Ты - не мой тип

Глава 5. Марк

Алматы. Здесь, в этом спокойном на вид городе, закручивается серьёзная сделка, из тех, что пахнут несколькими миллионами долларов.

Цель одна — закрыть контракт с Аскаром Оспановым. Толстый кошелёк, владелец "DauMotors Group" — у них под крылом сборка корейцев, пара автосалонов люкс-класса, дистрибуция запчастей на пол-Центральной Азии. Говорят, на одной только логистике он поднимает столько, сколько другие за год всей компанией не делают.

У него амбиции — выйти на международный уровень. У меня — продать первую серию нашей новой кастомной GT-линейки за жирный эксклюзивный контракт. По сути, продать ему мечту на колёсах с моей эмблемой на капоте. Стратегия — закинуть якорь в Казахстане и оттуда начать хреначить в Азию.

Сделка — жирная. Такая, что я сам должен быть в переговорах. Вершинина и Демковского оставил в Москве — не потому что не доверяю, а потому что с Оспановым нельзя «на троих» вести разговор. Он старой школы, любит, когда говорят один на один, уверенно, без суеты. А я умею гнуть эту линию.

Аэропорт. 06:42

Москва прощается со мной холодным ветром и равнодушием бетонных стен. Подъезжаю к терминалу в привычной тишине. Шофёр выгружает чемодан, я накидываю пальто и иду к зоне вылета. Всё по расписанию.

Вокруг — люди с залипшими лицами, кофе в руках, чемоданы, детский ор. Вся эта суета обычного аэропортного утра меня не бесит — я её даже люблю. Потому что я знаю, зачем здесь.

Я не просто лечу на сделку. Я начинаю игру.

Заметил её сразу. Она стояла чуть поодаль от остальных сотрудников — будто старалась быть незаметной. Или ей просто так комфортнее. Опять эта безразмерная худи, цвет которой не может определиться, серый он или грязно-бежевый. И, конечно, её извечный пучок. Как символ отказа. От чего? От жизни? От внешности? От себя?

Она что, серьёзно летит на деловую встречу в этом?

— Доброе утро, — произношу, сухо, но вежливо. Глаза бегло скользят по её лицу. Ни грамма макияжа. Бледная. Сонная. Но… почему, чёрт возьми, это не вызывает отвращения?

Она кивает, не смотрит в глаза. Усталая, закрытая. Но во взгляде — привычная колючесть.

— Выглядите… профессионально, — говорю, не удержавшись.

Она усмехается.

— А вы, как всегда, с иголочки. Что, не успели покритиковать меня в письме — решили наверстать лично?

— Если вы воспринимаете замечания как критику, возможно, проблема не в замечаниях.

Она закатывает глаза и отворачивается к стойке.

Зараза, Левицкая. Почему мне нравится доводить её до этой реакции?

Я ждал, пока она пройдёт регистрацию. Стояла у стойки — чёткая, напряжённая, как будто собралась не в командировку, а на допрос в ФСБ.

Уже знала, что лечу с ней. Видел, как напряглась, когда нашёлся в списке.

Но вот чего она точно не знала — что мы летим вместе не просто одним рейсом. А рядом.

Девушка из-за стойки напечатала лишний посадочный, как я и просил.

Беру его — и иду к ней.

— Левицкая, — говорю, протягивая ей билет. — Обмен. Я твой эконом продал. Добро пожаловать в нормальную жизнь бизнес-класса. Место рядом со мной. Радуйся, не каждый день судьба подкидывает такой подарок.

Она смотрит на меня. Медленно. С прищуром. Глаза — холодные. Она явно не рада.

Не берет сразу. Типа гордость. Типа "я сама справлюсь".

— Я могла бы купить сама, — говорит.

— Знаю.

Бизнес-класс у нас был не просто на уровне — как пентхаус среди кресел. Просторный, с отделкой под матовое дерево и хром, кожаные сиденья цвета тёмного коньяка, раскладываются почти в лёжку. Подставки под ноги, персональный экран, пледы, шампанское, всё как надо. Ни тебе вопящих детей, ни запаха колбасы в фольге. Здесь — тишина, мягкий свет, и ощущение, будто ты уже улетел из обычной жизни куда-то на уровень выше. А я как раз там и обитаю.

Наши места друг напротив друга. Я так и просчитал — чтобы не сбоку пялиться, а видеть её прямо. Слишком тонкое удовольствие — наблюдать за тем, кто пытается вести себя так, будто тебя не замечает.

Она проходит мимо меня и садится напротив. В это время до меня доносится ее сладкий аромат парфюма.

