Внутри

8

Сполоснув тарелки под проточной водой, составляю их в посудомоечную машину. Вероника тем временем перекладывает остатки ужина в стеклянный контейнер и издает протяжный вздох, когда, открыв холодильник, с трудом находит для него место.

— Со вчерашнего вечера ещё столько всего осталось.

— Настоящее расточительство.

— Не то слово. Всегда боюсь, что еды окажется мало и гости останутся недовольны. Вот и заказываю на целую армию.

— Я могу увезти немного еды в центр, — предлагаю, а в следующую секунду вспоминаю, что машины у меня теперь нет. — Ну, или ты.

— Так и сделаем. На нашей кухне всегда всё очень быстро съедается. Милая, — обращается Вероника, решив помочь мне со столовыми приборами, — как у тебя дела?

— Ты ведь уже спрашивала! Вчера, мам.

— Ну, вчера я понятия не имела, что у тебя есть парень!

— Так в этом дело? Тогда следовало задать вопрос иначе.

— Ладно! — сдается она. — У вас с Матвеем всё серьезно? И как долго вы вместе?

— Я не знаю, — изображаю занятость. — Пару месяцев.

— Что значит — не знаю?

— То и значит, — пожимаю плечами. Не хочу, чтобы они с Кириллом придавали огромное значение отношениям, которых нет, но и не считали их несущественными, чтобы продолжать надеяться на наш с Богданом союз. Ужас. Даже мурашки от этой мысли по спине пробегают. — Я не знаю! Это ведь не сразу приходит. Говорю же, мы только пару месяцев встречаемся.

— Пару месяцев — тоже срок. Спроси у своего отца, который ухаживал за мной два месяца, прежде чем сделал мне предложение. Для него это была целая вечность.

— Ты умеешь играть на нервах.

— Что это ещё такое? — деланно возмущается Вероника. — Гордость и воспитание не позволяли мне признаться в своих чувствах в первый же день знакомства!

— В первый день? — удивленно смотрю на нее. — Ну ты даешь!

— Ты любишь Матвея?

— Мам! — издаю нервный смешок и выпрямляюсь. — Что за вопросы такие?

— Нормальные вопросы. Ты в курсе, что человеку достаточно пары минут, чтобы влюбиться? Хотя, лично по мне, это целая вечность.

— Я уже это поняла!

— Я влюбилась в вашего отца с первого взгляда. Мне сразу стало понятно, что он тот, с кем я буду очень счастлива!

— Тебе повезло, — улыбаюсь и возвращаюсь к грязной посуде.

— А тебе нет?

— Ника, хватит, — вздыхаю громко и протяжно.

— Ну, раз мы беседуем, как подруги, тогда расскажи мне, что ты чувствуешь, когда Матвей находится рядом? Тебе тепло, холодно или горячо? Ты волнуешься, вздрагиваешь или чувствуешь сильное притяжение?

— Послушай, я так наелась, что если сейчас начну сильно смеяться, из меня просто вылезет наружу весь ужин! Давай не будем переводить пищу зря.

К счастью, Кирилл появляется вовремя. Крадучись, он подходит к жене и заключает её в крепкие объятия.

— И что тут делают мои самые восхитительные женщины? — смеется он.

— То, что в следующий раз будете делать вы, наши дорогие мужчины.

— Без проблем! Уборка успокаивает и приводит мысли в порядок.

Прильнув к мужу, Вероника с любовью и нежностью заглядывает в его глаза. Можно не сомневаться, она действительно влюбилась в него с первого взгляда, и это светлое чувство продолжает искриться и пульсировать в ней так же ярко и живо, как в первые секунды зарождения.

— Где Аверьян?

— В беседке. Ему кто-то позвонил по видеосвязи, и он ушел. Ужин прошел отлично, — добавляет Кирилл заговорщическим шепотом. — Как думаешь?

— Именно так, пап.

— Кстати, Адель, взгляни, пожалуйста, на видео. Вдруг кого-то узнаешь?

Кирилл достает из кармана брюк свой сотовый, и пока включает видео, я протираю руки вафельным полотенцем. Ужин и впрямь прошел хорошо, несмотря на мои опасения. И во многом благодаря Аверьяну, который вел себя иначе, чем в моих представлениях.

На экране появляется парковка. Раннее утро, район спит. Мимо автомобиля с регистратором быстро проходит высокий человек в черной кофте с капюшоном. Через несколько секунд он возвращается тем же путем, только намного быстрее.

