Счастливчик

Глава 3 Грех не бывает красивым

Все мускулы Бастьена уже дрожали от напряжения, но взмахи меча были по-прежнему стремительны. Окассен нападал, Бастьен отбивался. Оба противника обливались потом, но ни один не мог взять верх.

— Стоять! — скомандовал их наставник Люссон.

Окассен вытер лицо рукавом, Бастьен просто замер на месте, тяжело дыша.

— Вы оба никуда не годитесь, — заявил Люссон.

Он был оруженосцем Ролана де Суэза, старшего брата мадам Бланки. Вот уже пять лет кузены проходили обучение в замке Суэз. За это время они сильно вытянулись и окрепли, но, конечно, обоим было далеко до Люссона. Казалось, он весь состоит из сухих мускулов, которым страшно завидовали оба юноши. Такая сухость мышц, напоминающих по виду мотки проволоки, свидетельствовала о стальной закалке, об испытаниях сотнями боёв… Ничем подобным Окассен и Бастьен похвастать не могли.

— Ты вечно прыгаешь на противника, как дикая кошка, не соразмеряешь силы ударов, — сказал наставник Окассену. — Истратил всю энергию в начале поединка, а дальше — чёрт знает что.

Окассен вытирал с лица пот и кивал — да, он знает свои слабости, но попробуй пробей защиту такого твердолобого противника, как его кузен!

— А ты, наоборот, никогда не сдвинешься вперёд ни на шаг, — сказал Люссон, обернувшись к Бастьену. — Даже не пробуешь превратить защиту в нападение.

— Я знаю, — сказал Бастьен. — Но если я перейду в атаку, будет уже кровь. Кузен слишком сумбурно бьётся.

— А что мне делать, если ты стоишь, как пень. И тебя ничем невозможно прошибить! — тотчас заспорил Окассен.

Люссон велел обоим молчать. И принялся в тонкостях объяснять их ошибки, стараясь оценивать беспристрастно. Но всё равно чувствовалось, что он больше одобряет тактику Окассена. И после, когда Люссон уже отпустил их отдыхать, Бастьен сказал, что знает причину благосклонности наставника.

— Я лучше фехтую. Отец тоже это говорит. Какие ещё причины? — спросил Окассен, раздевшись до пояса и плеща на себя водой.

Бастьен молчал, нахмурив брови. Тоже снял рубаху, зачерпнул ковшиком воды из бочки.

— Думаешь, из-за Мелинды? — спросил Окассен.

— Ясное дело, — мрачно ответил Бастьен и вылил воду себе на голову.

Речь шла о дочери Люссона. Она была ровесницей Окассена и на пару лет моложе Бастьена — то есть, лет семнадцати, но уже считалась красивейшей девушкой графства.

— Может быть, — Окассен снял с пояса костяной гребень и принялся расчёсывать свои волосы, русые и прямые, как трава. — Я слышал, мои родители говорили, мол, Люссон надеется, что я женюсь на Мелинде.

— Дядя этого хочет? — быстро спросил Бастьен.

— Не думаю. Что за приданое у дочки оруженосца? — пренебрежительно ответил Окассен.

Он быстро оделся, затянул пояс и теперь с лёгкой усмешкой наблюдал, как Бастьен тщательно протирает меч тряпкой, а потом не менее аккуратно причёсывается. Не глядя в лицо Окассену, он проговорил:

— Мелинда очень красивая. Говорят, сам граф де Брешан хотел взять её в жёны.

— Но не взял, — насмешливо сказал Окассен. — И ты напрасно думаешь, что Мелинда такая уж замечательная. Говорят, она уже порченая.

— Что?!

Глаза Бастьена так и вспыхнули. Он переживал пылкую влюблённость в прекрасную Мелинду. Она была предметом страсти многих рыцарей, включая Альома, сына их дяди Ролана, и графа де Брешана. Ходили слухи, что Люссон, очень уважаемый, но небогатый безземельный воин, хотел бы выдать дочь за Окассена де Витри.

