Ты - не мой тип

Глава 2. Марина

Дача? Серьёзно?

Наспех печатаю объяснительную.

«Уважаемый, Мистер Хамло.

А не пошли бы вы…»

Нет. Стираю. Пишу заново.

Тема: Объяснительная

Уважаемый Марк С. Морено,

Объяснительная — ниже, если позволите.

"Причина задержки: усталость от постоянной борьбы не с системой, а с теми, кто ежедневно её изображает. Что до внешнего вида — к сожалению (или к счастью), под рукой не оказалось дресс-кода с каталога Armani. В следующий раз постараюсь сбегать до Воронежа и обратно пораньше."

С уважением,

М. Левицкая

Через минуту приходит ответ.

Тема: Ответ получен

Признаю: немногие способны превратить объяснительную в миниатюру с элементами драмы, комедии и лёгкой пощечины. У вас это вышло особенно остро.

Но, как бы блистательно вы ни отыгрывали роль бунтарки с обострённым чувством стиля, напомню — мы всё же не на репетиции, а в офисе. И на этой «сцене» ценятся цифры, а не интонации.

Жду в кабинете. Пять минут.

Желательно — без риторических реплик и с выражением лица, которое не бросает вызов каждому встречному.

М.К.

Я читаю письмо — и в висках начинает стучать. Даже в электронном виде умудряется разогнать давление.

«Миниатюра с элементами драмы, комедии и лёгкой пощечины…»— ну, конечно. Ему ж надо обязательно вставить это своё ядовитое изящество. Словно он всегда на полшага выше. Всегда наблюдает, оценивает, препарирует.

Господи, как же он меня раздражает.

Я захожу без стука. Дверь за мной захлопывается громко, как выстрел.

Он сидит, не отрываясь от монитора. Только приподнимает бровь, когда слышит мои шаги.

— Постучаться — уже не модно?

— Простите, дверь не была залита лавой. Подумала, можно заходить.

Он поднимает взгляд. В руке держит чашку кофе, идеально подобранного по цвету к его костюму. Конечно.

Он медленно поворачивается. В глазах — легкий прищур. Ни тени удивления. Только снисходительная усмешка.

— Не прошло и десяти минут. Прогресс, — его голос ленивый, но с металлической ноткой, — хотя «дача под Воронежем» всё ещё не выветрилась.

Я делаю вдох. Через нос. Медленно. Чтобы не заорать.

— Думаю, вам стоит заняться стендапом. Особенно когда захочется замаскировать собственную пассивную агрессию под дешевый сарказм.

Он усмехается, облокачиваясь на край стола, будто наблюдает за забавной сценой.

Кабинет Марка — стеклянный аквариум с панорамой на весь офис. Просторный, вычищенный до миллиметра, с темным деревом и кожей. Я ненавижу заходить сюда. Даже не из-за него. Из-за ощущения: будто ты на сцене, под светом софитов.

А он жюри.

— Это предварительная сводка за год. Сюда вошли обобщённые показатели по трём регионам, — я кладу отчет на его стол. Плотная бумага, сшитая аккуратно, каждая диаграмма вылизана до запятой.

Марк откидывается в кресле, листает молча. Страница. Взгляд. Перелистывание.

— Здесь у тебя прирост, — кивает он на страницу, — а вот здесь? Почему в четвёртом квартале север просел?

— Потому что в октябре мы потеряли крупного дистрибьютора. Я писала в аналитике, он ушёл к конкурентам.

Подхожу ближе к его столу кладу тонкую папку.

—А это обновлённые сводки по рынкам Азии. Плюс к ним я сделала развернутые сценарии по новой модели в Японии. Три варианта.

— Это по той, где у нас кастомная линия на левый руль? — лениво уточняет он, откидываясь назад. — Я думал, в Японии любят правый.

— Это как раз объяснено в отчёте. Мы не идём в розницу. Только частные заказы. Топ-менеджеры, коллекционеры, корпоративные бонусы. У нас на руках уже четыре запроса, включая миллиардера из Осаки. Левый руль — его требование.

— Вот за это я вас не увольняю, — Марк откидывается на спинку кресла, сцепив пальцы за головой. —Вы стратег до костей.

