Внутри

20

В отделении полиции мы уже несколько часов: просматриваем записи с камер видеонаблюдения в торговом центре, на подземном паркинге и на городских дорогах, по которым умчался в неизвестность красный автомобиль, арендованный на имя некой Виктории Симоновой. Девчонке двадцать один год, родители недавно развелись, но уже состоят в серьезных отношениях: отец — с её некогда лучшей подругой, а мать — с её некогда лучшим другом. «Санта-Барбара» отдыхает. Жаль девчонку. Друзья спят с её родителями, а тем начхать на травмированную психику дочери, на её одиночество и боль в душе, которые она заглушает наркотиками.

Они с Богданом познакомились в ночном клубе несколько месяцев назад. Часто встречались, веселились, делились друг с другом обидами и проблемами, атакующими их нетрезвые головы. Она знала, что он по уши влюблен в некую Адель, которую считает самой непревзойденной девушкой на планете. Только о ней Богдан и говорил. Но она и представить себе не могла, что он похитит её, что в его голове могла зреть эта жуткая мысль. И ей совсем не показалась странной просьба Богдана арендовать для него автомобиль. Учитывая, что он оплатил все расходы, а в качестве благодарности оставил своей подруге пачку наличных, о подозрениях с её стороны не могло идти и речи. Ей было всё равно, куда, с кем и почему он уезжает.

— Бедная девочка, — слышу я шепот мамы, когда подруга Богдана, перепуганная и бледная, появляется в коридоре. — Она так одинока и беспомощна. Родителям на нее наплевать.

Обнимая себя за плечи, девушка в сопровождении сотрудника полиции направляется к выходу.

— Куда её ведут? — спрашивает мама Дмитрия Васильевича, заместителя начальника полиции и, по совместительству, старого и верного друга отца. — Её что, арестовали?

— Девушку отвезут домой. Послушай, Ника, — говорит он, глянув сначала на нас с отцом, а потом на маму, — тебе совсем не обязательно здесь находиться.

— Да что ты!

— Поверь мне, мы делаем всё возможное, чтобы найти вашу дочь. Ориентировки транслируются по ТВ, радио, на городских экранах, в метро и везде, где это возможно. Я только что говорил с мэром, он в курсе ситуации и потребовал задействовать больше ресурсов. Мы работаем, никто не сидит на месте, поверь мне. А вот вам с Кириллом нужно поехать домой.

— Я знаю! — всхлипывает мама. — Я знаю, что все ищут мою дочь, но я не могу просто лечь спать!

— Ника, милая, — успокаивает отец, — Дима прав. Мы с тобой мало что можем сделать сейчас. Нам остается только ждать хороших новостей, и будет лучше и правильнее нам уехать отсюда.

— А вдруг Адель не дышит? — всхлипывает она. — А вдруг они попали в аварию, или… или ей сейчас нужна моя помощь? Вдруг он убил её?! Он же просто… просто ударил её по голове и закрыл в багажнике, как…

Не могу это слышать. Достаточно того, что эта жуткая картинка без конца повторяется перед глазами последние часы: Адель оборачивается, а в следующее мгновение теряет сознание, потому что конченый ублюдок наносит один точный удар в её висок, а потом укладывает обмякшее тело в багажник. О том, дышит она сейчас или нет, я думаю всё это гребаное время.

Выхожу на лестничную площадку, сжимая кулаки и челюсти. Ярость одолевает меня. Я кажусь себе беспомощным и не способным здраво мыслить. Всё кажется неподъемным: голова, веки, конечности. И это не от усталости, не от катастрофического недостатка сна и отдыха. Внутри меня дыра, пустота, черная бездна, в которой будет исчезать всё и навсегда, пока мое сердце не застучит вновь. А оно застучит. Обязательно застучит, но только, когда я увижу её. Когда услышу её нежный голос, почувствую легкое прикосновение теплой руки и вдохну особенный запах на её шее. Неповторимый и мой самый любимый.

Спускаюсь в курилку и достаю предпоследнюю сигарету из пачки. Сигаретный дым уносит мои мысли в ту ночь, когда я впервые прикоснулся к её губам. Они были такими мягкими и комфортными, словно созданными для меня. И если я больше никогда не коснусь их…

— Твои уезжают, — врывается низкий голос Архипа в мои самые прекрасные воспоминания, уничтоженные страхом потерять Адель навсегда. — Я сказал, что мы останемся и будем держать их в курсе.

