Ты - не мой тип

Глава 10. Марина

В холле офиса пахнет кофе и утренней спешкой. Мы с Олей сидим у окна — каждая со своим стаканчиком и мыслями, которые не хочется озвучивать вслух. Она закидывает ногу на ногу и смотрит куда-то поверх крышки стакана.

— Он снова опаздывает, — бормочет она, будто себе, но я знаю: это про Вершинина. Я делаю глоток. Кофе, как всегда, на грани допустимого. Слишком крепкий, с резким послевкусием.

— Может, ты просто заранее приходишь, чтобы увидеть, как он проходит через турникет? — поддеваю я с ленивой улыбкой.

Оля фыркает. Не обижается. Но в уголке губ — чуть-чуть замирает улыбка.

— Просто я пунктуальная. И всё.

Оля – личный секретарь Романа Вершинина. Она его правая рука, всегда и везде, вплоть до того, какой галстук завязать, до того, какие цветы купить его дамам.

Косыгина делает вид, что смотрит в телефон, но взгляд у неё на самом деле устремлён вперёд. И вот он появляется. Быстрый шаг, пальто перекинуто через руку, вторая занята телефоном. Вершинин проходит мимо, едва заметно кивает Оле. Она в ответ кивает чуть более заметно — но не слишком. Всё — в рамках профессионализма. Ни жеста лишнего, ни взгляда задержанного.

А я… просто наблюдаю. Уже почти два года я работаю в компании, и всё это время вижу, как Оля тонко, молча вписывается в его день: приносит документы, решает логистику, перекраивает его календарь. Он — как сложный механизм. А она — будто знает, в каком месте и на сколько градусов подкрутить рычаг, чтобы всё работало плавно.

— Ты когда-нибудь спишь вообще? — спрашиваю тихо, наклоняясь ближе.

Она бросает на меня боковой взгляд. В её зрачках — ирония, усталость и капля чего-то, отдалённо напоминающего преданность. Или зависимость.

— Иногда, — она усмехается, но голос при этом звучит глухо. — У него каждый день начинается с: «Ольга, найдите, пожалуйста», и заканчивается: «Ольга, а давайте перенесём это на утро». Иногда кажется, что я уже не человек, а дополнение к его графику. Как пункт в календаре.

Я пью кофе. Он уже совсем остыл, но рукам тепло, и это единственное, что сейчас имеет значение.

— И всё ещё не свалила? — спрашиваю с полудразнящей улыбкой.

Она пожимает плечами. Почти равнодушно. Почти.

— Часто кажется, что мне это нужно. А иногда просто хочу послать всё.

С этими словами она вдруг переводит тему на что-то нейтральное. И я не настаиваю. Потому что вижу: это не разговор на утро. Это — на потом. Но внутри всё равно остаётся ощущение, что между ними — нечто большее.

— Завтра благотворительный вечер, который устраивает мой босс. Ты должна там быть, не отвертишься, — говорит Оля, щёлкая крышкой кофейного стакана и не отрывая взгляда от моего лица. — Также у тебя есть шанс выбраться из своих вечно серых водолазок. Я уже записала нас к Соне — ты будешь в надёжных руках. Стиль, макияж, новая стрижка, новая ты.

— Оля, — начинаю я, но она поднимает палец.

— Даже не начинай. Хватит. Тебе надо выдохнуть, встряхнуться. Или хотя бы примерить что-то с декольте.

Устало киваю, невозможно больше сопротивляться. Целый день я пыталась быть «просто сотрудницей». Печатала отчёты, участвовала в летучках, отвечала на почту, не поднимая головы. Говорила ровно, вежливо, аккуратно. Привычным голосом. С привычным выражением лица. Никто бы не заметил — в ней что-то не так.

Но внутри меня накатывала усталость — не столько от работы, сколько от самой себя. От этого бесконечного сопротивления, от попыток отгородиться, выстроить заново границы, которые уже однажды пали.

