Ты - не мой тип

Глава 11. Марк

В баре стояла плотная, чуть маслянистая тишина, в которой растворялись гул голосов, звон льда в бокалах и еле уловимая музыка — что-то джазовое. Мы сидели в углу, за массивным дубовым столом. Кожаные кресла и диваны скрипели под весом тел, воздух пах дорогим табаком, дубом и виски.

Я — по центру кожаного дивана, со стаканом виски. Напротив — Вершинин, развалился, будто он тут прописан. Рядом — Демковский, сосредоточенно жрёт брускетту, запивая пивом, и явно подбирает слова.

— Я тебе говорю, Марк, если эти мудаки ещё раз тормознут груз, я сам туда поеду. И не с пустыми руками, — бухнул он стакан на стол, с грохотом.

— Возьми Демковского с собой, — усмехаюсь. — У него морда как раз под блатной разговор, может, разрулит без пиздюлей.

— Пошёл ты, — ухмыльнулся Демковский. — У меня, между прочим, сегодня с китайцами был звонок. Они нас поджимают по срокам. Хотят раньше партию машин. Говорят, если не потянем, уйдут.

— Хуй им, а не раньше, — рыкнул Вершинин. — Мы тут что, на побегушках?

— Мы тут, блядь, бизнес делаем, — фыркнул я. — Пусть ждут. Или платят двойную ставку за срочность.

Мужики одобрительно загудели. Кто-то хлопнул меня по плечу.

— Вот, блядь, Марк умеет по делу. Без соплей.

И тут, как будто специально, Демковский вытягивается в кресле, смотрит на меня в упор:

— Слушай… А ты сам-то не забыл про свою личную ставочку?

Я понимаю, к чему он ведёт, но делаю вид, что не улавливаю.

— Что ещё за ставочка?

— Да не мели, — хохочет Вершинин. — Левицкая. Ты уже пересёк финишную?

— Или на прогреве? — поддакивает Демковский. — Только приз не сгорит, если слишком долго тянуть?

Вот он, момент. Тот самый. Когда можно встать, бросить ключи от тачки и уйти. Или остаться и сыграть по правилам, которых сам же не признаёшь.

— Всё идёт, — бурчу, — по расписанию.

— Не уклоняйся, Марк, — ухмыляется Вершинин.

Я поднимаю на него взгляд.

— Думаешь, я не довожу начатое до конца?

— Думаю, ты давно не играл, где ставки по-настоящему щекочут яйца, — усмехается Демковский.

— Да всё под контролем, — отмахиваюсь. — Не суетитесь.

— Главное, не влюбись, — говорит Вершинин, подливая виски. — Это хуевый побочный эффект, брат.

Я усмехаюсь.

— Не по адресу. Это не мой жанр.

— Ладно, — хлопает по столу Демковский. — За Марка. За охоту. Чтобы трофей не съел охотника.

Мы чокаемся. Стекло звенит. На секунду в баре становится тесно. Не физически — в голове. Потому что ни хрена там не под контролем. Потому что как только она появляется в поле зрения, я забываю, что это всё должно быть игрой. Я уже запутался, почему так реагирую, из-за спора или потому что я так хочу. Всё, что связано с Левицкой, не выветривается — въелось, как запах хорошей кожи в салоне машины.

Сижу, держу бокал с остатками виски, а на языке — не вкус алкоголя. Вкус её кожи. Сладкий. Настоящий.

В голове накатывает куча воспоминаний. Её губы на озере — мягкие, податливые, с запоздалым доверием. Я чувствовал, как всё внутри неё дрожит — и не от холода. Чёрт, да она вся была как струна. Натянута до предела.

Когда она упала у себя в кабинете — вся бледная, холодная, на грани — я, наверное, впервые по-настоящему испугался за неё. Нарушал всё, что можно, мчался, пока сердце било в висках. В приёмной стоял, сжимая кулаки, пока врач спрашивал имя и данные.

А потом был её дом. Маленькая квартира, как коробка, но уютная. Фотографии на стене. И среди них — она. Другая.

На одном снимке — с какой-то девушкой. Тоже шатенка. Очень похожа. Обе в белых футболках, с мороженым в руках. Марина улыбается так, что хочется замереть — настоящая, без колючек, без щита. Светлая. Там нет ни одной черты той женщины, которая сейчас смотрит на меня снизу вверх с острым прищуром, с вечной готовностью укусить.