Молчу и делаю затяжку, пялясь на мелкие капли дождя на стекле. Что, если они уже далеко от города? Что, если успели проскочить посты до того, как вышла ориентировка?

— Они поехали к моим. Сейчас им будет удобнее находиться в городе.

— Наверное.

— Павел Андреевич звонил. Аллу увезла скорая. Ей стало плохо от всего этого дерьма. Твоим я не рассказывал. Есть сигарета?

— И когда ты начал курить? — протягиваю ему пачку.

— Сейчас.

Даю зажигалку и сползаю по стене на пол. Выдыхаю густой белый дым и вижу в нем её.

— Мне всё ещё кажется, что я нахожусь в дурном сне, — говорит Архип, сев на пол у противоположной стены. — Как в детстве, уже сотню раз щипал себя за ногу, чтобы проснуться, но кошмар всё не заканчивается. Я не верю, что Богдан способен на это. Видел своими глазами, но не верю до сих пор. Всё думаю, куда он мог поехать, но то, что пришло на ум, — пустышка. Если бы в машине была GPS-система, его бы уже давно нашли. Черт возьми, тачка красная! Яркая, приметная!

— Здесь таких сотня наберется. А может, и больше. А может, их уже давно нет в городе.

— Далеко ему не уехать. Если, конечно, он не будет менять машины, как перчатки, чтобы запутать нас, но я не думаю, что Богдан настолько предусмотрителен.

— Псих конченый, вот он кто.

— Я разрываюсь, Аверьян: думаю о Богдане и ужасаюсь его поступкам, думаю об Адель и переживаю за нее, потому что она сейчас с ним… Черт, это просто невыносимо. Он следил за ней, — качает Архип головой. — Камеру установил в её квартире, сохранял видео с ней…

— Хватит, — перебиваю, сжимая кулаки. — Не говори мне о том, что я хочу забыть навсегда.

— Я понимаю. Ты только вернулся, а тут такое… Ты так переполошился, когда узнал о том, каким выдалось её детство в новой семье, и вдруг снова…

— Ничего ты не понимаешь! — перебиваю снова и чувствую, как от злости шевелятся крылья носа. Мне необходимо остыть. Хоть чуть-чуть, чтобы ненароком не свернуть шею другу, которому я очень благодарен за поддержку. Опускаю руки на колени и ударяюсь затылком о стену. — Я приехал в город на день раньше. Не знаю почему. Просто вдруг подумал, а почему бы и нет? Днем раньше, днем позже — какая разница! Сдал билеты и взял другие на ближайший рейс. Хотел устроить сюрприз маме, но вместо этого заселился в отель и приехал в клуб, где встретился с Инессой.

Архип молча и удивленно смотрит на меня, не понимая, к чему и почему я рассказываю ему об этом.

— Мы с Адель впервые встретились в тот вечер.

— Что?

— Инесса потащила меня в туалет, мы закрылись в одной из кабинок. Когда закончили, я вышел помыть руки. Рядом напротив зеркала стояла девушка. Она хотела припудрить синяк и ссадину на лице. Тогда я не знал, что это была Адель. Просто девчонка, которую ударил какой-то урод, которого она безоглядно любит. Так я решил. И я сказал, что ей нужно порвать с ним. Она разозлилась, мол, это не мое дело, и прогнала меня. А следующим вечером я узнал, что та девушка — и есть Адель.

— Охренеть, — произносит Архип, выдыхая дым.

— Помнишь, Богдан в тот вечер проходу ей не давал? Всё умолял поговорить с ним.

— Ну.

— Наверное, прощение вымаливал за то, что мы увидели на записи с камеры в её квартире. Я был уверен, что это сделал её парень. Я не сомневался, что этот след на её лице от удара чьей-то руки, но Адель убедила меня, что просто нечаянно стукнулась о гребаную дверь. И я, идиот, поверил.

— Почему она сразу не рассказала об этом? Не тебе, но хотя бы родителям!

