Счастливчик

Глава 24 Приглашение

В ворота имения Витри постучалась старушка-паломница с посохом в руке и котомкой за плечами. Открыл лохматый слуга и, даже не дослушав приветствия странницы, сказал:

— Проходите в дом, сударыня. Хозяйка на сыроварне, скоро придёт.

Значит, верно сказали крестьянки на краю деревни, подумала старушка. Хозяйка имения— женщина необыкновенной доброты, и привечает всех странников, паломников и бродячих торговцев. Кормит, пускает на ночлег, и денег за это не берёт. Золотое сердце, и притом— писаная красавица. Правда, судьба отказала ей в счастье— сирота, замуж выдали против её воли, а муж сумасшедший.

Паломница поднялась на крыльцо, постучалась в дверь. Открыла молодая женщина, красивая, но хмурая, как осенняя ночь. Волосы у неё были чёрные, крупно вьющиеся, глаза— тёмные, с недобрым блеском.

— Вы к мадам Николетт? — спросила она, отряхивая руки от муки. — Она сейчас вернётся. Проходите.

Бесцеремонно окинула пришелицу взглядом с головы до ног и тотчас сделала вывод:

— Вы, видать, из благородных, мадам?

— Да, я вдова рыцаря, — ответила старушка. — Возвращаюсь из паломничества к святым местам.

— Сию секунду, я спрошу, — пробормотала служанка, и постучала в дверь одной из комнат.

Не дожидаясь ответа, просунула в дверь голову и сдержанно проговорила

— Извините, мессир. Тут паломница из благородных. Можно ей у вас посидеть, пока мадам не пришла?

— Конечно, — отозвался мужской голос. — Пригласи.

Старушка вошла в большой зал, видимо, трапезную. Посредине, за длинным столом сидели трое детей лет шести-семи и молодой мужчина. Все четверо были светловолосы и так хороши собой, что старушка невольно заулыбалась.

— Благослови вас Бог, господа! Простите, что нарушаю ваш покой…

— Что вы, мадам, для нас большая честь принимать паломников! — воскликнул молодой человек, поднимаясь из-за стола.

Он выглядел как рыцарь, о котором грезят девицы на выданье — высокий, плечи широкие, стройная талия затянута вышитым поясом. Густые светло-русые волосы, брови дугами, голубые глаза. Лицо привлекательное, разве что взгляд слишком холодный.

— Садитесь здесь, мадам, — вежливо предложил он, указывая старушке на кресло у очага. — Выпьете чего-нибудь до ужина? Сидра, вина или, может, стакан молока?

— Молока, если вас это не затруднит.

Подойдя к двери, молодой человек крикнул:

— Эй, ты! Принеси молока гостье!

Старушка заметила, как резко изменился его тон— с любезного на презрительно-грубый. «Вероятно, служанка чем-то провинилась, — подумала паломница. — Заметно, что она своевольная».

Черноволосая девица принесла молоко в оловянном стакане и подала его, даже не поклонившись.

— Угощайтесь, сударыня. А мы, если позволите, вернёмся к нашим занятиям, — сказал молодой человек.

Подойдя к столу, он положил перед детьми исписанный кусок пергамента.

— Вот это переписывайте. Кто сделает быстрее и красивее всех, тому награда.

— А какая? — быстро спросил старший мальчик.

— Пока не скажу. Сюрприз! — усмехнулся молодой человек.

Дети тотчас заскрипели перьями. Старушка умилённо любовалась ими, невольно вспоминая своих внуков. Дети были опрятно, хотя и небогато одеты, кафтанчики у мальчиков вышиты вдоль воротников искусным узором. Девочка отличалась от братьев цветом волос— скорее русая, чем белокурая, и черты лица более мелкие, острые.

«Да она на него похожа! — подумала старушка, глянув на молодого человека. — Но не может же он быть сумасшедшим хозяином! Скорее всего, брат хозяйки, помогает ей с делами».

Однако догадка скоро рассыпалась в прах, потому что старший мальчик объявил:

— Батюшка, я закончил!

— Я тоже! — тотчас сказала девочка.

Дети одновременно подвинули свои листки к отцу. Он быстро посмотрел и погладил мальчика по белокурым кудрям:

— Молодец!

— У него клякса! — сердито вскрикнула девочка. — А у меня чисто! Я выиграла!

— Закрой рот! — так же неприязненно, как до этого говорил со служанкой, ответил отец. — А то отправишься на кухню!