Офис уже опустел. Я задержалась — якобы доделывала документы, на самом деле просто не хотела идти домой. Не хотела возвращаться в тишину, где можно услышать собственное сердце — и этот назойливый внутренний голос, который шептал, что я сдаюсь.

Когда я вышла из здания, воздух был уже вечерний, с намёком на прохладу. Я достала телефон, сделала пару шагов… и вдруг перед моим носом резко остановилась машина. Она была вопиюще дорогой — как костюм на заказ, сшитый в Италии и доставленный курьером лично владельцу. Черный кроссовер, будто выточенный из тени. Узкие, хищные фары смотрели на меня, как глаза зверя, выжидающего в засаде. Стёкла тонированы почти в зеркальный оттенок.

Я резко отшатнулась, испуганно. И тут водительская дверь открылась, и молодой мужчина в чёрной рубашке — явно шофёр — вышел и направился ко мне.

— Добрый вечер, госпожа Левицкая, — говорит он с лёгким напряжением.

Я нахмурилась.

— Добрый …

Он молча обошёл машину и открыл пассажирскую дверь. Внутри, как в чёрном аквариуме, сидел Марк.

Прошла неделя после нашей последней встречи. Я до сих корю себя за то, что тогда не прибралась дома. Также лювлю себя на мысли, что я немного скучала по его недовольному взгляду.

— Садись, — сказал он ровно.

Марк смотрел прямо на меня. Никакой улыбки. Как будто он пришёл за долгом. Или за ответом.

Я замерла. Водитель, как будто почувствовав, что вмешиваться нельзя, застыл рядом с дверью.

— Что происходит? — я чуть отступила.

— Левицкая, — сказал он с лёгкой насмешкой, не шевелясь. — Ты ещё думаешь?

— Ага. Например, думаю, с какой стати ты меня похищаешь, — я не сдвинулась с места.

— Ты слишком долго думаешь. А я — не люблю ждать.

— Тогда стой в пробке. Мне нормально пешком, — разворачиваюсь, делая шаг в сторону.

— Левицкая, не заставляй меня выходить, — устало говорит он, откинувшись назад. — Я голодный, уставший и чертовски не в настроении слушать твои истерики.

— Тогда поедешь один.

Он открывает дверь. Медленно. С показной вежливостью.

— Отлично, — шепчет, почти себе под нос. — Сам напросился.

И уже через пару шагов — оказывается рядом. Прежде чем я успеваю отступить, его руки обвивают меня, и — поднимает. Не аккуратно, не нежно. Уверенно. Как будто я весила не больше пакета с продуктами.

— Марк! Ты совсем охренел?! — я начинаю вырываться, пинаюсь, дерусь локтями. — Поставь меня! Ты… Ты что вообще творишь?!

— Твоя истерика, — спокойно бросает он, закидывая меня на плечо, — стала утомительна на третьем слове.

Он идёт к машине. Его ладонь — наглая, широкая — аккуратно придерживает меня за пятую точку, чтобы не ёрзала. И я, оглушённая, даже на секунду теряю голос.

— Ты псих, Марк! Псих, придурок и… И ты только что похитил меня!

— О, нет, — он усаживает меня в салон, аккуратно, как фарфоровую статуэтку. — Ты сама вызвалась.

Дверца с глухим щелчком захлопывается. Он обходит капот. Садится рядом.

Мы оба молчим. Машина трогается. За окнами течёт вечерний город — огни, неон, пара чётких капель дождя на лобовом стекле. Я смотрю в окно, чтобы не смотреть на него.

— Куда ты меня везёшь?

— В ресторан. Ужинать. Как делают взрослые люди, когда хотят поговорить, — отвечает он, не поворачиваясь. — Или ты предпочитаешь кричать на парковках?

— Я предпочитаю цивилизованный способ приглашения в ресторан.

Вздыхаю, не в силах больше выдерживать его самодовольное лицо. Слишком близко. Слишком отчётливо пахнет его парфюм — тёплый, пряный, с терпкой кожаной нотой. Я помню этот запах. Он был на моей коже после озера. И теперь — опять.