— Потому что Богдана все любят, — говорю сквозь зубы. — Никто и не подумает, что он может ударить женщину, преследовать её, не говоря о том, чтобы замыслить похищение… Его одержимость Адель воспринимается всеми за любовь, которая остается без ответа. Да и вряд ли бы ей кто-то поверил: мама откровенно радуется возможному союзу с Богданом, а я сказал, что она сама виновата в том, что он проявляет к ней столько внимания. Сказал, что знаю его с самого детства, и он точно не станет делать что-то просто так и особенно против чьей-либо воли и желания. — Мне становится смешно, и я даю волю неуместным эмоциям. — Сказал, если бы она хотела прекратить его ухаживания, то уже давно бы это сделала, но ей просто нравится, когда у нее под боком сразу два парня! Скажи она мне в тот момент, что Богдан ударил её, а она от безвыходности сочинила историю о парне, я бы так же, как и сейчас, рассмеялся и сказал ей: «Ты что, спятила, девочка? Мой друг и мухи не обидит, а вот ты нарочно играешь на его нервах!» Представляешь? Я бы так и сказал, потому что она оговаривает моего друга!

Смеюсь и делаю последнюю глубокую затяжку, после чего отправляю окурок в пепельницу на подоконнике. Горечь в легких, во рту, дым на коже — безнадежность и чувство вины накатывают, на мгновение погасив ярость. Смотрю на невидимую точку в пространстве и тихо говорю:

— Я так и не попросил у нее прощения за те слова. Когда говорил их, чувствовал, что не прав, но продолжал, а потом просто сделал вид, что ничего не было. Если бы я сказал ей, что сожалею, что совсем не думаю, будто это она провоцирует Богдана, она бы рассказала мне правду намного раньше. Но я, как осел, обрадовался чертовой двери и несуществующему парню и забил на это всё!

— Так никакого парня нет? — спрашивает Архип после продолжительного молчания. Отрицательно качаю головой и закрываю глаза. — Ну дела.

— Я бросил её, — говорю, не открывая глаз. — Она рассказала о нападении Богдана, дрожала, как осиновый лист, боясь, что я не поверю ей. И я просто ушел на поиски своей правды, где Богдан ни в чем не виновен, а Адель это всё просто приснилось. Мое сердце доверяло ей, тянулось к ней, но головой я был с Богданом — другом детства, которому нужно помочь и убедиться, что с ним всё в порядке. Я объяснил себе всё: наркотики — редкое баловство, настойчивое внимание — нежелание признавать поражение, слова администраторши — клевета, порожденная обидой, а слова Адель… — замолкаю, опустив голову на колени. Сцепив пальцы на затылке, не перестаю видеть её обмякшее тело в багажнике. — Я хочу увидеть её. Я хочу просто увидеть её, убедиться, что с ней всё в порядке, и сказать то, о чем так и не решился, хотя всё было понятно с самого начала. Я так и не сказал ей… Не сказал.

«Аверьян! Пожалуйста, скажи мне, что происходит? Куда ты уходишь?»

«Я не знаю, что происходит, но собираюсь это выяснить».

«Это всё, что ты можешь мне сказать?»

«А что ты хочешь услышать? Вчера я узнал, что мой друг наркоманит и что какая-то девушка обвинила его в побоях! Богдана! А сегодня ты говоришь мне, что он тебя чуть не задушил. Я не знаю, что тебе сказать, потому что мои чувства сейчас не поддаются никакой логике!»

— Аверьян? — раздается низкий и осторожный полушепот Архипа. Я знаю, какой вопрос он задаст, и ответ на него будет коротким и простым. — Ты что, любишь Адель?

Поднимаю с колен свинцовую голову, и в этот момент дверь наверху с грохотом открывается.

— Их нашли! Нашли, парни! — объявляет Дмитрий Васильевич громко и живо. Мы с Архипом подскакиваем и спешим вверх по лестнице. — Нашли обоих!

— Где Адель? — спрашиваю нетерпеливо. — Как она?

— Спокойнее, Аверьян! Твою сестру везут в больницу отца, они с мамой уже едут туда. Богдана доставят сюда, так что… Эй! Аверьян? — кричит он мне вслед, а я уже несусь по коридору в направлении выхода.

— Где она? — врываюсь в отделение экстренной помощи, как ураган. — Где Адель? Где она?!

— Молодой человек, не кричите! — отвечает мне регистратор, наклонившись к своей бело-зеленой стойке. — Вы не на рынке, а в больнице!