Девочка замолчала, надутая, готовая вот-вот расплакаться. Старушка-паломница едва удержалась, чтобы не вмешаться. Но тут дверь распахнулась, и вошла молодая женщина в суконном плаще поверх светло-серого платья.

«Крестьяне и тут не солгали, — подумала паломница. — Она хороша, как ангел небесный!»

Лицо молодой хозяйки Витри так и светилось радостью, глаза были ласковые и доверчивые, словно у маленького ребёнка. И двигалась она необычно — быстро и вместе с тем плавно, так, что походка напоминала изысканный танец.

— Попробуйте сыр! — весело воскликнула она.

И стала раздавать ломтики сыра— сначала детям, потом мужу. Попутно поклонилась паломнице и сказала приветливо:

— Здравствуйте, мадам! Мне уже сказали о вас. Пойдёмте к нам в кухню. Я вас угощу кое-чем вкусным, и поболтаем!

Её прелестная улыбка и звонкий голос вмиг наполнили душу паломницы умиротворением, какого она не испытывала даже в лучших монастырях.

— С удовольствием, дочь моя! — с улыбкой отозвалась она.

А красавица вдруг задержалась около девочки. Спросила с лёгкой тревогой в голосе:

— Ты почему плачешь, Бланка?

Девочка лишь молча показала глазами на отца.

— Сейчас я приду, только провожу гостью. И мы всё уладим.

Николетт усадила старушку в кухне поближе к окну, подсунула ей под спину подушку, придвинула ближе миску со свежими пирожками.

— Сделайте милость, угощайтесь, мадам! Я вернусь через пять минут!

Когда она вышла, старушка попыталась прояснить для себя ситуацию, заговорив с темноволосой служанкой.

— Кажется, ваша славная хозяюшка пошла заступаться за дочку. Отец обидел её.

— Это не её дочка, — не оборачиваясь, пробурчала служанка, чем ещё больше запутала паломницу.

Тем временем Николетт сравнила прописи Робера и Бланки, нашла у обоих по ошибке и со смехом объявила, что состязание выиграл Дени. Пусть он медленнее писал, зато без клякс и ошибок.

— Вот и отлично! — воскликнул Окассен, подхватив младшего сына на руки. — Значит, завтра я повезу его кататься!

И подбросил Дени к потолку, от чего тот восторженно завизжал.

— Пойдём со мной на кухню, Бланка, — дружелюбно позвала Николетт. — Мы ужин готовим, будешь помогать.

— Нет, нет! — захныкала девочка. — Они сейчас пойдут фехтовать, я тоже хочу…

— Тебе это ни к чему, — пренебрежительно сказал Окассен. — Девчонок и грамоте-то учить незачем!

— Твой отец учил меня грамоте, — возразила Николетт. — Хотя я тоже девчонка.

— Ты моя любимая девчонка, — сказал он и, обняв её за талию, поцеловал в губы.

Дени захлопал в ладошки. А Бланка изобразила, что её тошнит, чем здорово насмешила Робера.

— Вот! — крикнул Окассен, показав на девочку пальцем. — Эта поганка мне за спиной рожи строит! А ты говоришь, что я её зря обижаю!

— Бланка, — строго сказала Николетт. — Ну-ка, поди сюда.

Девочка приблизилась, втянув голову в плечи.

— Проси прощения, — приказала Николетт.

— Простите, отец, — глядя себе под ноги, проговорила Бланка.

Окассен молча протянул ей руку. Девочка чмокнула её и опрометью выбежала из трапезной.

Сначала Николетт и паломница беседовали об отвлечённых вещах — погоде, путешествиях, хозяйстве. Потом нянька принесла Тьерри, которому исполнилось уже семь месяцев, и Николетт стала кормить малыша грудью.

— Так у вас, оказывается, четверо деток? — спросила старушка.

Вроде бы невинный вопрос, но она тут же получила ответ, который так волновал её.

— У меня трое, все мальчики, — с улыбкой сказала Николетт, целуя малыша в лобик. — А старшая, девочка — это дочка мужа, внебрачная… ну, вы понимаете.

— Конечно, — спокойно ответила старушка, — у моего мужа тоже было двое бастардов. Один воспитывался у нас, и таким хорошим человеком вырос! Сейчас он служит начальником городской стражи в Орлеане.

— А сколько у вас своих детей? — спросила Николетт.

