослых. Более того, она пыталась бегать, падала, разбивала коленки о каменный пол или землю во дворе, дико ревела, но не оставляла попыток побежать. В девять месяцев она заговорила, а к осени болтала уже как трёхлетний ребёнок. Робер говорил только «мама» и «нет».

— Мальчики всегда позже начинают говорить, — утверждала мадам Бланка. — Николетт тоже в девять месяцев заговорила, а Окассен до двух лет молчал.

— А бабы все болтливее мужчин, — смеялся Окассен.

Он сажал Робера к себе на спину и бегал с ним по двору, от чего малыш восторженно визжал. Маленькой Бланке такого счастья не перепадало, Окассен по-прежнему не обращал на неё внимания. Лишь спрашивал, морщась:

— Кто там воет? Опять это мерзкое создание?

А мерзкое создание было точь-в-точь на него похоже, теперь это видели все, не только мадам Бланка. Девочка даже головой встряхивала, откидывая волосы, так же, как Окассен, и подобно ему кривила рот, когда пугалась или злилась. Впадая в ярость, она била маленькими ручонками любого, кто оказывался рядом — бабушку, Николетт, мать, отчима.

Из-за этого Окассен и заговорил с ней впервые. Увидел, что Бланка ударила Робера и прикрикнул на неё:

— Не смей трогать его, дрянь!

Бланка в ответ ударила его кулачком в коленку и злобно ответила:

— Сам дрянь!

Хорошо, что при этом было много народу. Николетт, мадам Бланка, аббат и Дамьен Маризи расхохотались хором. И гнев Окассена погас, не успев разгореться. А Николетт взяла девочку за руку и строго сказала:

— Так нельзя говорить с отцом! Ну-ка, скажи — простите.

Из всех взрослых Бланка по-настоящему слушалась только Николетт. Поэтому повторила, сердито глядя на Окассена:

— Простите.

Мадам Бланка подхватила её на руки и расцеловала.

— Умница детка! Она будет красивая, когда вырастет. Эта моя порода, мы все, Суэзы, светловолосые и красивые.

Окассен только вздохнул и отвернулся.

А Урсула совсем не занималась Бланкой. Она от рождения не любила эту девочку, а сейчас и вовсе отдавала всё внимание младшей дочери. Бланка по-прежнему оставалась на попечении Николетт. Получалось, что теперь молодой хозяйке Витри приходилось заботиться о троих детях. Но это не тяготило Николетт. Наоборот, малыши помогали ей забыть о горестных мыслях, которые возникали при каждом взгляде на кольцо в виде оливковой веточки. От Бастьена больше не было вестей.

— Через неделю в Орлеане состоится большой осенний турнир, — сообщил Окассен, вернувшись от графа де Брешан. — Мне тоже нужно ехать. Начисти мои парадный доспехи, Маризи!

— Возьми меня с собой, — робко попросила Николетт.

Окассен задумался на минутку. Потом спросил:

— А дети?

— Дени я могу взять с собой. А за Робером и Бланкой присмотрит Урсула.

Окассен проворчал сквозь зубы, что не доверяет «этой ведьме». Но его одолевал соблазн показать всему свету, какая у него красивая жена. И ему весьма польстило, что Николетт не хочет с ним расставаться.

— Хорошо, ты поедешь со мной! — объявил он.

— Что за глупость вы выдумываете, дети! — возмутилась мадам Бланка. — Разве у нас есть деньги на путешествия? К тому же, на турниры принято одеваться по моде, и Николетт не сможет надевать туда свои обычные платья. Они слишком простые для таких праздников.

— Но ведь я нигде никогда не бывала, матушка! — возмутилась Николетт. — Денег у нас вечно нет. Неужели я никогда не увижу света?

— Моя жена поедет со мной! — сердито воскликнул Окассен. — Я попрошу пару платьев у жены кузена Альома.

— Ах, Господи! Чтобы они потом сплетничали, что мы совсем нищие? — с горечью сказала мадам Бланка.

Но Окассен настоял на своём, привёз для Николетт платья. Она два дня просидела с ними, выпуская в длину и ушивая в талии — жена Альома была ниже ростом и гораздо полнее.

В путь отправились маленьким отрядом. Впереди Окассен и Дамьен Маризи, за ними — Николетт и мадам Бланка. В хвосте ехал Матье на старой пегой кобыле, за спиной у него сидела его сестра-подросток. Девчонку слегка приодели, чтобы она сошла за горничную. На самом деле, мадам Бланка и Николетт всю жизнь обходились без горничных — сами одевались, причёсывались, стелили постели. Но показывать этого людям не следовало.