И я стоял тогда у её двери и думал — когда она сломалась? Где это произошло? Почему теперь всё, что она делает — это строит стены?

Следующая вспышка – она на моих коленях. Я чувствовал, как у неё дрожали бёдра, как прикусывала губу, когда ей становилось слишком хорошо. А я только сильнее хотел — глубже, дольше, ближе.

И сейчас сижу, будто ничего не происходит. А внутри — жара.

— Бля, — выдыхает Демковский, глядя на меня уже с ухмылкой. — А ты не перегрелся там? Чёт ты не похож на себя. Меньше шутишь, больше молчишь.

Я не отвечаю. Просто допиваю виски. Внутри клокочет раздражение. Потому что я и сам уже не понимаю —Левицкая меня бесит или заводит. Или всё сразу.

И чем больше я в это ввязался, тем глубже, блядь, утоп.

Пульс утих, но зуд внутри остался. Противный, тянущий. Хочется увидеть её — хотя бы на экране. Услышать, как она выдыхает в трубку. Напомнить себе, что всё это было не галлюцинацией. Что она действительно сидела на мне. Что её пальцы дрожали, когда она цеплялась за мои плечи.

Я лениво откинулся на спинку кресла, скользнул взглядом по экрану телефона, где пустовал диалог с Левицкой, набираю короткое сообщение.

Марк: Что делаешь, Левицкая?

Ответ пришёл не сразу. Почти десять минут. Я уже успел разлить себе виски, сделать пару глотков, отвлечься на разговор с Вершининым о каких-то поставках из Чили, и снова вернуться мыслями к ней.

Марина: Собираюсь на благотворительный вечер.

Марк: Ты, случайно, не в чёрном? Хочу знать, во сколько у меня начнётся приступ самоконтроля.

Есть только телефон и эти грёбаные три точки. Она заставляет меня ждать, как пацана, который не может решить, звонить или нет.

Пиздец, как она меня бесит. И сводит с ума.

Марина: Чёрное — это классика. У тебя аллергия на классику, Марк?

Марк: На классику нет. А вот на тебя — да. Прямая зависимость: чем меньше ткани — тем хуже держусь.

Марина: Тогда не смотри. Твоя выдержка — не мой отдел.

Марк: Я тебя видел, Левицкая. Вся дрожащая, мокрая, податливая. Думаешь, я это забуду?

Марина: У тебя, кажется, странная форма амнезии. Я помню, что это была ошибка.

Марк: Ты называешь это ошибкой. А мой член — самый прямолинейный судья — до сих пор встаёт при мысли, как ты извивалась на мне.

Марина: Ты сегодня особенно поэтичен.

Да, поэтичен. Если бы она знала, сколько раз я засыпал с её именем в голове. И просыпался — со стояком, будто мне снова семнадцать. Потому что в моей голове снова и снова одно и то же: её дыхание, её губы, как она выгибается под мной.

Марк: Предупреждение. Если ты думаешь, что я забуду, как ты стонала, прикусывая губу, — то зря. На вкус ты сладкая, и я к этому чертовски быстро привыкаю.

Слишком много правды в этих словах. Я бы выкинул телефон, если бы не знал, что через минуту снова в него уставлюсь. Жду. Опять три точки. Сука, она умеет держать на крючке. У неё талант.

Марина: Ты слишком самоуверен, Марк. Мне неинтересны мужчины, которые думают, что могут получить всё.

Ха. Да ну? Неинтересны? Тогда какого хера ты всё ещё отвечаешь мне?

Марк: Ты путаешь. Я не думаю. Я беру. И ты уже знаешь, как это бывает со мной.

Пауза. У меня ладонь сжимается в кулак. Если она сейчас опять напишет что-то про “ошибки” или “работу” — я сорвусь к чёрту. Она умеет сводить с ума даже через экран. Но она молчала. Никаких сообщений. Что ж. Отправляюсь на благотворительный вечер.

Баритон саксофона лениво скользил по залу, смешиваясь с приглушённым гулом голосов, звоном бокалов и мерцающим светом люстр. Я, Вершинин и Демковский шли через строй изысканно одетых гостей, перекидываясь короткими фразами с теми, кто имел значение. Мероприятие было роскошным: стекло, золото, ледяные ведёрки с шампанским, платья в пол, лакированные туфли.