— Трое, те, кто остался в живых. Ещё пятеро умерли во младенчестве.

Николетт перекрестилась, пробормотав: «Царствие небесное!». Старушка грустно покачала головой:

— Дети часто умирают, так уж природой устроено, ни одна семья этого не избегает.

— О, нет! — с ужасом воскликнула Николетт. — У нас в доме ни один ребёнок не умер… и у меня, и у Урсулы все живы— здоровы, слава Богу

Теперь старушка перекрестилась.

— Это ж великая милость Господня, детка! Вы не обидитесь, если я спрошу… мне по пути крестьяне сказали, что ваш супруг…

Она понизила голос, и сделала смущённое лицо. Не дослушав, Николетт быстро сказала:

— Это правда.

— Боже, я бы в жизни не подумала! Внешне он кажется абсолютно здоровым. И собой хорош, и такой прекрасный отец…

Николетт тяжко вздохнула.

— Ведь он не всегда безумный, мадам де Грийе. Иногда на него находит, и тогда он не узнаёт никого, называет себя чужим именем, бывает, и буянит. Но с прошлой осени не было ни одного припадка. Мы молим Бога, чтобы это прошло навсегда.

— В молодости я лечила всякие недуги, — сказала мадам де Грийе. — И раны, и внутренние воспаления, и женские хвори. Но о такой странной болезни никогда не слышала. Безумные сходят с ума раз и навсегда. Их держат взаперти либо на цепи. Полагаю, дочь моя, кто-то подливает вашему мужу время от времени ядовитое зелье, которое гасит его разум. Нет ли у него врагов или у вас соперницы?

Николетт сдавленно проговорила:

— Я не знаю.

— Я слышала, нашего короля свели с ума именно так — ядовитым зельем, — добавила старушка.

— Мне одна монахиня сказала, что болезнь моего мужа — от рождения, из-за тяжёлых родов, — неуверенно возразила Николетт.

— Сомнительно! От тяжёлых родов, бывает, дурачками становятся, но не сходят с ума.

Утром следующего дня Николетт пошла проводить мадам де Грийе до околицы. На обратном пути она встретила пару всадников, при виде которых инстинктивно сжала руки в кулаки. Это были маркиз де Гюи и его верный оруженосец, повсюду следующий за хозяином, как мрачная тень.

— О, какое счастье встретить вас, прекрасная мадам де Витри! — воскликнул Гюи, спрыгивая с коня.

— Здравствуйте, господин маркиз, — с холодной вежливостью ответила она.

Гюи так нагло шарил глазами по её груди, что Николетт покраснела.

— Я еду от ваших родичей, де Суэзов. Они сказали, что у вас дела налаживаются, супруг выздоровел, — продолжал Гюи, взяв её за руку.

— Он, кстати, тут по деревне ездит, — быстро сказала Николетт. — Если увидит, что я с вами разговариваю, страшно рассердится.

Гюи расхохотался и, обхватив её одной рукой за талию, привлёк к себе.

— Думаете, я его боюсь, крошка? Таких, как ваш Витри, я могу дюжину насадить на меч.

— Вы, может быть, и не боитесь, — ответила она, сбрасывая его руку, — а мне не хочется быть битой из-за ваших дерзостей.

— Матерь Божья! Так он ещё и руку на вас поднимает! — с деланным ужасом воскликнул Гюи. — За одно это надо украсить его рогами, ветвистыми, как у королевского оленя.

Он расхохотался, и оруженосец подхватил его смех. Опустив глаза, Николетт тихо сказала:

— Позвольте, я пойду, господин маркиз. Мне не пристало говорить о таких вещах, да ещё в присутствии слуг.

Гюи не стал удерживать её, но крикнул вслед:

— Я помню, что вы совсем не такая ледышка, как представляетесь, мадам! Вы страстная женщина, и я мечтаю снова отведать этой страсти!

Николетт шла, едва сдерживая тошноту. Благо, вскоре ей повстречались Окассен и Дамьен, оба верхом на конях. И у каждого впереди сидело по ребёнку — Окассен вёз Дени, а Дамьен — своего сына, Франсуа.

— Мама! — радостно закричал Дени.

— Смотри, что мы везём! — воскликнул Окассен, показывая притороченную к седлу полную сетку рыбы. — Мужики на запруде забросили сеть, просто на пробу. А оказалось, там рыба кишмя кишит. Надо скорее чистить, пока свежая.