Николетт уложила Дени в корзинку, которую приторочила к седлу впереди себя. В дороге она кормила и пеленала его, не сходя с лошади. Благо, не было дождей, и путешествие казалось Николетт прекрасным. Голубое небо, тёплый ветер, леса в золотой осенней листве. Она чувствовала такую лёгкость в сердце, что всю дорогу напевала песенки. Иногда Окассен начинал подпевать ей.

— Что за странные песни вы поёте? — спросил Дамьен. — Сколько я ездил по свету, никогда таких не слышал.

— Так мы сами их сочинили в детстве! — весело отозвался Окассен. — Зимой сидели у очага и от нечего делать складывали стишки.

— Ты придумывал слова, а я мелодию, — отозвалась Николетт.

Странное чувство охватило её при этом воспоминании. Раньше такую светлую и сладкую печаль она испытывала, лишь когда думала о Бастьене. Видимо, Окассен тоже почувствовал что-то похожее, потому что обернулся и протянул ей руку. Николетт взяла её, и они долго ехали так, соединив ладони.

Окассену пришлось снять три комнаты в доме орлеанского купца. Мадам Бланка снова сокрушалась о лишних расходах.

— Если б ты поехал с одним оруженосцем, то мог бы ночевать просто в шатре!

— Не волнуйтесь, матушка, — ответил он. — Я продам самострел, который прислал мне кузен. Это дорогая вещь, для богатых людей, а нам деньги нужнее.

Так он и сделал, и часть вырученных денег потратил на модную шляпку для Николетт — с расшитым козырьком и застёжкой под подбородком.

— Здесь многие дамы такое носят, я видел.

До начала турнира Окассен, Николетт и мадам Бланка отправились на рынок. Поехали на двух лошадях, Окассен вёз за спиной жену, Дамьен — старшую хозяйку. Узкие улицы кишмя кишели народом. Николетт, как зачарованная, любовалась островерхими крышами, башенками, фигурными флюгерами и балконами, на которых развевались цветные ленты.

— Как же здесь… — восхищённо проговорила она.

— Красиво? — отозвался Окассен.

— Да, удивительно…

Душа Николетт была переполнена красками, звуками и запахами. Казалось, ожили её мечты, которыми наполнил её воображение Бастьен. Именно это представляла она себе, когда мечтала о жизни в дальних краях. А увидев торговые ряды, бескрайние, как море, Николетт просто захлебнулась впечатлениями.

Окассен вёз её через густую толпу, мимо прилавков с сафьяновыми туфлями, сверкающей медной посудой, серебряными зеркалами. Здесь продавалось всё, что только может измыслить человеческая фантазия — от иголки до коня. Разноцветные шёлковые ленты и оружие всех видов, табуретки и детские игрушки, лекарственные травы и вышитые кошельки.

Воображение Николетт поразил бронзовый поднос с чеканкой, изображающей рыцаря и девушку в сарацинском наряде.

— Это Окассен и Николетт? — спросила она торговца. — Правда ведь, Окассен и Николетт?

— Ей-богу, не знаю, как их зовут, мадам, — ответил тот. — Я достал этот поднос у бродячего разносчика.

— Хочешь, я куплю его тебе? — спросил Окассен. — Он недорогой.

— Лучше купи игрушек детям, — ответила она.

Окассен выбрал костяную погремушку для Дени, а Роберу — красный с золотом мячик.

— И это, — сказала Николетт, указав пальцем на деревянную куколку в пёстром платье.

Окассен сделал недовольную гримасу, но купил.

На обратном пути они заехали в городскую церковь. Николетт изумлённо рассматривала красочные фрески, статуи в вышитых мантиях, сияющие витражи. Вот это настоящий дом Божий, не то что убогая церквушка в Витри с протекающей крышей! Окассен искал глазами изображение Иоанна Крестителя, который считался его святым патроном. Мадам Бланка нашла нужную статую и повела сына через толпу.

Николетт продолжала любоваться красивым убранством храма. Её внимание привлекла фреска, изображающая мученика, утыканного множеством стрел.

— Кто это? — спросила она у служки.

— Святой Себастьян.

Услышав имя, Николетт сразу же поставила свечу и прошептала одними губами, побыстрее, чтобы никто не заметил: «Прошу, сохрани Бастьена живым, здоровым и невидимым! Сейчас и всегда, сколько бы лет ни послал ему Господь».

Потом она прошла через толпу к Окассену. Он уже поставил свою свечку и, крестясь в последний раз, проговорил:

— И чтобы у нас каждый год рождалось по ребёнку.

— Вот дурачок! — сказала мадам Бланка, когда они по пути домой делились впечатлениями от церкви. — Чем мы такую ораву кормить-то будем?

— Бог даст день, Бог даст пищу. Так в писании говорится, матушка, — возразил Окассен.

Николетт не вмешивалась в их спор. Блуждала мечтательным взглядом по крышам, башенкам и ясному осеннему небу, думала о своём.