Сердце начинает биться чуть быстрее, как на взводе, хотя я злюсь. Господи, я так злюсь. На него, на себя, на этот чертов ресторан, в который он меня везёт, словно всё в порядке.

Машина скользит по вечерней Москве. Мы молчим. Но воздух между нами — горячий, натянутый, будто любое слово — и всё вспыхнет снова.

Через какое-то время мы останавливаемся у входа высокого тёмного фасада с приглушённой подсветкой и золотистыми буквами. Я узнаю логотип — ресторан, в который даже при зарплате с тремя нулями не попадёшь просто так. За столики тут бьются, как за бизнес-класс в сезон.

Меня пропускает метрдотель в смокинге. Я иду за Марком.

Внутри — полутемно, дорого, тихо. Ни одного постороннего.

— Где все? — шепчу, чувствуя, как непрошено сжимается живот.

— Я выкупил зал, — говорит он, оборачиваясь. — Чтобы ты не чувствовала себя скованно. Ты же не любишь, когда на тебя смотрят.

— Как благородно, — говорю с иронией. — А похищение в план входило? Или это по вдохновению?

Он не отвечает. Только подаёт стул. Я сажусь, сдержанно, словно на мину. Он — напротив. Рядом панорамное окно. За окном пульсирует ночной город. Внутри — натянутое молчание.

Официант бесшумно ставит перед нами тарелки — тонкий фарфор, изысканно выложенные блюда, которые я даже не пытаюсь идентифицировать. В любом другом случае я бы сделала фото, посмеялась с Олей, спросила, как это едят. Но сейчас — слишком тихо. Слишком он близко.

Марк берёт бокал, отпивает. Не торопится начинать разговор. Я жду — но недолго.

— Значит, ты всё ещё сердишься.

— Интересное наблюдение. Наверное, это из-за того, как ты засунул меня в машину, будто я мешок картошки.

Он улыбается уголком рта. Чуть. Почти незаметно.

— Не мешок. Скорее, невесомая женщина с плохим характером.

Он смотрел на меня неотрывно — взгляд прожигал, как глоток вина натощак: сначала приятно, потом голова идёт кругом. В зале — ни души, только мы и мягкий полумрак, разбавленный бликами от свечей.

— Это, по-твоему, нормально? — тихо спросила я, глядя в бокал. — Выкупить зал, вытащить меня насильно и сидеть напротив, будто ничего не случилось?

— А что случилось, Марина? — голос у него низкий, ленивый, почти насмешливый. — Мы просто ужинаем.

— Серьёзно? Почему ты резко начал обращать на меня внимание?

— Я и раньше на тебя обращал внимание. То, что ты этого не замечала, это не мои проблемы, — он наклонился ближе, облокотился локтями о стол. Его губы едва шевелились. – Скажи, чего именно ты боишься больше: моих намерений или собственной реакции на них?

— Своей реакции, — выдохнула я, стараясь сохранить спокойствие, хотя каждое слово было тяжелым испытанием. Сердце трепетало, глаза смотрели открыто, хотя внутренне я чувствовала глубокую неуверенность.

— Ты права, — проговорил Марк тихо, не отводя взгляда. — Самое сложное — это побороть собственные страхи. Страх потерять контроль, свободу выбора, доверие.

— Порой ощущение потери контроля пугает больше всего остального. Легче оставаться холодной, расчетливой, закрываясь от проявлений тепла и понимания.

Он пристально посмотрел на меня, словно оценивая глубину переживаемых чувств. Затем протянул руку, мягко проведя большим пальцем по моей кисти, вызвав легкое покалывание мурашек.

— Тебе необязательно быть такой холодной, — сказал он задумчиво.

Я нерешительно улыбнулась, понимая, что впервые за долгие годы наше общение перешло на новую грань открытости и доверия.

В следующую секунду Марк отодвинул тарелку, а затем и столик, который создавал границы между нами. Он потянул меня за запястье, легко, будто играючи.

— Подойди, — сказал он. — Сядь ко мне.

