Ты - не мой тип

Глава 12. Марина

— Я тебя убью, — говорю я, стоя посреди просторного холла с высокими зеркалами и золотистыми бра. — Медленно и с особым цинизмом.

Оля только закатывает глаза и откидывает пиджак на локоть. Она такая уверенная, свежая, как глоток утреннего шампанского.

— Прекрати. Это лучшее, что случится с тобой за последние пять лет. Кроме кофе и драм в самолётах, конечно.

— Я серьёзно, Оль. Я выгляжу, как человек, который пришёл забирать чужую посылку из бутика, — бурчу, глядя на своё отражение: мешковатая толстовка, замятые джинсы, волосы снова в пучке. Униформа безопасной, серой женщины.

— А уйдёшь отсюда женщиной, ради которой сворачивают шеи. Пошли уже. Тебя ждут.

Стилист по имени Соня — высокая, сдержанная, в чёрной рубашке на полразмерa меньше нужного. Она смотрит на меня, как хирург на сложную, но интересную операцию.

— Интересно, — говорит она, задумчиво обходя меня. — Вы не просто прячетесь. Вы будто стираете себя.

— Потому что быть собой страшно, — отвечаю неосознанно. Мои слова повисают в воздухе, словно признание.

Она кивает. Медленно.

— Тогда сделаем по-другому. Мы покажем вам — кем вы могли бы быть. А дальше выбор за вами.

Часа три всё кружилось. Цвета, ткани, силуэты, текстуры. Я впервые за долгое время разрешила себе думать о себе. Не как о функциональной части команды, не как о человеке с грузом вины, а как о женщине.

— Это… — Я не узнала себя. Волосы — свободные, блестящие волны. Лицо — с мягким макияжем, подчёркивающим скулы. Платье — не вызывающее, но женственное, черное, струящееся, обнимающее формы. И туфли. Высокие. Такие, в которых чувствуешь себя как героиня фильма.

Оля — за моей спиной. Я вижу в зеркале, как у неё дрожат губы.

— Ты… Ты всегда была такой, — шепчет она. — Просто ты забыла.

Я не узнаю голос в ответ:

— Я боялась. Всё это время я боялась быть живой.

Лицо было мокрым от слёз, руки дрожали, сердце билось в груди, как будто кто-то долгое время держал его в кулаке — и только сейчас разжал пальцы.

Я встала, медленно, будто боялась, что резкое движение может разрушить хрупкое равновесие внутри. Подошла к зеркалу.

Смотрела в отражение не как раньше — не чтобы поправить пучок, не чтобы спрятаться за нейтральной маской. Нет. Сейчас я просто… смотрела.

На себя. Такой, какая я есть.

С волосами, мягко ниспадающими на плечи. С глазами, распухшими от слёз, но живыми.

Я впервые за долгое время не пряталась за вещами.

Они больше не были моей броней — мешковатыми, бесформенными, серыми. Сегодня мы с Олей прошвырнулись по магазинам так, как будто жизнь только начиналась. Она таскала меня за руку от витрины к витрине, напевала что-то глупое себе под нос, и — чёрт возьми — я даже смеялась.

— Вот это бери, — сказала она, держа в руках чёрное платье с глубоким вырезом и открытой спиной.

— Ты серьёзно? — подняла я бровь.

— Абсолютно. Хватит прятаться, Левицкая. У тебя спина как у балерины. Пусть весь мир узнает.

И я взяла. А ещё — пару облегающих костюмов, шелковую блузу бордового цвета, мягкие юбки, обтягивающие джинсы. И бельё… чёрное кружевное. И бежевое. И одно совсем наглое, красное.

Когда мы вернулись домой, я улеглась на диван и смотрела в потолок, как будто пересматривала весь день снова.

Позже я позвонила маме. Просто потому, что хотелось услышать её голос.

Гудки. Один. Второй. И вот — голос мамы.

— Алло?

— Привет, — говорю. — У меня… был странный день. Хороший. Но странный.

— Что-то случилось?

— Ничего. Просто я поняла, что… Я живу, будто за кого-то. За Анну. И это больно. Каждый день я чувствую, что не имею права на счастье. Потому что она не дожила. А я — да.

Молчание. Тяжёлое. Но без осуждения.

— Мы все потеряли её, Марина. Но ты… ты не виновата. Просто ты всегда это на себя брала, и нам было удобно позволять.

Я зажмуриваюсь, как от пощёчины. Это правда. Она знает, и я знаю.