Турнир состоялся на другой день с утра. Дамам де Витри пришлось занять места в предпоследнем ряду зрителей, поскольку они относились к мелкопоместной, а значит, небогатой знати. Мадам Бланка недовольно морщилась и говорила, что прежде, когда она приезжала сюда с мужем, они получали места в середине. Но Николетт подумала, что эти места даже лучше, чем в центре — высоко, и всё видно. Зрелище показалось ей захватывающим, но жутковатым — слишком уж она переживала за каждого рыцаря, которого выбивали копьём из седла.

— Да что тут страшного, дочка! — усмехнулась мадам Бланка. — На турнирах давно не убивают, не ранят. Разве что ушибутся, когда с коня падают.

Но Николетт всё равно пугалась за каждого и восторгалась, когда знатные дамы бросали рыцарям свои шарфы или платочки. Правда, как она заметила, ни одна не одарила таким знаком внимания своего супруга, только чужих мужчин.

— Так принято, — пояснила ей свекровь. — Считается, что такое ухаживание возвышенно и красиво. За ним ведь не стоит никакого греха, только платоническая любовь.

Окассен выступал почти в самом конце. Мгновенно вышиб своего противника из седла и предложил ему бой на мечах. Но тот отказался, ссылаясь на то, что при падении отбил себе бок. Окассен сорвал шлем и крикнул, повернувшись к тому ряду, где сидела Николетт:

— Во славу моей супруги, мадам Николетт де Витри!

Зрители аплодировали, но переглядывались недоумённо. Посвящать победу в поединке собственной жене? Как странно! Николетт поймала на себе несколько любопытных взглядов. Мужчины смотрели примерно так, как обычно пялился на неё маркиз де Гюи. А на женских лицах она заметила смесь пренебрежения и зависти. И Николетт подумала, что лучше бы Окассен промолчал, как прочие рыцари, у которых не было «дам сердца». Зачем привлекать к себе такое неприятное внимание?

Если бы Окассен в одиночку явился на парадный обед в герцогском дворце, он получил бы место где-нибудь за дальним столом для бедных и безземельных рыцарей. Но мажордом увидел Николетт, растерялся и поспешил за разъяснениями к самому герцогу.

— Эта блондинка в голубом? — спросил тот, посмотрев с балкона.

Лицо его приняло такое ошеломлённое выражение, точно он увидел чёрную лилию или снег в июле.

— Право, не знаю, чья она. Впервые вижу.

— Её муж — некий шевалье де Витри из графства Брешан. Одеты они оба убого, но я подумал…

— Верно, Флери, этой даме не место за нижним столом. Бог мой, я даже при королевском дворе не видел подобной красоты. Устройте их за средним столом и разузнайте, кто они такие.

Потом к Николетт проявила интерес молодая герцогиня Ангулемская, краем уха услышавшая имена, которыми называли друг друга молодые супруги. Сначала, впрочем, она подумала, что они — брат и сестра, но потом уловила недвусмысленную часть разговора.

— Ни с кем из мужчин не разговаривай, слышишь? Только с дамами.

— А если кто-то сам заговорит со мной? Молча хлопать глазами? Это же неприлично, Окассен!

— Мне наплевать на приличия. Моя жена должна делать то, что я приказываю. Никаких разговоров с мужчинами, никаких танцев. Или так, или мы сейчас же уедем отсюда.

— Хорошо.

— Ну, не дуйся, Николетт! Ты же знаешь, какой я ревнивый.

Герцогиня Ангулемская не выдержала и с любопытством спросила:

— Простите, господа, я не ослышалась? Ваши крещёные имена, действительно, Окассен и Николетт?

Подруги герцогини, пять или шесть роскошно разодетых дам, с любопытством уставились на молодых супругов. Николетт оробела от одного вида красавиц, окружённых сиянием золота, рубинов и бриллиантов. А Окассен поднял подбородок и надменно произнёс:

— Да, это так. А что вас удивляет, мадам, разве это не христианские имена?

От его ледяного голоса дамы даже попятились испуганно. Но герцогиня Ангулемская была смелой женщиной. Говорили, что как-то она сама, в отсутствие мужа, подавила крестьянский бунт, причём, действуя одними лишь уговорами.

— Что вы, мы имели в виду совсем другое! — с очаровательной улыбкой произнесла герцогиня. — Дело в том, что ваши имена — из знаменитого рыцарского романа. Значит, вы с супругой были помолвлены прямо с рождения?

— Да! — так же высокомерно ответил Окассен и, взяв жену под руку, увёл прочь от любопытных дам.

Герцогиня Ангулемская весело глянула на подруг.

— Вы видели, каковы манеры?

Дамы тотчас дали волю языкам. Они предполагали, что красавицу насильно выдали за этого невоспитанного грубияна. Может, он вообще похитил её у благородных, но бедных родителей?