Вот честно — не ожидал. У Левицкой, как я думал, должен был быть аромат чисто канцелярии и расчётов: бумага, кофе без молока и чужая кровь на совещаниях. Но нет. Этот запах — он не был похож на другие. Ни приторной ванили, ни дёшевого парфюма из ритуала «я женщина, заметь меня».

Он был… точный. Спокойный, уверенный. С ноткой почти неуловимой сладости. Он лип ко мне, будто решил поселиться в голове.

Примитивный инстинкт — захотелось подойти ближе. Прямо вот уткнуться носом в изгиб шеи, туда, где пульс, и сказать: «Ты чё, издеваешься, Левицкая?»

Потому что пахла она на десять классов выше того, как я привык её видеть.

Этот запах — он обещал, что за всей её чёрно-белой бронёй есть что-то совсем другое.

Самолёт мягко оттолкнулся от земли — тот самый момент, когда город остаётся внизу, а ты замираешь между «ещё здесь» и «уже не там». Я бросил взгляд в иллюминатор — Москва утонула в облаках, и я понял: пора начинать игру.

Повернулся к Марине. Она устроилась, пристегнулась. Молчит. Её глаза не смотрят на меня — смотрят в окно.

— Слушай, давай без этой всей корпоративной херни, — говорю, чуть ближе наклоняясь. — Никакого «вы», никаких «господин Морено». Договорились?

Она медленно повернула голову. Без улыбки, но с прищуром.

—Вы предлагаете перейти на «ты», чтобы было проще меня бесить?

— Ну, вообще-то, чтобы ты не бесилась, когда я буду говорить вещи… менее официальные, — ухмыльнулся я, откидываясь в кресле.

— Хорошо, — коротко кивнула она. — На ты.

В этот момент я заметил: она немного расслабилась. Пальцы, всегда напряжённо сцепленные, теперь просто лежали на подлокотниках. Подбородок не такой острый. И даже губы — не сжаты в линию, а мягче.

— Как твой парень относится к командировкам? — бросаю вопрос почти не глядя, будто между делом.

— У меня нет парня, — отвечает чётко. Без надрыва, без вызова. Просто факт. Как сводка погоды.

Я чуть улыбаюсь.

— Серьёзно? — тяну лениво. — Ни одного? Или ни одного, кто заслуживает называться парнем?

Она делает глоток воды. Медленно ставит стакан обратно.

— Серьёзно.

— Ладно, — откидываюсь назад, играя в равнодушие. — А как ты вообще относишься к одноразовому сексу?

Марина дёргается не телом — глазами. На долю секунды. Чуть шире раскрывает веки. Я вижу, как у неё в голове срабатывает тревожная сирена — «Это что вообще было?»

Пальцы, до этого спокойно лежащие на подлокотнике, медленно сжимаются в кулак. Она не смотрит на меня — нет, слишком гордая.

Но я вижу: она опешила. Не ожидала.

И в этом её сбое есть что-то чертовски красивое.

Не потому что я хочу доминировать — я просто ловлю этот момент трещины, когда её броня даёт первую щель.

— Прямо вот так спрашиваешь? — голос ниже обычного. Тон сдержан, но дыхание сбивается, она сделала вдох чуть быстрее.

Я качаю головой:

— Мне просто интересно.

Левицкая не сразу отвечает. И в этой паузе — всё, что мне нужно. Я вижу, как в ней начинает работать машина логики. Сначала смущение, потом раздражение — за саму себя, за то, что почувствовала что-то, что не должна. А потом — этот еле уловимый проблеск...

Проблеск жара.

— Запросто, — говорит наконец. Слишком резко. Слишком буднично. Это фальшь, и я это слышу. — Но не с типами, у которых эго размером с самолёт.

Бинго.

Она обиделась. Не на меня — на себя. Её покрасневшие уши, выпрямленная спина, этот ледяной ответ — всё это защитная реакция.

Она почувствовала подтекст. И внутри уже пошёл отклик.

Тело выдало то, что ум ещё не признал.

Я откидываюсь назад, чтобы не прижечь момент.

Ловлю опять ее аромат. Пахнет от неё, как от грёбаного искушения.

— Всегда такая ледяная? — бросаю в сторону, будто мимоходом.

Она скользит взглядом — коротко, точно, по касательной. Но остро.

— Не перепутай холодность с тем, что ты неинтересен, — отвечает.

Голос — вкрадчивый яд. Без эмоций, зато с прицельной подачей.

Я усмехаюсь. Приятно.

— Ты считаешь меня неинтересным? Или просто боишься, что будет интересно?

— Ты, кажется, путаешь самолёт со спальней.

— А ты, кажется, давно не расслаблялась.

— Ты говоришь это всем в бизнес-классе?