— Я больше не хочу. Я не могу быть только виной. Я хочу быть… собой. Без угрызения совести.

— И ты можешь, — говорит мама тихо. — Прости нас, что так долго ты была одна в этом. И Анна не винила бы тебя. Она бы защищала тебя от всех, даже от тебя самой.

— Мам... — тихо шепчу, сдерживая слезы.

— Я люблю тебя. И мне больно, что я так долго не говорила этого, — говорит мама, и слышу, как она плачет.

— Я тоже тебя люблю. Так сильно… что простила бы тебя, даже если бы ты не сказала ни слова.

Слёзы катятся по щекам. Но впервые — не от боли. От облегчения.

Закрыла глаза, вдохнула глубоко, до самой боли в груди. И выдохнула. Первый настоящий выдох за годы. Не потому, что надо жить, а потому что можно. Потому что хочется.

Вечером мы с Олей отправились к стилисту еще раз, там нас собрали на благотворительный вечер, позже мы отправились туда на такси.

Мы подъезжали к особняку, где устраивали вечер. Машина медленно свернула к главному входу, и я почувствовала, как ладони начинают потеть. Сердце билось где-то в районе горла — предательски громко.

— Ты дыши, а не умирай на заднем сиденье, — сказала Оля, поворачиваясь ко мне с усмешкой. Она выглядела, как всегда, безупречно: смелое платье, уверенность в глазах, немного наглости на губах. — Это не красная дорожка в Каннах. Хотя... — она оценивающе скользнула взглядом по фасаду, — близко.

— Я не умираю, — пробормотала я, хотя не была уверена.

— Детка, ты в эпицентре своей личной сказки. Наслаждайся.

— Только без феи-крёстной, — хмыкнула я. — И с последствиями.

— А ты чего хотела? Любовь без драмы бывает только в романах с плохими рейтингами.

Мы вышли из машины. Вечер был тёплый, но я всё равно поёжилась — скорее от волнения, чем от ветра. Лёгкий шелк платья обнимал меня, как будто напоминал: «Ты всё ещё можешь уйти». Но я не хотела.

Когда мы вошли в зал, Оля вдруг замедлилась, почти незаметно подалась ко мне плечом и прошептала:

— Он тебя съедает взглядом.

Я сглотнула.

— Прекрасно. Именно то, что нужно моим нервам.

— Вечер только начинается. — Она улыбнулась уголком губ, уже снова переключаясь на роль уверенной спутницы.

Я почувствовала его взгляд ещё до того, как увидела. Это было почти физически — будто кто-то прикасается к шее, плечам, ключицам, и воздух сразу становится тяжелее.

Его сложно было не заметить: высокий, уверенный, в чёрном костюме с чуть расстёгнутым воротом. Вокруг него крутились люди, женщины смеялись. Он стоял, как центр тяжести этого зала — и всё двигалось вокруг него.

Когда он подошёл, сердце стучало в висках. А потом — танец.

Он держал меня уверенно. Как будто я — его. Движения были плавные, но крепкие, без лишней вежливости. Его рука — теплая, тяжёлая — легла на мою спину. Я чувствовала, как он сдерживает себя. Или не сдерживает? Каждое движение отдавалось током в животе.

Я чувствовала, как напрягся каждый миллиметр моего тела. Всё вибрировало — тонко, невидимо. Не от страха. От желания. От осознания, что больше некуда пятиться. Я давно уже не на краю — я в середине этого танца, этого вечера, этой истории, которую сама же и позволила начать.

Музыка закончилась, но он не отпустил. Только посмотрел вниз, в мои глаза, с этой своей половинной улыбкой, которая всегда действовала хуже алкоголя.

— Пойдём, — сказал он. Спокойно, без нажима. Как будто не приглашал — а просто знал, что я пойду за ним.

На улице было прохладно. Он держал меня за руку — не сжал, не потащил, просто держал. Уверенно. Водитель открыл дверь. Машина блестела, как и всё, к чему он прикасался.

Я скользнула внутрь и услышала, как он тихо сказал водителю:

— Ко мне.

Никаких пояснений. Никакой игры. Просто факт. Решение.

Сердце забилось быстрее. Сначала где-то в горле, потом в груди, потом — ниже. Он сел рядом, не касаясь меня. Только наши руки на кожаном сиденье почти соприкоснулись — и этого оказалось достаточно, чтобы по коже пошли мурашки.