— Кто тебе сказал такое? — с ужасом спросил Бастьен.

Окассен рассмеялся.

— Значит, нет? А я думал, ты с ней уже спал.

Бастьен всегда легко краснел, а сейчас и вовсе залился румянцем.

— Что за свинство так думать о ней и об мне!

Окассен прицепил к поясу меч, взял свой плащ и направился к замку.

— Ты идёшь?

Он был шире в плечах, чем Бастьен, хотя немного ниже ростом. Русые волосы свисали ему на глаза, и он вечно дёргал головой, отбрасывая их назад. Лицо у него было приятное, особенно, когда он улыбался, хотя улыбка всегда казалась немного хитрой и колкой.

— Иду, — хмуро отозвался Бастьен.

Его внешность была гораздо ярче — нездешняя горячая красота. Совсем уже взрослое лицо с точёными чертами, алые губы, соболиные брови. Все девушки, и деревенские, и благородные, оборачивались ему вслед. А приятели завистливо называли его счастливчиком. Ему везло в любви, в поединках, в играх. Любая покупка всегда получалась у него удачной, любое пари он выигрывал.

— Будто ты не путаешься с девками? — спросил Окассен. — Альом рассказывал мне, как вы с ним по весне водили девок в лес. Фу! Немытые крестьянки, они же вонючие, как кобылы!

Бастьен молчал. Он невольно оглянулся в сторону южной башни, в которой жила семья Люссона. А вдруг Мелинда выглянет в окошко?

— Я потому и подумал, что ты спишь с ней, — продолжал Окассен, выразительно кивнув в сторону южной башни.

— Оставь её в покое! — с внезапной яростью ответил Бастьен. — Если она тебе не по нраву, это не значит, что она развратница!

Его вспышка, кажется, припугнула Окассена, во всяком случае, он перестал улыбаться.

— Не трогаю я твою Мелинду, упаси Бог. Что ты злишься из-за чепухи? Я пошутил. Только если она узнает, что ты водишь шашни с деревенскими девками, то не выйдет за тебя.

— Все это делают, — процедил сквозь зубы Бастьен.

— Я — нет. Я ими брезгаю, — отозвался Окассен.

Они пересекли двор, помахали приветственно начальнику стражи, который неподалёку беседовал с замковым управителем.

— Ты так заболеешь, — сказал Бастьен. — Если мужчина не спит с женщинами, он страдает бессонницей и душевными расстройствами. Мне это отец говорил, а он лекарь.

— Душевные расстройства получаются из-за грехов, а плотские связи без брака — грех, — уверенно возразил Окассен. — Твой отец живёт среди нехристей, вот и набрался от них всякой ереси. Я ни с кем не буду спать до свадьбы. Аббат говорит, что это правильно.

— Аббат сам похаживает к Жервезе-вдове, — с беззлобной усмешкой сказал Бастьен.

— Ты врёшь! Чёрт тебя раздери, ты врёшь!

Окассен так заорал, что воробьи и галки стаей сорвались с карнизов, а Мелинда, стоявшая в дверях замка, вскрикнула от ужаса.

— Что с вами, мессир де Витри?

Она подбежала к юношам. Полосатый шлейф тащился за ней по каменным плитам, и Окассен покосился на него с отвращением. Он где-то слышал, что носить шлейф дурно, ибо это смахивает на хвост дьявола.

— Ничего, мы просто поспорили с кузеном, — холодно ответил он.

Мелинда достала из кошеля на поясе мятную пастилку и протянула Окассену:

— Возьмите, это вас успокоит, любезный друг!

Бастьена точила ревность. Видно, действительно, отец Мелинды настраивает её на Окассена. Конечно, по местным меркам — это достойная партия. Пусть Витри и бедны, но они из уважаемого дворянского рода, а богатство отца Бастьена — неведомо где, да и есть ли вообще? Люссон не верил, что лекарь может быть богат. И вообще считал позором служить лекарем, да ещё в каких-то сарацинских землях.