Я напрягаюсь. Жду «но».

— Но, — говорит он с ленцой, — я не понимаю, как человек может одновременно работать стабильно… и при этом выглядеть так, будто ненавидит каждую минуту своей жизни.

— Стараюсь. Это моя суперсила.

Пристально смотрит.

— Скажите, вы делаете это специально?

— Что именно?

— Это, — его голос тянет с ленивой насмешкой, — волосы, собранные как у сумасшедшего учёного. Макияж, которого нет. Одежда — будто вы поспорили с зеркалом. У вас протест против ухоженности?

Волосы, одежда, внешний вид. Конечно, это же важнее отчётов, правда? Не то чтобы я работала до ночи, тащила проекты на себе, спасала дедлайны. Нет, у него ведь есть миссия — уничтожить остатки моего самоуважения через критику моего пучка. Великолепно, Марк. Просто блестяще.

Иди к чёрту. И со своими костюмами, и со своим взглядом, который сначала режет, а потом — будто гладит изнутри.

— У меня протест против абсурдных ожиданий. Если вы предпочитаете клонов в каблуках и в обтягивающем, загляните в отдел маркетинга. А я, если позволите, пришла работать, а не устраивать дефиле перед вашим эго.

— Я просто дал честный фидбэк, — сказал он наконец, подходя ближе, — если бы хотел вас обидеть, поверьте, вы бы это почувствовали.

Я засмеялась. Сухо, нервно.

— Чувствительность — не ваша сильная сторона.

— У меня другие сильные стороны, — его голос стал ниже, бархатнее, — но вы и до них пока не доросли.

Я стою молча. В груди поднимается глухое раздражение. Но его голос как будто вытаскивает наружу моё отражение, о котором я давно забыла.

— Прекрасно, — я выдыхаю, сдерживая усмешку. — Значит, я не соответствую вашим эстетическим стандартам. Какой ужас. Возможно, вам теперь будет трудно уснуть, переживая это.

Он улыбнулся, но глаза его не были добрыми. Они были острыми, почти алчными.

— Не преувеличивайте, — мягко бросает он. — Я человек простой. Сомневаюсь, что ваш гардероб способен довести меня до бессонницы.

Вот гад.

—Знаете, что странно? — он наклоняется чуть ближе, голос ниже. — Чем больше вы отстраняетесь — тем отчётливее я вас замечаю. И это раздражает.

В его словах был скрытый вызов. Он смотрел на меня так, будто пытался разглядеть всё, что скрывается за этой маской, которую я так ловко на себе носила. Но я не собиралась ему это позволить.

— Что именно раздражает? Мой характер или мои кроссовки? —я спросила, не скрывая лёгкого сарказма.

Он сделал паузу, казалось, раздумывая.

— То, что вы делаете всё, чтобы быть невидимой, — сказал он, — и при этом всегда в центре моего внимания. Считайте, это талант.

Он подошёл так близко, что я могла почувствовать его запах — дорогой парфюм, лёгкий, едва уловимый, но навязчиво дорогой. Он заставлял меня думать о нём как о чём-то более, чем просто начальнике. Это было неприятно и тревожно.

Затем Марк отворачивается, берёт со стола папку и резко закрывает её, словно пытаясь подавить свою собственную вспышку раздражения. Пауза. Время сжимается, но я молчу.

— Вы нужны мне в проекте, который начнётся в понедельник. И мне необходим человек, который хотя бы делает вид, что хочет здесь быть, — сказал он наконец.

В его голосе не было злости, только простое и бескомпромиссное требование. И я не могла понять, что меня больше злило — его слова или то, как он произносил их, с такой лёгкой, почти неуловимой уверенностью.

— Не уверена, что умею притворяться, — я смотрела в его глаза, пытаясь держать лицо. Но в ответ его взгляд становился только более наглым.

Он подошёл ещё ближе, нависая надо мной, и мне стало немного тяжело дышать. Его присутствие было подавляющим, его дыхание стало более слышным. Я почувствовала, как его горячий взгляд скользит по мне, будто он видит каждую деталь моего тела.