Снаружи — вечерняя Москва, окна размыты светами, как акварель, но я смотрела не туда. Я смотрела на свои колени, на руки, сцепленные в замок, на отражение его профиля в тонированном стекле.

Марк не говорил ни слова. Он просто сидел рядом, и этого было достаточно, чтобы у меня внутри всё сжалось. Его рука лежала на подлокотнике — так близко к моей, что казалось, кожа уже чувствует тепло.

Он был невероятно собран, спокойный. Даже его молчание было весомым. Уверенность, которая исходила от него, сводила с ума. Я чувствовала её кожей. Как будто он был током — не вольтами, а вибрацией, от которой начинали дрожать самые непредсказуемые части меня.

Я не должна была здесь быть. Не должна была соглашаться. Но я не могла сказать "нет". Потому что в нём было что-то... необъяснимое. Что-то, что тянуло. Эта смесь европейской элегантности и русской прямоты. Он умел быть строгим — и вдруг сказать что-то, от чего хотелось улыбнуться, как девочке. Умел смотреть — так, что ты чувствовала себя не просто женщиной, а как будто он видит тебя всю. До самой сути.

Машина ехала, а я ощущала, как в груди пульсирует чувство, от которого хотелось то сбежать, то раствориться в нём. Больше всего меня пугало, что я не боялась. Я хотела этого.

Я хотела его.

И именно это осознание — не факт, что я сижу рядом с ним, не то, что мы едем к нему, а то, что я действительно этого хочу — вызывало внутри лёгкую панику.

Он слегка повернул голову ко мне. Просто взгляд. Ни прикосновения, ни слова. Только тёмные глаза, в которых было слишком много. И я подумала: если он дотронется до меня прямо сейчас — я сломаюсь. Точно и окончательно.

Но он не дотронулся. Он просто смотрел. И этого хватило, чтобы сердце сорвалось с места.

Машина плавно остановилась у высокой элегантной многоэтажки, которая словно парила над городом. Стеклянные стены отражали огни Москвы, и я почувствовала, как внутри меня поднимается легкое волнение.

Марк не сказал ни слова, просто повернулся ко мне и протянул руку. Я слегка колебалась — не потому что боялась, а потому что этот жест был необычайно личным. Его ладонь была теплой, надежной. Я взяла её и вышла из машины.

Мы шли к входу молча, как будто между нами висело невысказанное, которое не требовало слов. Поднялись на лифте — тихо, почти беззвучно. Я ловила каждый звук — щелчок кнопок, тихое скрежетание кабины, и звуки наших шагов по коридору.

Пятнадцатый этаж. Его квартира.

Дверь открылась, и я оказалась в другом мире.

Высокие потолки, украшенные лепниной, словно вырезанной из золота. Хрустальные люстры бросали мягкий свет, отражаясь в зеркалах, вставленных в стены. Мраморные полы блестели так, что можно было увидеть в них собственное отражение. Здесь было всё — роскошь, стиль и чувство безупречного вкуса, которое, казалось, дышало в каждом предмете.

Картины в дорогих рамах, редкие книги на полках, мягкие бархатные кресла и огромный диван — всё говорило о том, что этот дом создан не просто для жизни, а для того, чтобы наслаждаться каждым моментом.

Марк снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула. Его движения были сдержанны, но в них читалась лёгкая расслабленность.

Он взял со стола бутылку красного вина и поставил рядом два бокала.

— Вино? — спросил он тихо, глядя на меня.

Я кивнула, ощущая, как напряжение в груди немного спадает.

Мы сидели друг напротив друга, бокалы с вином стояли на стеклянном столике, но я почти не замечала их. Его взгляд был хищным — таким глубоким и проникающим, что по коже пробегала дрожь, словно электрический ток.

Он смотрел на меня так, будто собирался прочесть всё, что спрятано под моими словами и улыбками, а может, даже больше — то, что я сама еще не осмеливалась признать.

Я опустила глаза, стараясь собрать мысли. Внутри всё кипело, а голос дрожал, когда я тихо спросила:

— Что мы делаем, Марк? Ты не боишься?

Он усмехнулся — уверенно и немного насмешливо.

— Бояться? Нет. Ты хочешь, чтобы я сказал, что нам не стоит обращать внимания на это притяжение? — Он наклонился чуть ближе, и я почувствовала, как приятно он пахнет.