— Ты сумасшедший, — прошептала я.

— Возможно. Но ты всё равно подойдёшь.

Я медлила. Секунда. Две. Сердце в горле. И всё же встала. Шаг. Второй. Его колени. Его руки, ловко сжавшие мою талию.

— Вот так лучше.

—Ты собирался кормить меня ужином или…— мой голос чуть дрожал.

— Или, - повторил он, не отводя взгляда. — Всё ещё злишься?

— Да, — ответила я.

— Но не настолько, чтобы уйти. — шепчет мне в ухо. — Знаешь, что хуже всего?

Я сглотнула. Он продолжал, почти не касаясь:

— Что я думаю о тебе каждую ночь. Представляю, как ты выглядишь без одежды. Как ты звучишь, когда кончаешь.

Я попыталась сохранить дистанцию, оперлась на край стола, но он уже смотрел на меня с такой концентрацией, будто весь остальной мир перестал существовать. Его рука легла на мое бедро. Легко, почти лениво, но я ощущаю этот жест каждой клеткой тела. Пальцы скользнули под тонкую ткань юбки.

— Ты дрожишь, — прошептал он, прикасаясь мягко, как будто проверяя.

Его ладонь медленно скользила по моему животу, ниже, пока не добралась до моих трусиков, без спроса, как будто это было закономерно. Как будто он имел право.

Я хотела возразить. Уйти. Сказать что-то язвительное — но дыхание сбилось. Когда его пальцы касаются сквозь тонкое кружево, я непроизвольно втягиваю воздух сквозь зубы. Он улыбается краешком губ. Продолжает. Медленно. Сдержанно. Уверенно.

— Чёрт, Левицкая, — выдохнул Марк, ловко пробираясь через мои трусики, двигая пальцами во мне. — Такая гладкая, — почти выдохнул он. — Такая горячая.

Воздух между нами был густой, как мёд. Он чуть повернул моё лицо к себе и заглянул в глаза.

— Я хочу, чтобы ты кончила, здесь, — его голос почти шёпот, едва слышный, но обжигающий.

Я ощущаю его прикосновения внутри себя, всё тело пульсирует, каждая мышца натянута, как струна. Марк смотрит на меня не отводя взгляда, изучает каждое движение, каждый стон, который я пытаюсь удержать в себе.

Он вжимает меня ближе к себе и я чувствую, как его член упирается в меня, твёрдый, опасный. Невольно двигаюсь, бедра сами ищут этот нажим, эти пальцы, это напряжение.

Затем его губы нашли мои — требовательно, грубо, будто всё, что между нами тлело, наконец прорвалось наружу.

Я не помню, в какой именно момент перестала думать. Мысли, как ненужные страницы, вылетали из головы одна за другой. Осталась только кожа — обострённая, будто без защиты, и его прикосновения, такие уверенные, тёплые, нахальные… Я растворялась в них, как в горячей воде — сначала вздрагивая, а потом не в силах вынырнуть обратно.

Он знал, куда прикасаться. Будто изучал меня в темноте с закрытыми глазами. С каждым движением — всё глубже, всё ближе к центру, к тому месту, где я давно прятала голод, стыдливо и молча. А теперь он доставал его наружу, обнажал с такой нежной жестокостью, что я теряла опору.

Я обвила его шею, прижимаясь лбом к его щеке, не в силах сказать ни слова. Только дыхание — рваное, влажное, шальное. Пальцы сжались у него на рубашке, а в животе — нарастающая волна, теплая, сладкая, поднимающаяся всё выше, выше, выше.

И когда она накрыла меня, я громко вскрикнула. Это было как вспышка — яркая, острая, горячая. Как будто всё моё тело стало огненной линией пульса. Каждая клеточка вибрировала. Колени дрожали. Я пряталась в его плечо, чтобы никто — даже стены — не услышал, как я кончаю у него на коленях.

Он держал меня крепко, как будто знал — я сейчас исчезну, растаю. И в этом исчезновении — не было страха. Были только я и он.