— И всё? — удивленно смотрю на Кирилла.

— К сожалению, да.

— Но здесь же ничего не понятно!

— И правда, — соглашается со мной Вероника. — Что здесь вообще можно увидеть, кроме человека в черном?

— Может, тебе знакома его походка?

— Нет, пап! Это даже смешно. Я понятия не имею, кто это! И вообще, мы даже не знаем, он ли это разбил машину?

— Он. Потому что если смотреть со звуком, то когда он возвращается, вопит сигнализация. И мне кажется, что вот здесь у него есть что-то в руке.

Присматриваюсь к этому «вот здесь» и всё равно ничего не вижу.

— Я не знаю, правда.

— Ничего, — вздыхает Кирилл. — Мы всё равно рано или поздно узнаем, кто это сделал. Вам тут ещё долго осталось?

— Нет, идите к себе! — говорю. — Я запущу посудомойку и тоже поднимусь.

Вероника целует меня, Кирилл обнимает. Желаем друг другу спокойной ночи.

Помещаю зеленую таблетку в специальный отсек и выбираю программу мойки. Захлопываю крышку, и посудомоечная машина запускает полуторачасовой процесс очистки.

Странный был вечер. Я была уверена, что проведу его в состоянии постепенно усиливающейся нервозности, но всё вышло иначе. Конечно, были моменты, заставляющие меня внутренне сжиматься и нервничать, но потом в один миг случилось что-то такое… необъяснимое.

Аверьяну и правда было интересно узнать, чем я занимаюсь? Или он спросил об этом только лишь для того, чтобы увести внимание родителей подальше от моей личной жизни? А если и так, то почему? Зачем? Что ему с этого? Может, он и впрямь что-то задумал?

— Все уже разошлись?

Когда Аверьян появился здесь?

— …Да, родители ушли к себе.

— Устали, наверное, мячи пропускать, — говорит с улыбкой, пройдясь ленивым взглядом по большому кухонному острову. — А я думал, мы выпьем чай перед сном, как в старые и добрые времена. В беседке так хорошо. И комаров совсем нет.

— Наверное, они и впрямь устали за сегодня. — Несколько секунд молча смотрим друг на друга. И кажется, мое сердце умудряется запнуться. — Заварить тебе чай?

— Если только составишь мне компанию. Один не хочу.

Не надо, Адель. Поднимайся в свою комнату и ложись спать.

— Хорошо. Не против мяты?

— Нисколько. А ты не знаешь, тут где-нибудь есть печенье? Конфеты?

Аверьян открывает один шкафчик за другим, вызывая у меня улыбку.

— Зоя раньше прятала от меня все сладости, но толку от этого, конечно, не было. Я без труда их находил.

Ловлю себя на мысли, что мне приятно узнавать о нем даже такие мелочи.

— Посмотри в правом нижнем ящике, — говорю с улыбкой, — там обычно хранится всё к чаю. А в холодильнике есть пирожные.

— Нет. Хочу печенье и конфеты.

Пока Аверьян выбирает сладости и складывает их в одну тарелку, я готовлю чай.

— Смешно, не правда ли? — комментирует он справа от меня. — Мы как маленькие дети, которые шерстят на кухне в поисках сладкого, пока родители спят. По крайней мере, я точно.

— Похоже на то.

— Тебе много раз приходилось слышать обо мне как о старшем брате?

— Достаточно, чтобы понять, насколько нелепо это звучит. Без обид.

Аверьян улыбается, и я быстро увожу взгляд. Подхожу к термопоту, чтобы залить стеклянный чайник кипятком. Один ноль в мою пользу.

— Для меня это стало большим открытием.

— Что именно? — оборачиваюсь, продолжая жать на красную кнопку подачи воды.

— Что нас считают братом и сестрой. Причем абсолютно все. Даже мои друзья, которые до вчерашнего дня не упоминали о тебе в принципе. Я имею в виду, что…

— Что обо мне не заходило речи, когда вы встречались или созванивались, — перебиваю, решив избавить его от ненужных объяснений. — Я поняла.

Ставлю чайник на подставку и накрываю широкое горлышко высокой деревянной крышкой.

— Это нормально, — пожимаю плечами. — Я о тебе со своими друзьями тоже не говорила.

Два ноль в мою пользу. Аверьян смеется, и воздух определенно становится легче. Достаю из шкафа широкий деревянный поднос и ставлю на него белые кружки, коробку с салфетками, чайник и тарелку со сладостями.