Я кивал, улыбался, поднимал бокал. Девушки бросали взгляды, с полуулыбкой подходили, заигрывали. Кто-то коснулся моего локтя, кто-то запястья. Я знал, что мог бы выбрать любую. Прямо сейчас. Без усилий. Любую. Рыжую в зелёном, которая жрёт меня глазами. Или блондинку, чья грудь едва держится в платье. Это было бы просто. Легко. Без головняка. Без истерик. Без острых, цепляющих взглядов. Но нет.

Инстинкт упрямо скребся в одном направлении.

В сторонунеё.

— Слышь, Марк, — подошёл Вершинин, хлопнул по плечу. — Кого-то ищешь?

— Отвали, — коротко бросил я, даже не повернув головы.

— Ты слишком спокоен, — фыркнул подошедший к нам Демковский. — Или уже всё было?

— Не твоя епархия, Дэн. Потерпи. Считай, эксклюзив уже у меня в гараже.

И в этот моментонавошла.

Левицкая появилась в сопровождении своей подруги — Оли, кажется, — и, словно нарушая законы притяжения, сразу же оказалась в центре внимания. Платье — чёрное, шелковое, с открытой линией плеч, тугое по талии, длинное по ногам. Волосы убраны высоко, оставляя шею, ключицы, тонкие серьги, мерцающие в полумраке. Губы — чуть темнее обычного, глаза подведены мягко, но точно.

И главное — в ней было что-то новое.

Уверенность? Нет, не совсем. Это была тишина. Внутренняя. Как будто она перестала бояться собственной красоты. Перестала прятаться. Она стояла ровно, не прятала взгляд, не моргала первой.

И я вдруг ощутил, как мое собственное дыхание сбивается. Как в груди завелось чувство, похожее на голод.

Музыка начала струиться где-то из глубины зала, словно кто-то незаметно подлил виски в лёд вечернего настроения. Густые, бархатные ноты — не приторные, без лишнего драматизма. Просто правильный ритм, чтобы тело вспомнило, как дышать медленно.

Я встал из-за барной стойки, будто меня выдернули из розетки. Стакан остался на столешнице. Вершинин что-то пробормотал в спину, но я уже не слышал. Я видел только её.

Марина повернулась на звук музыки, взяла бокал, сделала глоток. Плечо чуть обнажилось, и я почти физически почувствовал, как напрягся. Ни одна из этих глянцевых кукол рядом не дышала даже в одном ритме с ней.

Она заметила меня сразу. Взгляд — чёткий, прямой. Без попыток спрятаться. Смотрела так, будто видит меня впервые. И, чёрт возьми, мне понравилось, как она смотрела.

— Танцуешь, Левицкая? — я встал напротив неё, как штурмовая бригада перед осадой. Голос специально громкий, чтобы не перепутала с приглашением. Это была заявка.

— В рамках приличия, Марк, — её щеки вспыхнули, вспоминая нашу недавнюю встречу.

— Я обещаю держать руки выше талии. По крайней мере — первые десять секунд.

Левицкая закатила глаза — медленно, театрально, с ухмылкой, будто я её самая глупая слабость. А потом подала руку. К чёрту формальности — я сразу ощутил её тепло, тонкость запястья.

Когда положил ладонь ей на талию — тонкую, живую, как песочные часы — мне пришлось сделать выдох. Осторожно. Без резкости. Как будто сам удивился, насколько она подошла мне по форме. Как будто так и должно быть.

Я двинулся в такт музыке, медленно, втягивая её ближе. Пальцы сжались чуть сильнее, чем стоило. Хотелось держать.

— У тебя всегда такой взгляд на танцполе? — спросила она. — Как будто собираешься съесть партнёршу?

— Только если партнёрша такая упрямая, как ты. — Я прижал её чуть ближе. — Признайся, ты в этом платье только чтобы свести меня с ума, — наклонился я чуть ближе, чувствуя, как от её аромата перехватывает дыхание. — Или у тебя просто талант разрушать дисциплину?

— Возможно, — прошептала Левицкая, её дыхание коснулось моей щеки. Аромат её духов — тонкий, терпкий, с нотками чего-то восточного — опьянял не хуже самого крепкого вина. Её глаза, цвета тёмного шоколада, блестели в полумраке зала, отражая мерцание хрустальных люстр. Я чувствовал, как ускоряется сердцебиение, как кровь приливает к лицу.

