Ты - не мой тип

Глава 24. Марина

Голова гудит, как после плохого сна и дешёвого шампанского. Не сразу понимаю, где я. Темно. Запах пыли, чего-то сырого. Холодный пол под ногами. Я пытаюсь пошевелить рукой — и сразу же дергаюсь: запястья крепко связаны. Ноги тоже.

Я на стуле.

Тупой страх сначала растекается по телу холодом, а потом резко взлетает — жаром в лицо. Сердце забилось громко и быстро, будто хочет пробить грудную клетку.

Где я? Это не была квартира Костика. Здесь стены облезлые, с грязными подтеками, пол досками — каждая скрипит, будто протестует против каждого твоего движения. В окне — чернота, редкие фонари, и за ними что-то похожее на склады или заброшенную фабрику. Промзона. Пустота.

Вокруг тишина. Даже не тишина — глухота, как будто звуки сами боятся нарушить эту темноту. Слышу только собственное дыхание — резкое, прерывистое. В носу — запах сырости, и что-то ещё… плесень?

Вдруг скрип двери. Тяжёлый. Он заранее оставил паузу — эффектный вход.

Костик.

На нём чистая рубашка, в руке бокал вина. Не улыбался вежливо, не разыгрывал любезность. Лицо — напряжённое, будто скидывал с себя маску, которую носил слишком долго. Глаза — холодные. Опасные.

— Ты проснулась. Прекрасно. Я волновался, что доза будет слишком крепкой. —сказал Костик, делая глоток вина. Красное, густое, словно кровь.

Он подошел ближе, и я почувствовала, как его холодный взгляд пронзает меня насквозь. Запах вина смешался с запахом сырости и плесени, создавая тошнотворный коктейль.

Я попыталась сглотнуть, но горло пересохло. Язык прилип к нёбу.

— Что… что ты со мной сделал? — прошептала я, голос сорвался, звучал хрипло и слабо. Костик усмехнулся – короткий, презрительный звук. Он поставил бокал на полку, рядом с той самой выключенной лампой. Свет от него скользнул по его лицу, подчеркивая резкость скул, глубину морщин, которые я раньше не замечала. Он казался старше, изможденнее, чем я помнила.

— Ты выпила вино, — сказал он, его голос был низким, спокойным, но в нем чувствовалась сталь. — И уснула.

Он приблизился еще на шаг, и я почувствовала его дыхание на своей коже. Запах его духов – дорогой, терпкий – стал еще одним элементом этого душного, удушающего коктейля.

Я попыталась вырваться, но веревки крепко держали. Запястья уже начали ныть от сдавливания.

— Что ты собираешься делать? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал тверже, чем он был на самом деле. Костик снова усмехнулся. На этот раз в его улыбке не было ни капли дружелюбия. Только холодное, безжалостное удовлетворение.

— Не переживай, я тебя не трону — сказал он. — По крайней мере, пока.

В его глазах я увидела не только холодную рассчетливость, но и что-то еще… безумие? Отчаяние? Он приблизился, и я почувствовала, как его дыхание касается моего лица. Его губы шепчут:

— Знаешь, ты... особенная. — Он ставит бокал на полку, подходит ближе. — Я ведь долго тебя изучал. Следил, наблюдал. Сначала просто нравилась. Потом — стало интересно. А потом влюбился в тебя без памяти.

Я не отвечаю. Я смотрю. Просто смотрю. И дышу. Потому что если открою рот — сорвусь. А мне надо думать. Спокойно.

Костик подошёл ближе и провёл пальцами по моей щеке. Его прикосновение было мерзким. Не нежным — изучающим. Властным. Он не ласкал — он примерял, как будто я товар на витрине.

— Такая красивая… — выдохнул.

Он наклонился ближе. Я отвела лицо, но он не позволил. Заставил смотреть на него.

— Ты ведь думала, это случайности? Что мы сталкивались в коридоре просто так? Что в столовой я садился рядом по воле случая? Нет. Я знал твоё расписание. Я знал, когда ты приходишь, с кем встречаешься. Знал, в какой руке ты держишь телефон, когда разговариваешь со своей подругой Олей. Я даже знал, что ты укатила в Испанию с этим гребаным мудаком!

Мутный ужас сдавливал горло. Я молчала. Он продолжал:

— И вот этот сукин сын… — он сплюнул в сторону, — даже не понял, кого потерял. Я знал, что ты будешь моя. Что тебе нужно только увидеть, кто на самом деле тебя заслуживает.

Он остановился. Глаза бешеные.

— Ты псих. — шепчу я. — Ты просто больной псих.

— Может быть. — Он кивает, как будто я его похвалила. — Но теперь ты принадлежишь только мне. Ни он, ни твои друзья, никто… не узнает, где ты. Потому что они думают, что ты уволилась. Что ты ушла с концами.

Я сглотнула. В ушах стучало. Сердце билось слишком громко.

— Знаешь, что самое сладкое? Это видео, где ты будто бы в офисе во время утечки. Я сам его собрал. Кадр за кадром. Смонтировал. Настроил IP. Всё — идеально. Не подкопаешься. Ты — предатель. А я — твой спаситель.