— Поможешь?

Аверьян внимательно смотрит на меня. Взгляд серьезный и сосредоточенный, хотя на губах играет легкая улыбка.

— Вчерашний день был полон открытий, — говорит он, без труда подняв тяжелый поднос. — И мне бы хотелось обсудить с тобой каждое.

— …Почему?

— Потому что все они связаны с тобой. Пойдем, поговорим.

Прекрасно. Теперь мне не по себе. Теперь я жалею, что согласилась на это дурацкое чаепитие! Чем я думала, когда решила остаться один на один с тем, кто очень часто был причиной моих ночных кошмаров?

И всё же любопытно. Да и отказавшись, я моментально лишусь набранных очков в игре «Я уже взрослая и мне наплевать на то, что ты, Аверьян, обо мне думаешь».

Сдвинув ногой широкую стеклянную дверь, словно она ничего не весит, Аверьян выходит на теплую улицу и уверенным шагом направляется к беседке неподалеку от озера. Фонари над каменной тропинкой подсвечивают его статную фигуру, позволяя мне, тихонько следующей за ним, в очередной раз восхититься его длинными ногами. Несколько часов назад я с успехом делала это во время игры.

Аверьян поднимается на подиум и ставит на стол поднос, а я, наклонившись к первой ступени, нащупываю маленькую квадратную кнопку. Жму на нее.

— Ого! — говорит он, обведя взглядом беседку. Она светится крошечными белыми огоньками. — Твоя идея?

— Кирилл постарался. Когда я училась, я проводила здесь много времени: писала курсовые, делала домашние задания, работала над дипломом. Он решил, что так мне будет веселее.

— Кирилл? — поднимает он бровь, усаживаясь в белоснежное кресло с синими подушками. — Ты зовешь родителей по имени, когда их нет рядом?

Занимаю противоположное кресло и составляю на стол всё, что мы принесли.

— Я могу обратиться к ним по имени, а могу назвать мамой и папой. Они никогда не были против.

— От чего это зависит?

— Наверное, от того, что мы обсуждаем, — предполагаю. — Иногда Вероника говорит со мной и ведет себя, как мама: осторожно, трепетно и душевно. А иногда щебечет без умолку, как подруга, которая хочет рассказать мне обо всем на свете. И жестикулирует так ярко и активно, что может случайно что-нибудь разбить! — Аверьян улыбается. Ему нравится слушать о маме. — С Кириллом, конечно, такое случается реже. Он почти всегда ведет себя, как папа, так что, наверное, его я действительно не так часто называю по имени.

Аверьян наливает чай в кружки. Татуировки на его руках начинаются от самых пальцев: длинных, красивых, созданных для игры на музыкальных инструментах. Интересно, он играет на гитаре или пианино? Невольно вспоминаю нашу первую встречу, когда эти пальцы на мгновение зависли в воздухе рядом с моим лицом, а потом смело отбросили в сторону мои волосы…

Точно. Аверьян не только любимый сын моих приемных родителей, но ещё и тот беззастенчивый незнакомец из клуба, который видел то, что не следовало. Который вчера дал ясно понять: держаться от него подальше, если я не хочу, чтобы мои границы были нарушены. Об этом он собирается поговорить со мной?

— Почему ты поменялась в лице? — спрашивает он с полуулыбкой. — Вспомнила нашу первую встречу?

— О чем ты хотел поговорить? — спрашиваю, тряхнув головой. — О нашей первой встрече?

Сев поудобнее, Аверьян ставит локоть на широкий подлокотник и опускает квадратный подбородок на согнутые пальцы.

— О ней мне уже достаточно известно. Пока не будем. — Закатив глаза, издаю смешок. — А вот о чем мне неизвестно, так это то, что мое отсутствие негативно отразилось на твоей жизни.

Сглатываю.

— То есть?

— До меня дошли сведения, что ты подвергалась издевательствам со стороны моих знакомых, — объясняет Аверьян, пристально и настойчиво глядя в мои глаза. — Это правда?

— Если бы я подвергалась издевательствам, — стараюсь держаться непринужденно, — родители бы знали об этом и вмешались.

— Но они не знали, потому что ты ничего не говорила. Точно так же, как и сейчас, когда тебя ударил твой парень.

Почему Настя не завершила свою работу на день раньше? Тогда бы мы с ним точно не встретились в том проклятом клубе!