Он спрыгнул, подсадил Николетт на круп коня, сам вскочил в седло. И по дороге рассказывал, что велел крестьянам ещё раз поставить сеть. Рыбу ведь можно засолить, хватит надолго.

Во дворе висела сладкая сонная тишина. Мадам Бланка сидела на крыльце с двумя внуками. Робер бренчал на лютне, а маленькая Бланка под руководством бабушки училась шить.

— Лучше бы я родилась мальчиком! — сердито говорила Бланка. — Ненавижу шить!

— А кто же будет шить одежду твоему мужу и детям? — весело спросила Николетт. — Голыми ходить неприлично, да и холодно!

Девочка засмеялась. Забрала у брата лютню и ловко заиграла, напевая странную песенку:

Чёрный орёл над лесом кружит,

Чёрный разбойник точит ножи,

Чёрная рысь оскалила пасть,

Хочет на юного принца напасть…

— Какую ерунду ты поёшь, Бланка! — рассмеялся Робер. Дамьен со мной песенку разучил. Она красивая, про любовь. Дай, я сыграю!

— Про любовь? — презрительно отозвалась Бланка. — Про это я всё знаю. Голышом и в кровать. Гадость какая, фу!

В один из таких безмятежных майских дней Николетт с Урсулой сидели под цветущим абрикосовым деревом в саду, занимаясь шитьём. Маленький Тьерри ползал рядом на постеленном коврике и радостно лепетал, задирая головку вверх. В кронах деревьев мелькали воробьи и зяблики. Малыш показывал на них и смеялся.

— Что будем готовить на ужин? — спросила Урсула.

— Потушим кролика с овощами. И Окассен просил чего-нибудь сладкого, может, сделать бланманже? — ответила Николетт, краем глаза наблюдая за Тьерри. — Мне кажется, он пойдёт раньше, чем старшие, Урсула! Смотри, всё время пытается встать на ножки.

Окассен и дети дремали в тени под соседним деревом. Робер и Дени с двух сторон прижимались к отцу, а Бланка спала, положив головку на плечо Робера.

— Мы тоже в детстве так спали под этим деревом, — сказала Николетт, кивнув на них.

Урсула помолчала. Потом глубоко вдохнула благоуханный весенний воздух и проговорила негромко:

— Такая жизнь не для тебя. Ты должна была танцевать на балах, ездить на соколиную охоту. Играть на лютне, и чтобы графы и герцоги аплодировали тебе…

Николетт промолчала. Глаза её не утратили нежно-задумчивого выражения, с которым она смотрела на спящих детей.

— Может, у нашей Бланки всё это будет, — ответила она.

— А ты сама? Больше ни о чём не мечтаешь? — с лёгкой горечью спросила Урсула.

— Мечтаю. Чтобы все были здоровы, — спокойно отозвалась Николетт.

Тут Дени проснулся от того, что по лицу у него поползла пчела. Он вскрикнул и перебудил всех остальных.

— Эх, сынок! Мне такой сон прекрасный снился! — разочарованно воскликнул Окассен.

— Расскажи нам! — попросила Николетт.

Он сел и, глядя по волосам обоих сыновей, мечтательно сказал:

— Мне снилось, что я снова маленький, меньше, чем Тьерри, и лежу здесь, под деревьями. И ты тоже была там, такая же маленькая. Солнце светило, и абрикосы на ветках были уже спелые. И женщина с нами сидела, красивая, молодая, но не матушка. Она играла со мной какой-то штукой вроде юлы. Так было забавно! Ты хотела отобрать игрушку, я не отдавал. И та женщина сказала: «Не обижай девочку, Окассен, это же твоя принцесса!».

— Ну, и кому досталась юла? — с интересом спросил Робер.

— Это, наверное, была мать Николетт, — сказала Урсула. — Она ведь вас нянчила в детстве.

Окассен растерянно взглянул на неё, потом перевёл взгляд на жену.

— Кажется, умершие не к добру снятся, — тихо сказал он, и мечтательное выражение сошло с его лица.

Николетт распахнула окно кухни, чтобы впустить свежий воздух. Услышав азартные крики, выглянула и рассмеялась. Окассен и дети по очереди метали дротики в стену сарая, на которой был нарисован углём дракон с жуткими клыками и когтистыми лапами. На груди у дракона, как дыра, зияло чёрное сердце. В него-то все и метились. Робер почти попал в цель, но бросил недостаточно сильно, и дротик упал на землю.