— Именно так, — сказала я. — Это магнитное поле между нами — оно есть, и мы не можем его игнорировать. Но я не хочу, чтобы оно диктовало нам правила.

Я взглянула ему в глаза и увидела там искру, которая разгоралась с каждой секундой.

— Я предлагаю перестать прятаться за сомнениями. Позволим себе быть настоящими. — Его голос стал ниже, теплее. — С тобой. Здесь и сейчас.

Он протянул руку. Его пальцы осторожно коснулись моей руки, и я почувствовала, как по венам бежит пламя.

— Ты боишься? — спросил он тихо.

— Нет, — призналась я.

Он улыбнулся и мягко провел пальцем по запястью, вызывая дрожь.

И в этот момент всё вокруг растворилось. Были только мы, этот горячий взгляд, прикосновения, обещающие больше, чем слова.

Он смотрел на меня так, будто хотел запомнить каждую черту моего лица, каждую дрожь на коже. Другая его рука лежала на моём бедре, медленно скользя пальцами, вызывая волну тепла, которая расползалась по всему телу.

Я чувствовала, как сердце бьётся бешено, а дыхание становится прерывистым. Он приблизился, и наши лица оказались почти рядом.

Его губы коснулись меня, сначала нежно, исследующе. Потом поцелуй стал глубже, насыщеннее — как будто мы оба ждали этого момента всю жизнь.

Я позволила себе расслабиться, довериться ему, чувствуя, как напряжение уходит, растворяясь в тепле его прикосновений.

Его руки нежно обвили меня, тянули ближе, и я почувствовала, как время остановилось. Каждое движение, каждый вздох казался важным и единственным в мире.

Он не спешил, но каждое его прикосновение было наполнено намерением, силой и одновременно нежностью. Его ладони скользили по моим плечам, опускаясь к талии, и я почувствовала, как он подтягивает меня ближе, заставляя прижаться к нему всем телом.

В голове всё смешалось — мысли, чувства, желание. Я хотела кричать, молчать, раствориться в этом моменте.

Его губы ласково коснулись моего подбородка, а потом скользнули к шее, оставляя горячие поцелуи, будто рисуя на моей коже карту наших желаний.

— Ты невероятна, — прошептал он, голос низкий и густой.

А потом резко, но уверенно поднял меня на руки. Я вскрикнула — не от испуга, а от того, как легко он обращался с моим телом, будто я весила совсем ничего.

Инстинктивно я обвила его талию ногами, крепко прижалась. Его ладони обхватили меня под бёдрами, горячие, сильные, уверенные.

Мы вошли в спальню, и я увидела перед собой широкую кровать с мягким, глубоким покрывалом, как из отеля, только роскошнее. Просторная комната, огромные окна, мягкий полусвет.

Он аккуратно опустил меня на постель. Простыня холодила кожу сквозь ткань платья, но его взгляд согревал всё внутри.

Марк выпрямился. И тогда я увидела его — в полумраке, стоящего напротив меня. Его пальцы медленно расстегнули первую пуговицу рубашки. Потом вторую. Он смотрел мне прямо в глаза, не отводя взгляда, будто изучал мою реакцию на каждый жест.

Я ощущала, как учащается моё дыхание, как возбуждение накатывает волной.

Рубашка соскользнула с его плеч, обнажая мускулистую грудь и руки, каждая линия которых выглядела, как вырезанная из мрамора. Он не торопился. Он знал, что делает.

Медленно расстегнул ремень, кожаный щелчок прозвучал в тишине особенно громко — и эротично. Металлическая пряжка звякнула, и я едва удержалась от стона. Он вытянул ремень из шлёвок с такой ленивой сексуальностью, что у меня подкосились колени, хотя я уже лежала. Он отбросил ремень на пол, и звук этого — короткий, хлёсткий — пробежал током по моей коже.

Его глаза потемнели, дыхание стало чуть хриплым, будто он сдерживал в себе слишком много… и больше не собирался.

Марк подошёл ко мне быстро, уверенно, как хищник, выбравший добычу, но не ради охоты — ради безумного, жаркого слияния. Его руки схватили меня за талию, и он накрыл мои губы поцелуем, не спрашивая, не прося — просто забирая, требуя, раскрывая во мне что-то дикое, первобытное.

Я задыхалась под этим поцелуем, тонула в нём, пока его ладони не начали спускаться — по бокам, к бёдрам, скользя по каждой клеточке. Он почти срывал с меня платье, и я только помогла ему — одним движением плеч сбросила его вниз.