— Тогда научитесь, — произнёс он с оттенком угрозы, но в его голосе звучало нечто большее — вызов. — Или найдите другую работу, где можно ходить в мешках и прятать глаза. В "Moreno Industry" мы не играем в невидимок. Мы либо в игре — либо за дверью.

Его слова повисли в воздухе, и я почувствовала, как напряжение между нами возрастает. Он отходит от меня, но я не могу отделаться от ощущения, что я только что стала частью какой-то игры, которую я не совсем понимаю.

Он делает глоток кофе, и его взгляд снова касается меня.

— Можете идти, — сказал он.

Я развернулась и вышла, стараясь не выдать дрожь в коленях. Только за дверью смогла выдохнуть.

Сукин сын. Какого чёрта ему не всё равно?

Я сажусь, облокотившись локтями о край стола, и смотрю на своё отражение в тёмном экране монитора.

Высокий пучок. Уставшие глаза, сведённые брови. Свитер, серый, мягкий, немного вытянутый. Одежда как броня. Как кокон. Без форм, без сигналов. Чтобы ни одна эмоция не прорвалась наружу.

Марина Левицкая. Стратег отдела. Стратег жизни. Всё по плану, всё по делу.

Та же самая я.

Вчера я была для него просто тенью. Мальчишкой в сером. Колючей и «не его типа». И вдруг — «маски», «фигура», «женщина».

Почему теперь его волнует, как я выгляжу?

Зачем? Зачем смотреть, если для тебя я была «не той»? Почему теперь ты хочешь «снять маски» — если, по твоему мнению, под ними всё равно ничего, кроме упрямства и язв?

Что изменилось?

Отворачиваюсь от своего отражения как и от своих глупых мыслей. Никакое платье, никакой Марк, никакие маски — ничего из этого не имеет значения. Всё это мелко. Глупо. Несерьёзно. Жить — уже слишком много.

Включаю компьютер. Пальцы бегают по клавишам, но мысли не идут. В груди тяжесть. Его слова ранили глубже, чем я хочу признать. Не потому, что он посмел пройтись по моей внешности — а потому, что он оказался чертовски прав.

Я и правда давно не ухаживала за собой. Волосы чаще в пучке, чем распущены. Макияж? Только если тушь не засохла. Потому что, когда ты живёшь с виной, она становится фильтром. Через неё всё серое: и еда, и одежда, и отражение в зеркале.

— Марина, — голос Оли прерывает поток мыслей. — Всё нормально? Ты как будто сейчас кого-то убьёшь.

— Нет, — выдыхаю. — Уже убили. Моё настроение.

— Опятьон?

— Кто же ещё.

— Что на этот раз? Распечатала отчет в одном экземпляре вместо двух? — предположила Оля.

— Его мудачеству не нравится, как я выгляжу.

Оля вскинула брови.

— Он...что?— протянула она, отставляя стакан с кофе, — он реально сказал тебе это?

— Более чем. Сказал, что выгляжу так, будто поспорила с зеркалом. И, цитирую, “у нас не принято играть в невидимок”.

Оля хлопнула ладонью по столу:

— Господи, дай мне силы не взять степлер и не врезать этому испанскому богу самодовольства по его идеально выбритой челюсти.

Я усмехнулась, но это был тот случай, когда улыбка рождается из усталости.

— А ты чего ожидала? У него синдром Бога, размером с его… корпоративный самолёт. Просто сегодня попала под раздачу я.

— Нет, подруга. Это не просто “раздача”. Это уже переход на личности. Он всегда язвительный, но не настолько. Ты уверена, что между вами только ненависть?

— Оля, у нас с ним нет ничего. Кроме глубокой взаимной антипатии и, возможно, желания придушить друг друга подручными офисными средствами.

— Подручные средства, говоришь... — Оля задумчиво посмотрела в сторону отдела снабжения. — Там вроде оставалась верёвка и парочка ключей от серверной.

— Очень смешно, — фыркнула я, глядя в экран, где курсор мигал в пустом поле письма.

— Ладно. А если серьёзно, — Оля склонилась ко мне ближе, — ты правда позволишь кому-то диктовать, что тебе носить и как выглядеть?

— Нет, — отвечаю чуть тише, чем хотела. — Но... знаешь, он сказал одну вещь, от которой у меня реально екнуло внутри. Что я как будто сама себя давно списала со счетов.