— Аверьян! — голос мамы моментально стирает с лица тучной дамы в медицинском костюме угрюмое недовольство. — Идем сюда! Марина, это наш сын. Если кто приедет к нам, пожалуйста, пропусти их.

— Поняла.

— Где она? — подхожу к маме, чье заплаканное и слегка припухшее лицо выражает смесь страха и неопределенности. — С ней всё хорошо?

Вместо ответа мама берет меня за руку и ведет за собой к лифту.

— Мама, ради всего святого, просто ответь мне! Адель в порядке?

— Пока ничего не известно. Её забрали врачи. Обязательно проведут МРТ, ЭКГ и всё, что потребуется. Папа сказал, что нам нужно подождать.

Ненавижу ждать. За сегодня я слышал эту фразу столько раз, что на всю жизнь хватит.

Стальные дверцы разъезжаются, но в кабину мы не заходим. Слышу быстрые шаги за спиной, а уже в следующую секунду рядом с нами останавливается Архип.

— Вероника, как Адель?

— Мам, — обращаюсь, боясь услышать ответ, — ты её видела?

— Нет, — качает она головой, борясь с подступающими слезами. — Папа выходил на минуту, сказал, что видимых травм нет. Она просто… просто без сознания. Сейчас проведут необходимые обследования, и тогда нам будет ясно, как обстоят дела. Это всё, что я могу сказать.

Дверцы лифта закрываются, а потом снова открываются, потому что мама вновь нажимает на кнопку вызова.

— Нам нужно наверх, — произносит она с очевидным страхом и отчаянием. — Будем ждать там.

— Родители вот-вот приедут, — сообщает Архип. — Вы поднимайтесь, а я встречу их здесь. Какой этаж?

— Седьмой.

— Хорошо. Скоро увидимся, — говорит Архип, ободряюще постучав по моему плечу. Он задерживает на мне сочувствующий взгляд, лишенный каких-либо уточняющих вопросов, и возвращается на территорию грозной Марины.

В лифте мы с мамой едем молча, каждый в своих мыслях. В моих ушах легким и почти бесшумным ветром проносится голос Адель, её искренний смех, теплое дыхание и сладкий стон, который ещё вчера я ловил губами. Ещё вчера всё было так просто и спокойно, а теперь хаос, неизвестность и последствия, с которыми нам ещё предстоит столкнуться.

В просторном и слишком светлом зале ожидания только мы. По телевизору яркие картинки живой природы плавно сменяют друг друга под умиротворяющую мелодию, которая действует мне на нервы. Впрочем, сейчас абсолютно всё является раздражителем. Не могу найти себе места и хожу туда-сюда, пока мама, сидя на зеленом кожаном диване и сцепив руки в замок перед собой, тихонько что-то нашептывает.

Мы ждем вестей достаточно долго, чтобы сюда успели приехать все: родители Архипа, его кузина с тетей и дядей, Зоя с Вадимом, подруга-художница, Дмитрий Васильевич и даже супруга мэра в сопровождении старшего сына. Она обнимает маму и что-то очень долго тихонько говорит ей.

— Богдана привезли? — спрашиваю Дмитрия Васильевича, отойдя с ним и Архипом подальше от всех.

— Да. Он уже дает показания. — Жду продолжения, но мой собеседник, при всей своей внешней суровости, на мгновение замирает, словно испугавшись чего-то. Но потом, вернув себе решительность, говорит: — Он сам сдался, Аверьян.

— Его это не оправдывает.

— Разумеется, вот только…

— Что? — смотрю на него, мысленно превращая в щепки груды камней.

— Он сделал это, потому что Адель не приходила в себя. Он испугался, что навредил ей. У него был план, но из-за того, что Адель не подавала признаков жизни…

Мой мир рушится в одно мгновение, и всё, чем я могу ответить, — это тихий мат, чтобы не волновать маму ещё больше.

— Тише, ребята, — напоминает Дмитрий Васильевич. — Нике и без того плохо.

— Хотите сказать, что всё это время Адель не приходила в себя? — спрашивает Архип.

— Богдан говорит так.

— Чем он занимался все эти часы? — спрашиваю сквозь зубы. — Он что, только сейчас заметил, насколько хреновое у нее состояние? Она всё это время находилась в багажнике?