— Я не знаю, что ты там слышал и откуда у тебя такая информация, но это всё бред бредовый. И сколько ещё раз мне повторять, чтобы до тебя наконец дошло: никто меня не…трогал! Это, — указываю пальцем на правую сторону своего лица, — дурацкое стечение обстоятельств. Я ударилась из-за собственной неуклюжести и неосторожности. И я вынуждена скрывать синяк только лишь потому, что Вероника поднимет шум.

— Значит, правда, — произносит Аверьян задумчиво. — Ты молчала, чтобы родители не подняли шум. Тебе ведь было десять, когда тебя удочерили? Ну да. Десять, — рассуждает он вслух, пробежав глазами по столу. — Вот же ублюдки.

— Послушай, — вырывается у меня нервный смешок, — ты не…

— Адель, не надо, — перебивает меня. — Я не любитель размусоливать очевидное. Можешь не отвечать, я уже понял, что это далеко не бред бредовый.

Что ему рассказала Дарина? Это ведь точно была она. Близняшки и их безмозглые подружки не осмелились бы сообщить Аверьяну о своих злодеяниях.

— Что делали? — спрашивает меня. — Я хочу знать. До вчерашнего дня я понятия не имел о том, что, пока я радовался жизни, из-за меня страдала маленькая девочка.

Он и сейчас считает меня такой?

— Я не страдала.

— Что они делали? — настаивает он. — Что говорили? Как запугивали?

— У тебя очень богатое воображение.

— Да, и чтобы оно не стало ещё богаче, расскажи, каким образом сборище недоумков отравляло тебе жизнь?

— А ты очень любишь своих друзей и подруг, — комментирую с улыбкой. — Они в курсе, что ты о них такого высокого мнения?

— У меня есть только три настоящих друга: двоих ты знаешь, третий живет в Нью-Йорке. Подруг у меня нет. Только знакомые. Адель, я не собираюсь ругать и наказывать каждого, кто много лет назад проявил к тебе неуважение и жестокость. Ты была маленькой, остальные — бестолковыми подростками. Некоторые ими и остались. Меня задевает тот факт, что я ничерта об этом не знал. Я не знал, что тебя винили в том, что я не хочу возвращаться сюда.

— А разве это не так? — спрашиваю, осмелившись взглянуть в его глаза. Господи, я задала вопрос, который не давал мне покоя долгие годы!

Аверьян громко выдыхает носом. Продолжая смотреть на меня, он подается вперед и ставит локти на стол. Ему без труда удается внушить опасение, а ещё напомнить о том странном чувстве, что я испытала в клубе, когда его рука застыла в воздухе рядом с моим лицом… Млею. В животе вновь пробуждается волнение, неизвестность похожа на густой туман, куда мне боязно, но очень хочется войти.

Привлекательный. Пугающий, но привлекательный.

— Нет, Адель. Ни ты, ни кто-либо другой не был этому причиной. Я просто остался там, где мне было хорошо. Я работал, развивался, совершенствовался и путешествовал по миру. Если нужна причина, то вот она — я просто жил в свое удовольствие и учился любимому делу у лучших.

Он не лжет. Конечно, я не так хорошо его знаю, и всё же его взгляд ясный и открытый, в нем нет и слабой тени недосказанности.

Неосознанно приоткрываю губы и медленно выдыхаю, ощущая приятную легкость в плечах. Черные глаза напротив, как и вчера, как и день назад, нежно и волнующе опускаются на мои губы и замирают на слишком продолжительное мгновение. Мне кажется, что воздух вокруг нас становится колючим. Нет, плотным. Очень теплым.

Почти горячим!

Что там спрашивала Вероника про мои чувства? Сомкнув губы, с трудом сглатываю, а в ушах отдаленным эхом проносится её голос:

«Вы подружитесь! У меня прекрасный сын и замечательная дочь».

«Семья», — подключается голос Кирилла.

Сознание напоминает мне о необходимости развеять туман в голове. Немедленно. Мы же семья. По крайней мере, так считают все вокруг. И я бы решила, что Аверьян думает о том же, резво принимая прежнее положение и нетерпеливо срывая с шоколадной конфеты шелестящую обертку, но ведь он точно не слышит этот странный треск в воздухе. Не ощущает эти волнующие вибрации, похожие на волны… Не чувствует то, что может противоречить братско-сестринским отношениям между нами, которые установили родители.

Брат и сестра.

Старший брат и его младшая сестра.

Вот он — бред бредовый.