— Кто из вас победил сегодня в поединке? — вежливо спросила Мелинда.

— Была ничья, — поспешно сказал Бастьен. — Кузен слишком увлёкся атакой, а я ушёл в глухую защиту. Получился бой шершня со стволом дуба.

Мелинда засмеялась. Веселье делало её лицо поистине чудесным — огромные янтарные глаза сияли, белые зубы сверкали. Всё в ней было прекрасно — и рыжевато-каштановые косы, уложенные кольцами на висках, и удивительной длины ресницы, и прелестный маленький носик.

«Словно огонь пожирает меня, когда я смотрю на неё, — с тоской думал Бастьен. — Я бы растопил её, как воск своими ласками, довёл бы её до вершин наслаждения. Разве кузен это сумеет?».

Но Мелинда смотрела только на Окассена.

— Значит, вы всегда нападаете? — мурлыкающим голосом спросила она. — Думаю, вы будете брать штурмом великие замки и города…

Окассен польщённо улыбнулся.

За обедом кузен Альом, старший сын Ролана де Суэз, потихоньку предложил кузенам «устроить весёленькую вылазку, когда стемнеет».

— Какую? — тотчас спросил Бастьен.

— Старик Готье вчера поставил на реке верши, и сегодня они, должно быть, битком набиты угрями. Давайте наведаемся туда в темноте и вытрясем их?

Окассен и Бастьен переглянулись.

— Готье — вредный старикашка, — подначивал Альом. — Помните, как он ночью швырял по нам камни из пращи?

— Хотя мы просто ехали мимо, — отозвался Окассен. — Да, противный старый хрыч.

— И у нас будет паштет из угрей, — со смехом добавил Альом.

На том и порешили. Едва стемнело, подъехали к реке, привязали коней к молодому дубку шагах в двухстах от дома рыбака. Потом разделись и пошли к сетям по мелководью, натыкаясь в темноте на тростники.

Альом уже шарил в воде руками, когда Окассен вдруг взвыл — он наступил на острый корень.

— Тихо ты! — зашипели на него братья.

Но во дворе Готье уже залаяла собачонка, и сам рыбак побежал с факелом к воде.

— Кто там, сукины дети? Убью!

Юноши выскочили из воды и бросились к своим коням. Окассен, хромая, бежал последним. Готье, несмотря на возраст, быстро догнал его и огрел палкой по спине.

Бастьен и Альом поспешно одевались, а Окассен шарил в седельной сумке трясущимися от злобы руками. Юноши и опомниться не успели, как в руках у него вспыхнул огонь. Окассен держал стрелу с наконечником, обмотанным горящей просмолённой паклей. Секунда, и он метнул её из лука. А стрелял он лучше всех в замке Суэз.

Стрела воткнулась в соломенную крышу хижины, которая мгновенно загорелась. Оранжевый столб огня поднялся на рекой.

— Ты сдурел? — крикнул Альом. — Ведь он в одиночку не потушит пожар!

— Он ударил меня, этот паршивый холоп, он посмел меня ударить! — с яростью отозвался Окассен.

Бастьен быстро посмотрел на Альома:

— Скачем в деревню!

Они оглядывались на скаку. Хижина, выстроенная из старого дерева и тростника, полыхала, как факел. Окассен не оборачивался. На лице его застыло упрямая злость, как у обиженного ребёнка. Проезжая мимо церкви, Бастьен ударил в стоявший на пригорке пожарный колокол. А дальше юноши поскакали к замку, молясь в душе, чтобы никто их не заметил.

— Надеюсь, что потушат, — сказал Альом. — Ты набитый дурак, Окассен! Ведь по конским следам сразу поймут, что это мы. Отец мне башку оторвёт. Готье поставляет нам самую хорошую рыбу.