— Не замахивайся всей рукой, сын! — сказал Окассен. — Двигаться должна только кисть. Смотри!

Он метнул дротик и попал точно в середину сердца. Дети восторженно захлопали. Франсуа, сын Дамьена и Урсулы, принёс дротики назад.

— Мне! Пожалуйста, дайте мне! — закричала Бланка, нетерпеливо топая ногами.

— Кидай, сестрица, — сказал Робер, вручая девочке дротик.

Она метнула и попала в край сердца.

— Молодец! — радостно крикнул Робер. — Батюшка, правда, Бланка молодец?

— Ну, неплохо, — согласился Окассен. — Но тоже замахивается всей рукой, это неправильно. Смотрите ещё раз!

Он бросил дротик и, к неописуемому восторгу детей, снова попал прямо в центр сердца.

— Чего они там разорались? — хмуро спросила Урсула, помешивая еду в горшке.

— Дротики бросают. Бланка лучше всех.

— Эта девка чёрту подобна, как недоделанный мальчишка., — тем же недовольным тоном сказала Урсула. — Беда родиться с таким нравом…

— Ой, там кто-то приехал! — перебила её Николетт. — Где мой платок? Выйду, посмотрю.

Приехал гонец из Рюффая с письмом, как он сам объявил, для мадемуазель Бланки Маризи.

— Правда? — восторженно спросила Бланка. — Это мне? Настоящее письмо?

Окассен молча выхватил пергамент у неё из рук. Сломал печать, пробежал глазами и только после этого отдал девочке.

— Читай вслух!

— Это от моего жениха, — серьёзно проговорила Бланка.

— Читай вслух, кому сказано!

Бланка шмыгнула носиком и начала читать:

— Приветствую вас, мадемуазель Маризи, моя возлюбленная невеста! Надеюсь, что вы и все ваши родные здоровы. У нас, благодарение Господу, всё благополучно. Шлю вам привет от моего отца и от его имени приглашаю ваше достойное семейство к нам в имение на праздник Троицы. Любящий вас, Реми Рюффай.

— Ой, какая прелесть! — восхитилась Николетт. — Мы поедем, Окассен?

— Ну, а почему бы нет? Давно следовало бы наведаться к ним и посмотреть на их владения, — спокойно ответил Окассен.

— Мессир барон просил сообщить, сколько народу приедет — благородных господ и слуг, — сказал гонец, доставивший письмо.

Супруги де Витри начали считать вместе, и получилось семеро господ, включая детей, и двое слуг — Маризи и нянька.

— А Урсула? — спросила Николетт.

— Я не поеду, — сказала та из окна кухни. — Мне не нравится Рюффай, я вообще была против этой помолвки.

— Вот и хорошо, — ядовито ответил Окассен. — Не нужна нам твоя мрачная рожа в гостях.

Он предложил гонцу пройти на кухню, выпить вина и поесть. А потом обернулся к маленькой Бланке:

— А ты — марш в гостиную, будешь писать ответ своей рукой!

Николетт последовала за ними и стояла за спиной Бланки всё время, пока Окассен диктовал ей.

— Приветствую вас, мой дорогой наречённый мессир Рюффай! Дальше с новой строчки. Я сердечно рада получить ваше письмо. Благодарим за приглашение…

— Можно помедленнее, я не могу так быстро! — пискнула Бланка.

— Ты только не в свои дела лезешь быстрее всех! Запомни, все письма в благородных семьях пишут женщины, это их обязанность.

— А сам говорил, что девчонок не надо грамоте учить, — проворчала Бланка.

— Что? — вскрикнул Окассен. — Ты как смеешь мне дерзить, паршивка?

— Окассен, не надо ругаться, — мягко произнесла Николетт. — Диктуй дальше и помедленнее. Малышке всего шесть лет.

— А наглости на все сорок шесть, — сквозь зубы процедил он.

Бланка захихикала, а Николетт засмеялась громко.

— Ты сам нас насмешил, — сказала она в ответ на его разъярённый взгляд.

— Благодарим за ваше приглашение и с почтением принимаем его. Да пребудет с вами милость Господня. С новой строчки. Любящая вас Бланка Маризи. Посыпь песком.

— Сейчас, я ещё дорисую, — пробормотала Бланка, увлечённо скрипя пером.