Этот танец, начавшийся как дерзкое испытание, превращался во что-то большее, во что-то… запретное. Я вел ее плавно, уверенно, стараясь улавливать каждый изгиб ее тела, каждый едва заметный жест. Ее рука, лёгкая и невесомая в моей, казалась продолжением моей собственной. Я ощущал тепло ее кожи сквозь шелк платья, чувствовал, как она едва заметно напрягается, как слегка дрожит. Это не было сопротивлением, а скорее… волнением.

Тишина повисла между нами, как разогретая проволока — тонкая, натянутая, и опасная. Я провёл ладонью по её спине чуть ниже, чем обещал, — медленно, не торопясь. Она не отстранилась. Только напряглась.

— Если бы ты знала, как я сейчас держусь, чтобы не утащить тебя отсюда, — сказал я тихо, прямо в висок, — ты бы испугалась.

— Я не из пугливых, — её голос стал ниже. — Я просто из тех, кто не забывает, во что ввязывается.

Я усмехнулся, прижимая её ближе, чувствуя, как наши тела становятся ритмом. Пальцы на её талии — горячие. Её дыхание — короткое. Под пальцами — тонкая дрожь.

За её спиной — зал, мягкий свет, бокалы, музыка. И взгляды. Особенно два — прожигающих. Вершинин и Демковский. Я знал, что они смотрят. Им не надо было ничего говорить. Их ухмылки я мог представить вслепую.

Смотри, Марк подбирается. Довольно уверенно, да? Вот-вот возьмёт.

Я пришёл за этой машиной. Глупо звучит, когда держишь женщину, от запаха которой слетает к чёрту весь самоконтроль.

Пари.

Победа.

Блестящая, чёрная, зверская тачка с салоном, в который не стыдно сажать богов. Я хотел эту машину ещё до спора.

И тогда она — Левицкая — казалась удобной жертвой: колючая, закрытая, не в моём вкусе.

Но вот она — красивая до потери дыхания. В этом чёрном, с этим взглядом. Не фальшивая. Не поддающаяся. И моя рука на её талии будто держит не женщину, а гремучую смесь, на которой можно либо взлететь, либо сгореть.

Это всё ради тачки?— я спросил себя.

На секунду захотелось — покончить с этим спором. Рассказать все Марине, что дурил ей голову. Пока не стало поздно … Но не мог.

Я втянул носом воздух и выдохнул.

Нет. Только игра. Только чёртов спор.

Хотя план давно пошёл прахом.

— Ты разрушение в чистом виде, Левицкая.

— Раз я разрушение, отчего ты преследуешь меня, — усмехается она.

— Есть одна причина, — я провожу большим пальцем по краю её талии. Медленно. Незаметно для чужих глаз. Только для неё.

Она чуть напрягается, но не отстраняется.

— Ты знаешь, — тихо продолжает она, — ты можешь танцевать нормально. Без этих… прикосновений. На нас все смотрят.

— А тебе не все ли равно?

Она молчит.

— Ты можешь притворяться, что тебе всё это не нравится, но я думаю, — наклоняюсь ближе, —ты сжимаешь бёдра, когда я дышу тебе в шею вот так.

— Самоуверенный ублюдок, — шепчет она, но голос предательски срывается на последнем слове.

— Всегда.

Она переводит взгляд — в упор. Её дыхание сбито. Грудь вздымается под чёрным декольте, ткань натянута, как терпение.

— Ты когда-нибудь держал себя в руках? — тихо спрашивает она.

— Только если держу тебя за талию, — шепчу я, скользя губами мимо её уха, не касаясь.

Пауза. Танец продолжается, но мы уже не двигаемся — почти замираем в ритме, ловим дыхание друг друга, читаем сигналы с миллиметров кожи.

Музыка закончилась. Но её рука осталась в моей. Мгновение.

— Идём, — сказал я.

— Куда?

Я чуть наклонился к ней, и наши тела почти слились. В её дыхании слышалась лёгкая дрожь, и я почувствовал, как это тронуло меня.

— Просто уйдём, — ответил.

Сегодня она — моя головная боль, искушение, ошибка.

Всё путалось — я делаю это ради глупого спора или потому что хочу её всем сердцем.

Вот что надо понять. Вот что надо решить. Кто она для меня на самом деле.