— Внешне он, конечно, привлекателен, — рассудительно сказала герцогиня. — Но что за манеры! Что за мужланство!

— А вы слышали, как он запрещал ей беседовать с кавалерами и танцевать? — в ужасе спросила одна из подруг. — Просто варвар какой-то!

Герцогиня разыскала среди гостей графа де Брешан и расспросила его о молодых супругах де Витри. Граф в подробностях рассказал, как Окассен женился на Николетт, отобрав её у законного жениха, венчался без церковного оглашения и дозволения сюзерена.

— Бывший жених девушки говорил, что Витри изнасиловал её и принудил к венчанию, пользуясь своей властью сеньора, — понизив голос, добавил граф.

— Какой ужас! — вскрикнула герцогиня. — Почему же вы не взяли его под стражу?

Граф пожал плечами.

— Я узнал обо всём этом позже, когда она уже ждала ребёнка.

Он рассказал также о попытке Бастьена похитить Николетт и о его побеге из заключения. Герцогиня передала историю своим подругам, заставив их ахать, креститься и залпом осушать кубки с охлаждённым вином.

— Боже, так выходит эта девица — всего лишь служанка? — разочарованно спросила маркиза д'Этан.

— Ну, во-первых, она была в семье Витри чем-то вроде приёмной дочери. А во-вторых, не всё ли равно теперь, когда она стала женой дворянина? — решительно ответила герцогиня.

До начала танцев герцогиня самолично подошла к Николетт, взяла её под руку и повела гулять между колонн огромного зала.

— Я узнала историю вашей любви, дорогая, — ласково сказала она. — Это так красиво и так печально. Но, кажется, я могла бы устроить вам побег.

— Какой побег? — испуганно спросила Николетт.

Она не доверяла незнакомой даме, подозревая, что её подослал мерзавец Гюи.

— Один из старых друзей моего мужа, шевалье де Раваль, завербовался в гвардию венгерского короля. Он и прежде воевал в Венгрии, хорошо знает те края. Если я попрошу, он похитит вас и увезёт туда.

Герцогиня смотрела ни Николетт искрящимися глазами. Она искренне желала помочь, но видела в испуганных глазах Николетт лишь вопрос: «А вам-то зачем это нужно?».

— Не верите? — спросила герцогиня. — Погодите минутку…

Она ушла и вскоре вернулась с высоким, уже немолодым рыцарем, увидев которого Николетт ахнула и сцепила руки у груди. Тот посмотрел на неё с недоумением.

— Вы меня знаете, сударыня?

Она кивнула, растерянно улыбаясь.

— Где же мы встречались? — непонимающе спросил он.

— У нас, в Витри. Вы привезли хозяйке письмо от её брата из Венгрии. Мне было тогда двенадцать лет.

— Пресвятая дева! — воскликнул рыцарь. — Вы ли это, маленький белокурый ангел? А где же ваш злобный брат?

— Он мне не родной брат, а молочный, — смущённо ответила Николетт. — И теперь он мой муж, у нас уже двое сыновей.

Рыцарь изумлённо обернулся к герцогине.

— Помилуйте, ваша светлость! Вы сказали, что у этой дамы возлюбленный в Венгрии, и она хочет уехать к нему?

— Да, — тихо сказала Николетт, опустив голову. — У меня был возлюбленный, и он сейчас в Венгрии, но я не могу к нему уехать.

— Почему, милая? — удивилась герцогиня. — Мессир де Раваль согласен отвезти вас. Я возьму на себя все расходы на дорогу. Мне не нравится, когда влюблённых разлучают.

Николетт смотрела в пол и молчала.

— Что с вами, дорогая? — настойчиво спросила герцогиня.

— У неё двое детей, вот что, — грубовато проговорил Раваль и, взяв руку Николетт, с отеческой нежностью погладил её. — Я видел её, когда она была ребёнком, и уже тогда понял, что это — благороднейшая душа. Она не бросит детей, а везти их в такую даль невозможно. Пишите письмо своему любимому, мадам де Витри. Я его доставлю.

Но тут Окассен с другого конца зала заметил, что Николетт разговаривает с Равалем и бросился к ней, весь кипя от злости. Николетт вовремя заметила его и сама быстро пошла навстречу, чтобы он не налетел на её собеседника. Окассен молча вывел её в коридор, толкнул под лестницу и там со всей силы хлестнул ладонью ниже спины.

— Ай, больно! — сердито вскрикнула она. — Что ты творишь?

— Скажи спасибо, что не по лицу, — стиснув зубы от ярости, сказал он. — Сейчас так отделаю, неделю на задницу не сядешь!

Угрозы своей он не исполнил, но тут же увёз Николетт на квартиру, где они остановились. Поэтому письма Бастьену она так и не написала.