— Да не подохнет ваш Готье, — раздражённо ответил Окассен. — Он же бегал снаружи.

— А снасть? Вся снасть у него в доме. Ох, здорово нам достанется за это!

В замку Суэз жило много молодых людей, способных на подобное бесчинство, но барон Ролан сразу догадался, что пожар устроили его старший сын и племянник Бастьен. Не в первый раз они совершали дурацкие выходки. Например, в прошлом месяце забрались на винокурню и стащили бочонок выдержанного вина, которое предназначалось для сдачи оброка в замок. И даже не выпили толком, а едва попробовали, бросив бочонок открытым. Дорогое вино просто вытекло, а молодым балбесам и горя мало!

Но Альом и Бастьен никогда не устраивали поджогов, не насиловали девиц, вообще, предпочитали не наносить вреда людям. На такое безрассудство способен только Окассен. Он вообще неспособен сдерживать ярость — скверное качество для рыцаря.

— Да что такого, дядя! — вспылил Окассен, когда барон принялся ругать его. — Это холоп сам виноват. Он ударил меня, а я — рыцарь!

— Какой ты, к чёрту, рыцарь! — рассвирепел Суэз. — Рыцари не жгут дома своих подданных. Они их защищают в случае войны. Из-за твоего сумасбродства сгорела вся снасть, а старик ладил её едва ли не всю жизнь. У меня договор о поставках рыбы в монастырь Сен-Жерве. Что я им пошлю к посту, скажи, кретин малолетний?

Будь парни помоложе, Суэз выпорол бы всех троих. А сейчас оставалось только плюнуть со злости и сообщить, что ни один из виновников не получит стрел целый год. Пусть сами себе их мастерят!

Альом был зол, как бес.

— Вам-то хорошо, — возмущённо сказал он кузенам. — Вам шевалье де Витри купит стрел, а мне как быть?

Потом махнул рукой и предложил Бастьену:

— Пойдём к девчонкам, развеемся? Об охоте теперь нечего и мечтать.

Бастьен кивнул. Потом сказал:

— Не переживай, братец. В субботу будет ярмарка, я куплю тебе стрел. Пусть пока дядя немного остынет.

— А я съезжу домой, — сказал Окассен. — Расскажу, как меня здесь обижают.

В доме Витри было тихо. Мадам Бланка со служанкой красила шерсть на заднем дворе, а шевалье, как всегда, пропадал на охоте. Окассен рассказал матери историю с поджогом, и она, конечно, приняла его сторону.

— Может, Ролан намекал, чтобы мы возместили ему ущерб? Но ведь не ты затеял эту глупость, а его сынок. И ты прав, что не потерпел унижения от холопа!

Окассен спросил, есть ли в доме еда. Он страшно проголодался, дядя-то устроил им выволочку, даже не дав позавтракать.

— Иди на кухню, там Николетт пироги стряпает, — ответила мать.

Николетт выросла высокой, лишь немного уступала в росте Окассену. Грудь за последние пару лет поднялась так, что девушка даже стеснялась, талия была стройная, словно молодое деревце. Мадам Бланка старалась одевать Николетт по-господски. Всё-таки, девица красивая, уже на выданье. К ней сватался конюший графа де Брешан, хотя сговор ещё не заключали.

Перепачканная мукой, Николетт возилась у стола. Белокурые волосы змейками спадали ей на лоб, и она сердито отводила их рукой.

— Привет, — сказал Окассен.

— О, здравствуйте! — с улыбкой ответила она. — Вы один? А где мессир Бастьен?

С тех пор, как Окассен поступил в рыцарское обучение, Николетт звала его на «вы». Мадам Бланка сказала, что так будет приличнее, ведь они больше не дети, которые играют вместе, а молодой сеньор и воспитанница его родителей. Конечно, она не служанка, но и не ровня дворянскому сыну.