— Зачем ты там рисуешь? — спросила Николетт

— Реми тоже в конце розочку нарисовал, — ответила Бланка. — Вот, готово.

Окассен взял из её рук пергамент и заорал так, что Бланка юркнула под стол.

— Ты что, совсем идиотка? Зачем ты эту чертовщину накалякала, бестолочь?

Николетт перехватила злосчастный пергамент. Под подписью красовался дракон с жуткими клыками, точно такой же, как нарисованный на сарае.

— Бланка, ну зачем? — огорчённо спросила она.

— Дракон — это герб Рюффаев, — плаксиво ответила девочка из-под стола. — У Реми на плаще вышит, и даже у гонца на щите дракон. Идите сами посмотрите.

— Немедленно вылезай, — крикнул Окассен.

И с отвращением осмотрел дочь с головы до ног. Потом обернулся к Николетт.

— Почему она вечно ходит растрёпанная, как деревенщина? Её стыдно везти к людям. Начинайте уже делать ей причёски. И уши надо проколоть, и платье подлиннее.

— Я не дам колоть уши! — истерически заорала Бланка и затопала ногами. — Это больно!

Окассен только сплюнул и пошёл с письмом к гонцу.

Ночь была удивительно тёплая. Николетт оставила окно нараспашку. Из сада тянуло цветочными ароматами, тонкий месяц украсил спальню едва заметным серебряным сиянием.

Окассен постоял у окна, глядя на крупные звёзды над лесом. Потом повернулся к Николетт и проговорил бодро:

— Думаю, я совсем выздоровел.

— Правда? — с улыбкой спросила она.

— Да. Посуди сама, уже семь месяцев — ни одного припадка. И даже сны страшные не снятся. А знаешь, почему?

— Почему?

— Цыганка-то разоблачила Урсулу. Та испугалась и перестала ворожить.

Николетт промолчала. Слишком похоже было на правду, но она не хотела этого признавать. Окассен лёг рядом, подсунул руку ей под голову. Потом тихо сказал:

— Я страшно боялся, что помешаюсь навсегда. Ведь ты тогда бросила бы меня и уехала, правда?

— Зачем ты так говоришь? — обиженно сказала Николетт. — Я ведь не отдала тебя мессиру Ролану, хотя все требовали.

— Ну, ты знала, что я приду в себя. А если насовсем… ведь с сумасшедшим можно развестись. Скажи, ты уехала бы к Бастьену?

— Перестань, — нервно проговорила она.

— Почему — перестань, ты не хочешь слышать о нём, тебе это больно?

— А тебе нравится изводить меня? — сердито вскрикнула она и отодвинулась от него на самый край кровати.

Окассен помолчал. Потом прижался к ней, запустил ладони к ней под рубашку, стал целовать сзади в шею и затылок.

— Думаешь, я не понимаю? — мрачно проговорил он. — Тебе ведь не нравится со мной в постели. Раньше я думал, всем женщинам это противно. Но твоей чернявой подружке со мной нравилось.

Николетт резко вырвалась из его рук и с головой закуталась в одеяло. Несколько минут Окассен безуспешно пытался развернуть её. Не выдержав, шлёпнул ниже спины.

— Эй, ты почему не слушаешься?

— Потому что ты — мерзкий злой развратник! — скинув одеяло, ответила Николетт. — Для тебя радость издеваться надо мной!

Голос у неё дрожал, словно от слёз.

— Да что я такого сделал? — растерянно спросил он. — Хотел поговорить с тобой по душам, а ты злишься!

Он притянул Николетт к себе, стал гладить и целовать, но она лишь сглатывала слёзы. И упорно сопротивлялась, отталкивая его руки и изо всех сил сжимая колени. Борьба закончилась победой Окассена — он насильно раздвинул ей ноги, а потом соединил их у себя на талии.

Вскоре Николетт уже двигалась ему в такт и глубоко вздыхала, подгоняя горячую волну, разливающуюся в животе. Она давно перестала воображать Бастьена, чтобы получить любовное наслаждение. Они с Окассеном притёрлись друг к другу телами, как кинжал и ножны, и заранее ощущали, когда и как наступит сладкий финал.

— Боже, я понял! — тяжело дыша, проговорил Окассен, откидываясь на подушки. — Ты от ревности так разозлилась, верно? Ты ревнуешь меня, значит, всё-таки, любишь? Правда, Николетт?

— Спи, ради Бога! — устало ответила она — Ты меня замучил своими глупостями!