Костик снова коснулся моего лица, теперь грубее, почти со злостью:

— А Марк? Он посыплется. Компания рухнет. А я, как корпоративный юрист, посоветую продать всё — чисто, грамотно, выгодно… для себя. Понимаешь? Это даже не месть. Это порядок. Новый порядок, где ты рядом со мной. Где ты моя.

Я дёргалась, как могла. Больно, бессмысленно, яростно. Верёвки впивались в кожу, обжигали запястья. Каждый рывок отдавался в плечах пульсирующей болью, но я не могла остановиться. Не хотела. Не имела права.

— Ты псих. Отпусти меня сейчас же, — выдохнула, с трудом переводя дыхание.

Костик, сидевший в кресле напротив, смеялся. Хрипло, с надрывом, как человек, которому всё давно пофиг. Он наслаждался моими судорогами, моим страхом, моей беспомощностью.

— Никто не придёт за тобой, Левицкая, — сказал он почти ласково. — Оля лежит дома с температурой, и понятия не имеет, где ты. А Марк... — он криво усмехнулся, — ну, Марк теперь занят. У него новая тачка появилась. Зачем ему та, которую он не хотел с самого начала.

Я замерла. Эти слова ударили в грудь сильнее, чем его ладонь могла бы.

Марк…

Всё, что мы прожили, всё, что я чувствовала — разлетелось на острые осколки.

Он не придёт. Не вспомнит про меня. Не забеспокоится.

— Утром я отвезу тебя в место, где тебя никто не найдёт, — продолжал Костик, глядя на меня с безумной нежностью. — Там ты отдохнёшь. Подумаешь. Осознаешь. Я ведь всё ради тебя, Левицкая. Я один здесь настоящий.

Сердце сжалось. Болью. Отвращением. Ужасом.

Я пыталась дышать ровно. Не терять сознание. Я не хотела умирать. Не здесь. Не от рук того, кого я даже всерьёз не воспринимала ни разу.

А он следил. Планировал. Придумывал. Каждый шаг…

Я смотрела на грязный пол, на тусклую лампочку под потолком, и вдруг ощутила, как по щекам бегут слёзы. Я не плакала — они сами. Беззвучно. Просто текли, потому что мне было страшно. До ломоты в груди. До рвоты.

Я думала об Оле. Она, бедная, наверняка считает, что я просто решила отдохнуть.

Я думала о Марке.

А он ведь даже не спросит, где я. Подавится своей чёртовой победой.

И в эту минуту я поняла: бояться нужно не только смерти. Самое страшное — это быть ненужной. Незамеченной. Забытой. Особенно тому, кому однажды отдала себя без остатка.

Но я ещё дышала. Значит, не всё потеряно.

И я поклялась себе — я выберусь.

Хоть как.

Хоть через огонь. И тут …

Сначала это были едва уловимые звуки — глухие, будто доносившиеся сквозь толстую вату. Рваные голоса. Обрывки фраз. Что-то словно спорили, не разбирая слов, а потом — чёткие, отчётливые шаги. Тяжёлые, мужские.

Металл заскрежетал где-то рядом. Будто чем-то твёрдым провели по железу. Меня накрыло холодной волной.

Я застыла.

— Как, блядь, они меня нашли? — процедил Костик сквозь зубы.

Он сорвался с места, как бешеный, лицо его перекосило. В глазах — паника, злоба, какая-то животная ярость. Он метнулся к двери, но...

Поздно.

Дверь взорвалась, как от взрыва — с треском, с хрустом, как будто само дерево решило, что пора сдаться. Осколки в разные стороны. И в проёме...

Марк.

Не просто вошёл. Ворвался. Как буря. Как кара.

В мятой рубашке, расстёгнутой у ворота. Щетина на лице. Волосы растрёпаны, будто он бежал сюда сквозь ночь, через огонь. Но самое страшное — это глаза. В них не было ничего человеческого. Только ледяная, абсолютно беззвучная ярость. Та, от которой хочется инстинктивно пятиться, даже если ты не знаешь, что он умеет делать с людьми.

Он не сказал ни слова. Просто стоял. Смотрел на меня.

И за его спиной — двое.

Вершинин первым вошёл — громила в кожанке, с тяжёлой битой в руке, перехваченной так, как это делают только те, кто знает, как её использовать. Его лицо перекосилось, он уже шёл вперёд, будто сдерживать себя не собирался.

Демковский был за ним — молчаливый, с ухмылкой. В глазах — холодный расчёт, в пальцах — тонкая бейсбольная бита. Его шаги были точными, выверенными, как у хищника. Он не торопился. Он знал, чем всё закончится.

Я смотрела на них, вцепившись глазами в Марка.

А он — в меня. И на миг я увидела в его взгляде то, чего не было ни в одном проклятом обвинении, ни в том лифте, ни у него в кабинете.

Ужас.

Он видел, что могло случиться. И ненавидел себя. Так, что, кажется, готов был разорвать Костика голыми руками.

— Марк... — голос у меня сорвался, сорвался в тишину, как осколок.

А потом начался хаос.