— Богдан успел выехать за город до того, как мы отправили ориентировки на посты. Заселился в ближайшей придорожной гостинице, где не требуются документы. Сомнительное заведение. Он пытался привести Адель в чувства всё это время, но у него ничего не вышло, и тогда он вызвал скорую помощь. Администратор в гостинице увидела его фотографию в телевизоре и позвонила в полицию. Так все и приехали.

— Пытался привести её в чувства несколько часов? — шепотом переспрашивает Архип. — Эти несколько часов могли быть решающими!

— К сожалению, это действительно так.

— Я сейчас просто свихнусь.

— У Богдана болезненный вид. Несколько часов назад он был под дозой, в нем бурлила энергия, у него был план, который ему частично удалось воплотить в жизнь. А сейчас у него отходняк, и его самочувствие ужесточается с каждой минутой, потому что теперь никакой энергии нет, есть только страх, боль и желание снова принять наркоту, чтобы стать всемогущим. Мне неприятно об этом говорить, но Богдан нажил себе крупные неприятности: умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, нарушение неприкосновенности частной жизни, угроза жизни и здоровью, похищение. И это я рисую картину в целом, а если разбирать по деталям, чем и займется прокурор… Короче говоря, для Богдана и его семьи наступили темные времена.

Как до этого дошло? Как из простого всё перевалило в сложное? Может, это всё просто затяжной ночной кошмар, каких мне не снилось уже очень давно? Да что уж там — вообще никогда.

— И состояние Адель будет решающим фактором для его положения, — заключает Дмитрий Васильевич, задержав на нас взгляд «Будьте готовы ко всему». Постучав по моему плечу, он добавляет: — Мы все здесь верим и надеемся, что с твоей сестрой всё будет хорошо, Аверьян. Обязательно.

Сестра.

Моя сестра.

С моей сестрой.

Он уходит, направляется к маме, а я смотрю на его затылок и хочу проломить его, чтобы вырвать из головы эту проклятую установку, которая стала серьезной проблемой, помехой и препятствием на пути к нашему с Адель счастью. Всё могло быть по-другому. Всё могло случиться уже тогда, на вечеринке, устроенной мамой в честь моего возвращения. Адель понравилась мне с первой секунды, а на второй я уже мечтал прижать её к себе.

Сестра.

Твоя сестра.

С твоей сестрой.

Я бы поцеловал её на лестнице, когда мы оба поднимались в свои комнаты, чтобы переодеться. Я хотел этого уже тогда, но мы же семья… Некрасиво. Нехорошо. Аморально. Она не знает меня, я не знаю её, но к ней тянется всё, что есть во мне. Окажись я смелее и решительнее, мы бы уже были вместе, и все бы об этом знали. И Адель бы не пострадала, потому что я бы поверил ей…

«Он требовал, чтобы я сказала ему, что… что мы будем вместе. Я просила его оставить меня в покое, но… Богдан набросился на меня. Схватил за шею и начал душить, требуя, чтобы я сказала это и то, что мне очень жаль его».

Не поверил бы. Не поверил бы, пока не увидел собственными глазами, на что способен мой лучший друг.

— Аверьян, кто-то идет! — толкает меня Архип.

Широкая дверь с матовым остеклением открывается, и в зале появляется мой отец. Маму пропускают вперед, он обнимает её, а я пытаюсь понять по его бледному и за несколько часов осунувшемуся лицу, каков характер новостей, что он нам вот-вот сообщит.

— Кирилл, как она? Как наша дочь? — спрашивает мама, тихонько всхлипывая. — Умоляю, скажи, что с ней всё будет хорошо? Прошу тебя!

— С Адель всё хорошо, — сообщает отец, но без тени улыбки и должной радости в глазах.

— Правда? — вскрикивает мама. — Правда? Я могу её увидеть? Я могу поговорить с ней?

— Постой, постой, милая, — отец берет её за руки, а потом смотрит на всех нас. — Не сейчас.

— Почему? Ты же сказал, что с ней всё хорошо!

— Ты не можешь сейчас поговорить с ней, потому что Адель спит, — отвечает он, задержав на маме продолжительный взгляд.

— Спит, — улыбается она и поворачивается к нам. — Моя дочь просто спит! Господи, спасибо тебе! Ты услышал мои молитвы!