Когда оно соскользнуло и я осталась в своём кружевном белье, он отстранился всего на секунду — чтобы посмотреть.

И его взгляд… Господи.

Он провёл по нижней губе языком, не отводя от меня глаз, и выдохнул:

— Ты охуенная, Левицкая.

Он усмехнулся, жестко, низко, с этой хрипотцой, от которой у меня дрожали колени.

— Ты специально надела это, чтобы я потерял голову?

Я едва успела кивнуть, а он уже склонился ко мне, прижимаясь телом. Я чувствовала каждый дюйм его горячей кожи, каждую вибрацию от напряжения, что нарастало между нами.

— Я хочу разорвать это к чертям. Или нет. Пусть останется на тебе. Хочу трахать тебя, пока это не соскользнёт само. — прошептал он мне прямо в ухо, языком очерчивая мочку.

Его рука прошлась по линии моего бедра, цепляя пальцами кружево.

Его пальцы ловко раздвинули тонкую ткань в сторону, и прежде чем я успела вдохнуть, он припал к моему самому чувствительному месту — уверенно, настойчиво, как будто именно здесь он хотел раствориться.

Я вскрикнула — не от неожиданности, от невыносимого удовольствия, что разливалось жаром по всему телу. Его язык двигался медленно, будто дразня, потом быстрее, требовательнее, с каждым движением доводя меня всё ближе к краю.

Он держал меня за бёдра крепко, не давая вырваться, будто хотел, чтобы я прожила этот момент до конца, до самой кульминации. А я… Я позволяла. Я горела под ним, тонула в его ритме, терялась в собственных стонах.

— Такая вкусная… — выдохнул он, облизнув губы, не отрываясь от меня. — Ты даже не представляешь, как сильно я тебя хотел.

Я застонала, зажмурилась, крепче вцепилась в простыни, ощущая, как нарастает волна, как вот-вот накроет с головой…

Он знал, что делал. Каждое движение его языка было выверено, будто он чувствовал мою реакцию ещё до того, как я сама её осознавала. Он чередовал мягкие, ленивые касания с резкими, острыми, будто дразнил, испытывал, заставлял меня терять себя снова и снова.

Я больше не могла думать. Моё тело стало инструментом, а он — музыкантом, игравшим на нём самую чувственную мелодию. Я извивалась под его руками, ловила губами воздух, пальцами сжимала простынь, будто пыталась за что-то зацепиться в этом вихре.

Марк будто читал меня. Когда я едва слышно застонала — он усилил нажим. Когда моё дыхание участилось — он замедлился, дразня, заставляя умолять. Его ладони крепко держали мои бёдра, не позволяя вырваться, и я чувствовала, как он буквально пьёт из меня эту дрожь, этот восторг, эту беспомощность перед собственным желанием.

И снова — его язык, уверенный, дерзкий, внимательный к каждой моей реакции. Я теряла контроль. Он накручивал меня волнами, приближая к грани… потом отстраняясь… потом снова вгрызаясь в меня с такой одержимостью, что я не сдержала крика.

Я кончила, выгибаясь, цепляясь за него, как за воздух, и он только сильнее прижал меня к себе, будто хотел, чтобы я прожила этот момент до конца, до последней капли.

Он отступил на шаг, встал в полный рост и начал медленно снимать последние части одежды, наблюдая за моей реакцией. Его движения были ленивыми, но точными, как у мужчины, который знает, что он делает — и что его абсолютно не за что стесняться.

Я лежала, полураздетая, сердце стучало где-то в горле. Глаза не отрывались от него — и в тот момент, когда он сбросил на пол последнюю преграду, я... застыла.

Марк стоял, красивый, сильный, уверенный в себе… и, чёрт возьми, внушительный. Гораздо больше, чем мне казалось в том коротком взгляде в его номере.

Внутри меня пробуждается что-то совсем другое. Не просто желание — жажда. Не просто страсть — голод по нему, этому мужчине, этой уверенности, этой животной силе.

— Посмотри на меня, — прошептал он, уже прижавшись ко мне. — Скажи, что ты хочешь этого.

Я глядела ему в глаза — в эти чёрные, тёмные, почти звериные — и кивнула. Неспешно. Честно. С трепетом внутри.

— Я хочу… — прошептала.

Замечаю, как он взял из тумбочки небольшой блестящий пакетик. Без лишних слов он осторожно развернул презерватив и распределил по длине члена. Затем приблизился ближе, и я ощутила его — горячего, твёрдого, большого — у самого входа в себя.