— Нет. Только тем, кого хочу.

Она замирает. Полсекунды. Может, меньше. Но я вижу.

Как ресницы чуть дрогнули, как губы едва заметно приоткрылись. Словно кислорода не хватило.

— Я — не твоя легкая добыча.

— С недавнего времени меня не интересует легкая добыча. Скучно.

Откидываюсь назад. Не добиваю. Не сейчас.

Левицкая стремительно встаёт — молча, без взгляда на меня. Идёт в сторону туалета. Плавно, собранно. Я краем глаза следил, конечно. Зачем? Не знаю.

Возвращается — и, как назло, в этот момент реальность вдруг даёт по тормозам.

Какой-то мальчишка, из тех, что обычно шныряют по салону с вечным разрешением родителей «только на пять минут», резко поворачивается в проходе. В руке — пластиковый стакан с ярким апельсиновым соком. И я почти в замедленном кадре вижу, как жидкость выплескивается дугой — прямо на Маринину спину. Удар. Цветное пятно растекается по ткани худи.

Она не орёт. Не дёргается. Только ровно выдыхает — так, что сразу понятно: держит себя из последних сил.

— Всё нормально, — говорит.

Ни одной эмоции в голосе. Но плечи — как камень. Кулаки — белые от напряжения. Притихла, пробует салфетками дотянуться до лопаток. Не дотягивается. Садится. Молчит. Я молчу с ней. Жду. Смотрю, как она кусает губу, будто решается.

И вот — движение.

Она стягивает худи. Быстро. Просто — вверх, через голову. И в этот момент мир проваливается в тихую, плотную паузу.

Чёрный, обтягивающий топ. Тонкая ткань, никаких рюшей, только матовая строгость и кожа под ней. Всё остальное — я вижу слишком хорошо.

Мышечная спина. Талия тонкая, будто нарочно для того, чтобы подхватить её за бёдра и утянуть к себе. И бёдра. Такие, которые сложно забыть, если хоть раз положил на них руки.

Я ловлю себя на том, что смотрю слишком долго. И слишком точно. Подмечаю, как топ ложится на грудь — упруго, почти вызывающе. Чёрт подери. Высокая, упругая, манящая тройка.

На предплечье лёгкий, незаметный шрам. Личный. Из прошлого. Такой, про который не спрашивают. Но почему-то мне хочется узнать.

Пульс скачет. И вот этого я не ожидал. Ни от неё. Ни от себя.

Я сжимаю подлокотник, как будто он может удержать меня в реальности. Глубокий вдох. Напрасно. Тело будто обвили колючей проволокой.

Она не смотрит в мою сторону. Словно не замечает, как каждое её движение вонзается в меня с хирургической точностью. Хотя ей неловко сидеть без своей брони. В уголках рта — напряжение. В шее — дрожь. Щёки — в слабом румянце, который она пытается спрятать под холодным взглядом в окно.

— Всё нормально? — спрашиваю. Спокойно. Буднично. Как будто у меня сейчас в голове не картинки из разрядки для взрослых.

— Великолепно, — отрезает. Голос чёткий. Сухой. Отстранённый.

Пауза.

Она берёт худи, складывает, теребит край, пытается снова оттереть пятно салфетками. Не смотрит. Дышит часто. И в этой её собранности, в этой чёртовой привычке не давать слабину — есть что-то, от чего у меня сносит крышу.

— Надеюсь, у тебя в чемодане есть ещё пара таких топов, — вылетаю, хотя хотел промолчать.

Она поднимает глаза. Медленно.

— Надеюсь, ты взял с собой холодный душ, — отвечает холодно.

Снова она. Колкая. Сильная. Но под этим — дрожит тонкая нить. И я слышу, как она звенит между нами.

Почему она всё это прячет?

Свою фигуру, от которой сейчас — даже в полумраке салона — у меня гудит каждая мышца. Всё при ней. Без перебора, без пошлого намёка. Просто женское тело в лучшем его варианте: живое, сильное, податливое. Но каждый день она ходит в этих безразмерных балохонах — как броня на два размера больше.

И я не могу понять — это защита? От кого?

От таких как я?

Возможно.

И ведь срабатывало. Я, как идиот, не замечал, что под этим прячется тело, которое хочется хватать, исследовать, держать так, чтобы она не могла вырваться — и не хотела.

Она, блядь, всё это время была бомбой с замедленным действием. А я даже не считал до взрыва.

Всё, что я говорил — обернулось против меня. Потому что теперь я тот, кто не может оторвать глаз. А она сидит рядом и делает вид, что ей плевать.

И теперь у меня в голове только одна навязчивая мысль:

Раздеть её окончательно.