— Дорогая, послушай, — заглядывает отец в её глаза, — наша дочь действительно спит. Вот только, к сожалению, никто не знает, когда она проснется.

— …Что?

— Адель в коме? — спрашиваю не своим голосом.

— К счастью, травмы отсутствуют. Мы провели диагностику организма, сделали анализы, и никаких повреждений и изменений выявлено не было. Организм поддерживает все жизненно важные функции самостоятельно. — Посмотрев на меня, отец отвечает: — Нет, это не кома. Адель находится в состоянии летаргического сна, вызванного, как мы с коллегами предполагаем, сильным психоэмоциональным переживанием.

— Ничего не понимаю… Ничего не понимаю! Кирилл, что с ней?! — паникует мама.

— Насколько это состояние опасно? — спрашиваю.

— Длительное пребывание в летаргическом сне может привести к серьезным осложнениям, но пока об этом говорить рано. Слышишь меня? — спрашивает он маму. — С ней всё будет хорошо. Мы поможем ей найти дорогу домой. Нам просто нужно быть рядом с ней.

— Как это? — всхлипывает подруга-художница. — Адель спит, но она… она может услышать нас?

— Такая версия действительно существует. Она может слышать нас и чувствовать наше присутствие. С ней не просто можно, а нужно говорить, читать книги, петь песни — делать всё, чтобы там, где сейчас находится её сознание, были ниточки, которые приведут её сюда.

— Я правильно понимаю, что не удар, нанесенный Богданом, спровоцировал данное состояние? — спрашивает Дмитрий Васильевич. — Или всё же это так?

— Моментально уйти в летаргический сон невозможно, — отвечает отец. — Учитывая всю имеющуюся у нас информацию о том, как Богдан… как он относился к ней на протяжении определенного периода времени, то спровоцировать такое состояние могли постоянно повторяющиеся ситуации, вызывающие тревогу и стресс. Возможно, что, уснув сегодняшней ночью в своей постели, утром Адель не смогла бы проснуться. Удар, нанесенный Богданом, просто отключил её: она уснула, а сознание — напуганное, уязвленное, неоднократно подвергнутое стрессу — спряталось на глубине. И нам нужно срочно выманить его, — говорит отец, глядя на маму. — Потому что мы не знаем наверняка, хорошо и спокойно ли ему там, или ещё ужаснее и страшнее, чем здесь.

О чем это он говорит?

Внезапно мама оборачивается и обменивается тревожными взглядами с супругой мэра.

«Это всё из-за Богдана. Это из-за него я слышу это… Эти звуки, голос… Я не хочу ничего знать о себе! Не хочу, не хочу!» — говорит Адель в моей голове.

Снова смотрю на маму: поцеловав отца, она снова садится на диван, держа за руки Виталину Юр и маму Архипа.

«В детстве Адель часто погружалась в тревожные состояния».

«Адель с детства считает себя лишней. Не хочу углубляться в эту достаточно неприятную тему».

Отец говорит, что останется здесь до утра, а нас просит вернуться домой и подготовить комнату для Адель на первом этаже. Он дает заплаканным Зое и Вадиму указания, что и как сделать: вынести из комнаты лишнюю мебель, включить увлажнитель и нагнать кондиционером необходимую температуру воздуха.

— Сколько она может находиться в таком состоянии? — спрашиваю отца.

— От одного дня до нескольких лет. Всё индивидуально, сынок. Но мы привезем Адель домой и будем стараться помочь ей вернуться к нам.

Немного помолчав, спрашиваю:

— Что для нее лучше и безопаснее: находиться там, где хорошо и спокойно, или там, где ещё ужаснее и страшнее, чем здесь?

Отец громко сглатывает и опускает голову.

— Ни то, ни другое. В первом случае ей там может понравиться. Настолько, что она захочет там остаться.

— А во втором? — спрашиваю, глянув на маму.

— Она испугается настолько, что не сможет оттуда выбраться. Но мы этого не допустим. Твоя сестра обязательно очнется, и всё будет хорошо.

«Милый, не задавай ей вопросы о детстве. До нас, я имею в виду. Она, конечно, всё равно ничего и не скажет, но не стоит ворошить прошлое».

Кажется, сейчас для этого самое время, мама.