Оля долго смотрела на меня. Потом мягко, почти шёпотом:

— А ты разве не списала?

Я промолчала.

Оля — моя подруга, с которой я познакомилась ещё в университете. В тот момент, когда я в очередной раз оказалась на краю пропасти, в панике не зная, как справиться с жизнью и учёбой, она как раз сидела рядом. Было как-то по-своему забавно: она сидела с чашкой кофе, скрестив ноги, и совершенно спокойно зачитывала мне какие-то важные лекции о том, как надо "дружить с собой". Тогда я думала, что она просто немного странная. Но как выяснилось, её странности — это на самом деле был настоящий подарок. Мы с ней легко нашли общий язык, и с тех пор не расставались. Она всегда была тем, кто держал меня на плаву, когда казалось, что всё рушится. И в то же время Оля — как лёгкий бриз. У неё всегда находилось что-то, что заставляло меня смеяться, даже в самых тёмных моментах. Она была для меня всем, чем могла быть подруга: опорой, спасением и полным контрастом ко всему, что я собой представляла.

Оля положила ладонь на мою руку.

— Просто... ты не обязана быть глянцевой картинкой, Марин. Но ты должна хотя бы сама себе не быть безразличной. Не для кого-то. Для себя.

Я посмотрела на неё, на её аккуратно подведённые глаза, на серьги, которые она всегда надевает под настроение. На то, как она смеётся, не стесняясь.

— Слушай, — вздохнула Оля. —Как насчет завтра пройтись по магазинам, для поднятия настроения?

— Подумаю.

— Скажи честно, ты хоть раз представляла Морено голым? — кидает Оля, делая глоток кофе.

Я закатываю глаза.

— Только если в контексте средневековой кары. С цепями. И на площади.

Хохочем обе.

— Ну перестань, — шепчет Оля, — ты всё равно на него смотришь, как будто он твой персональный испанский сериал.

— Я смотрю на него, как на природное бедствие, Оль. Красивое, но разрушительное. К тому же — он не мой тип. Категорически.

— А что у тебя за тип, напомни? — прищуривается Оля.

— Ну, как минимум, не мужчина, который сравнивает мой стиль с «дачей в Воронеже», а мой отчёт — с памяткой дворника. И вообще, —я бросаю ручку на стол, — мне нужен человек, у которого есть границы. А не альфа-самец с акцентом и синдромом вседозволенности.

— То есть, ты хочешь сказать, — тянет Оля с хитрой улыбкой, — что тебе вообще не хочется с ним…

— Нет. Ни телом, ни душой. Ни в конференц-зале, ни в лифте. Ни даже в мыслях, — резко обрываю я и тут же замолкаю, потому что…

В дверном проёме моего кабинета стоит Марк.

Он стоит, прислонившись к дверному косяку, как будто это был его кабинет, его мир, его воздух. Рукава белоснежной рубашки закатаны до локтей — обнажая смуглую кожу, крепкие предплечья, на которых каждая линия словно вырезана резцом.

А я стою, и моё сердце — тикающая бомба под рёбрами.

— Не хочу отвлекать от обсуждения… моей личности, — тихо произносит он. — Но, Левицкая, хотел бы вернуться к пункту три отчёта. Где вы прописали стратегию для японского направления. Отправьте немедленно анализ спроса на кастомные решения.

Голос — низкий, ровный, с лёгкой хрипотцой. Такой голос можно было бы продавать в ампулах как антидепрессант. Или как афродизиак.

— Простите,— выдыхаю. — Мы всего лишь вели аналитическое исследование вашего… имиджа.

Оля спешно отпивает из кружки. Я медленно выпрямляюсь, чувствуя, как кожа под блузкой нагревается до состояния кипятка.

— Смело. А теперь приступайте к работе.

— Конечно, — сухо отвечаю я.

Марк кивает. Почти сдержанно. Почти.

И уходит, не закрывая за собой дверь.

После пары секунд тишины Оля шепчет:

— Господи, он ведь всё слышал. Особенно про «ни в лифте».

— Отлично. Теперь меня уволят не за отчёт, а за недостаточную дипломатичность в выборе мужчин.