Он вошёл в меня резко, без предупреждения, будто с катушек сорвался — его движения были быстрыми, дерзкими, почти грубыми. Нежность и осторожность — это сейчас казалось ему чуждым, он будто жаждал лишь одного — поглотить меня целиком, не думая ни о чём, кроме самого порыва.

Каждый толчок заставлял меня вздрагивать, дыхание сбивалось, сердце колотилось словно бешеное. Его руки хватали меня крепко, почти больно, удерживая так, словно боялся отпустить, хотя силы не оставляли ни меня, ни его.

Он просто нёсся вперёд, вырываясь из-под контроля, и это было одновременно страшно и захватывающе. Взгляд его горел, тёмный и неудержимый, словно он сам не знал, где заканчивается страсть и начинается безумие.

— Ты чертовски хороша… такая горячая, — вырывалось у него, когда он сжимал меня так, что дышать становилось сложно.

Я чувствовала каждый мускул его тела, напряженный, работающий на пределе. Казалось, что его энергия, неистовая и мощная, пронизывает меня насквозь, оставляя после себя вибрацию, которая распространялась по всему телу, вызывая сладкую, мучительную дрожь.

Его пальцы, крепко сжимающие мою кожу, оставляли лёгкие синяки, но я даже не пыталась его остановить. Боль смешивалась с наслаждением, создавая невероятный коктейль чувств, которые одновременно пугали и притягивали. Его темные волосы, растрепанные и влажные от пота, падали на мое лицо, щекоча кожу. Я зарылась пальцами в них, пытаясь хоть как-то удержаться, найти опору в этом водовороте чувств. Его губы, прижатые к моей шее, оставляли след из маленьких, влажных поцелуев, которые переходили в глубокие, жадные поцелуи, полные безудержной страсти.

Это был контраст, который заставлял меня стонать, теряя контроль над собственным телом. Каждый толчок срывал с меня последние остатки контроля — я не могла сдержать звуков, которые вырывались из глубины души. Мой стон был горячим, хриплым, он заполнял комнату, становясь эхом нашей страсти. С каждым движением тело будто пело — волна за волной накатывало наслаждение, и я растворялась в этом огне.

Мои пальцы впивались в его плечи, губы приоткрывались в беспомощном желании, а дыхание становилось всё более прерывистым и тяжёлым. Я кричала без слов, отдаваясь моменту, позволяя себе быть полностью уязвимой и открытой. Мои ногти впивались в его спину, оставляя на ней следы моего возбуждения. Я чувствовала, как его мышцы напрягаются, как он сдерживает себя, но одновременно и отдаётся этому безумию полностью. Его стоны, низкие и хриплые, смешивались с моими, создавая диссонансную, но невероятно прекрасную симфонию страсти.

В какой-то момент, я почувствовала, как он замедляется, как будто накапливая силы для финального рывка. Его движения стали более плавными, более контролируемыми, но не менее интенсивными. Он начал шептать мне на ухо, его голос, хриплый от возбуждения, был полон нежности, которая резко контрастировала с его прежней грубостью.

Взрыв пришёл внезапно, мощно и целиком охватил меня. Я словно потеряла контроль над телом — всё сузилось до одного вздоха, одного огненного порыва, который прокатился по каждой клеточке, заставляя дрожать и гореть одновременно. Его движения стали ещё стремительнее, глубже, словно он вбирал меня в себя полностью, теряя себя в каждом толчке.

Марк дрогнул внезапно, как разорвавшийся вулкан, тело его сжалось в один мощный взрыв — взрыв страсти, что горел неукротимо и сжигал всё на своём пути. В этот миг в его глазах вспыхнул огонь — тёмный, жадный, безумно сильный. Его дыхание стало прерывистым, губы приоткрылись, издавая хриплый, едва слышный стон, который разрывал тишину и заставлял меня дрожать сильнее.

Он держал меня крепко, словно вцепился в единственную точку опоры в этом безумном мире желаний. Я ощущала, как внутри него что-то рвётся, ломается, и в то же время возрождается с новой силой — как стихия, не знающая пощады.

Его руки обняли меня, прижимая к себе, как будто боясь, что я могу исчезнуть. Мы лежали неподвижно, переплетаясь телами, дыхание постепенно успокаивалось, но в воздухе все ещё витала энергия только что пережитого безумия.