— Бастьен? — усмехнулся Окассен садясь верхом на лавку. — Каждый раз, как я прихожу домой, ты спрашиваешь о нём. Держу пари, ты влюбилась в него, Николетт!

— Глупости, — ответила она, и снова отвела волосы со лба, ещё больше испачкав его мукой.

— Не глупости, а правда, — ехидно возразил Окассен. — Будь осторожна с ним, Николетт! Я твой молочный брат, и дурного не посоветую. Бастьен — ужасный бабник. Такие девчонки, как ты, для него — дешёвые игрушки. Он перепортил уже половину графства.

— А мне кажется, он порядочный, — возразила Николетт.

Она смотрела только в миску с тестом. Лицо у неё стало обиженным и грустным.

— В нём сарацинская кровь, — возразил Окассен. — Все сарацины — страшные развратники, такова уж их природа. А сохнет он по Мелинде, дочке Люссона.

— Той, что хотят выдать за вас? — с деланным равнодушием спросила Николетт.

Окассен сплюнул на пол и растёр плевок сапогом.

— Видела? Вот так я отношусь к Мелинде. Я ни за что на ней не женюсь.

— Почему? — миролюбиво спросила Николетт. — По-моему, она вполне вам подходит. Красивая, хорошо воспитанная.

— Она — хорошо воспитанная? Да ты совсем сдурела, девка!

Окассен даже вскочил с лавки.

— Погляди, как она наряжается! Таскает за собой хвост, точно чертовка! И сиськи вывалены наружу, прямо предлагает себя всем подряд!

— Мне кажется, сейчас так модно, — возразила Николетт. — Не сама же она выдумала эту моду.

— Ну, ещё бы, модно! — злобно выкрикнул Окассен. — Все вы одним миром мазаны, шлюхи! И ты туда же! Вот что ты напихала себе за пазуху?

Он со всей силы схватил её сзади за грудь. Николетт взвизгнула.

— Вы что, с ума сошли? Больно!

Он со смехом отпустил её.

— Да, у тебя всё настоящее. Но ты же понимаешь, глупая, что дурно иметь такое тело?

— Чем же дурно? — сердито спросила она. — Другие считают, что это красиво!

Окассен с размаху влепил ей пощёчину. Николетт заплакала и, сев на лавку, закрыла лицо руками.

— Это тебе за «красиво», — сказал он, встав перед ней. — То, что грешно, не может быть красиво, ясно тебе?

— Мне ясно, что ты — злой дурак, — с отвращением произнесла Николетт.

Он повалил её на лавку с такой силой, с какой нападал на противников во время тренировок в рукопашном бое.

— Мерзкая тварь, блудня! Я знаю, что у тебя на уме одни пакости. Ну, если ты осмелилась на это…

Он сунул руку ей под платье. Николетт отбивалась изо всех сил, била его, царапала. Но он был куда сильнее, руки жёсткие, как сталь. Сколько Николетт не сопротивлялась, он добился своей цели — засунул пальцы в её лоно. И тотчас отпустил.

Вся красная, как рак, она с рыданием бросилась к очагу. Окассен вытер пальцы о кафтан.

— Что ты ревёшь, дурочка? Всё в порядке. С прошлого раза ты своей невинности не потеряла.

Она даже говорить не могла — вся дрожала от слёз.

— Хватить ныть, покорми меня. Я голодный.

Он сел за стол. А тут и мадам Бланка вошла.

— Ты ещё не поел, сынок? — спросила она. — А ты что плачешь, Николетт?

Девушка ничего не ответила. Молча поставила перед Окассеном тарелку с горячими пирожками. Налила в кружку сидра. Может, стоило бы пожаловаться хозяйке, когда это произошло впервые. Но Окассен «стерёг» её целомудрие подобным образом уже полгода. Какой смысл говорить теперь?

Страшный стыд мучил Николетт при одной мысли об этом. Она смогла бы понять, если бы он принуждал её к близости, как это делали многие молодые сеньоры со служанками. Но о таком и речи не было.