— Ничего страшного не происходило, — отвечаю с запозданием и ставлю кружку ближе к себе. — Шептались за спиной, иногда выжидали, когда я останусь одна, и в подробностях рассказывали о том, что меня ждет, если ты никогда не вернешься или вернешься. И в том, и в другом случае мне не повезет.

— Тебе причиняли физическую боль?

— Разумеется, нет! Правда, один раз я упала в это озеро на свой день рождения. Тогда сентябрь был очень холодным, а вода ледяной.

— И как это вышло? Тоже из-за собственной неуклюжести и неосторожности?

— Вообще-то нет. Тут меня действительно столкнули с причала.

— Кто?

— Аверьян, это было давно.

— Давно не давно, но мне погано на душе, ведь я не смог оградить маленькую тебя от этой безжалостной стаи акул! Черт, да я даже предположить не мог, что такое возможно!

Маленькую меня?

«У старших братьев это в крови: демонстрировать свой суровый характер и превращаться в питбуля, когда какие-то парни проявляют интерес к их сестрам», — слышу я звонкий голосок Дарины.

Досадно. Почему это звучит так неприятно? Почему у меня такое чувство, будто Аверьян считает меня десятилетней девочкой с двумя хвостиками по бокам и с красным лаком на искусанных ногтях? И вообще, почему ему может быть погано на душе, если он меня ненавидит?

Постой, постой, что?

Хвостики по бокам? Красный лак на маленьких детских ногтях с покусанными и неровными краями?

Я никогда в жизни не делала такую прическу. И ногти никогда не грызла. Но почему-то сейчас эта картинка так ярко промелькнула перед глазами…

— Могу лишь пообещать, что впредь ничего подобного не случится, — возвращает мои мысли в реальность мужской голос. — Как бы смешно сейчас это ни звучало.

Проклятое дежавю. В последнее время это паршивое чувство настигает меня в самый неожиданный момент. Может, я все эти годы только и желала узнать о том, что не я, не мое появление, не мое присутствие повлияло на решение Аверьяна остаться в Америке! И когда это наконец случается, сознание решает подкинуть мне непрошеный сюрприз в виде несвязных между собой кусочков пазлов, которые я ненавижу собирать. Что в голове, что наяву, собственными руками.

— Адель? — обращается ко мне Аверьян. — Всё в порядке?

Тряхнув головой, тянусь за конфетой.

— Спасибо, конечно, но в этом нет необходимости. Ни от каких акул меня ограждать не нужно.

— Даже от той, что разбила твою машину и лицо?

«У старших братьев это в крови».

— Ты всегда такой упрямый?

— Скорее, настойчивый.

— Пока я вижу только упрямство и вредность.

— А я вижу одиночество. — Рука с конфетой так и застывает в воздухе возле моего приоткрытого рта. — И я думаю, что оно намного глубже, чем кажется.

Заставляю себя откусить половину.

— И давно ты считаешь себя лишней в этой семье?

Безвкусная субстанция, а не конфета.

— Сегодня ты сказала, что «прекрасно понимаешь, твое присутствие здесь неуместно», — продолжает говорить Аверьян. — Из-за меня? Считаешь, раз я приехал и живу в этом доме, то ты теперь не нужна? Я хочу знать о том, что прошло мимо меня. О том, чего не знают родители. И не узнают, даю тебе слово. Расскажи мне.

Наступает тишина, нарушаемая лишь стрекотом сверчков в траве. Идеальный момент, чтобы сердцу разогнаться от волнения, дыханию сбиться от подступающего ужаса, а сознанию прокричать: «Не доверяй ему!». Но всё во мне тихо. Всё спокойно и безмолвно, как озеро, погрузившееся в крепкий сон.

— Я не знаю, что рассказать. Правда… Твои родители многое сделали для меня. Повзрослев, я поняла, что выиграла в лотерею. Мне не пришлось жить в детском доме или перемещаться из одной семьи в другую.

— Но? — настаивает Аверьян.

— Но я всегда знала, что есть ты — настоящий и родной сын. Родители много и часто о тебе говорили. Я знала, когда ты вернешься домой, мне будет лучше держаться в стороне, чтобы позволить вам насмотреться, наговориться друг с другом. Собственно, поступить так, как ты вчера мне и сказал.

— Тогда контекст разговора был другим.

— Но суть та же. К тому же ты ни разу не навестил родителей за эти четырнадцать лет.

— И что? Ты решила, что это из-за тебя?

— Может, да, может, нет, — увожу взгляд в сторону. — Но причина точно была.

— Её не было, Адель, — качает он головой. — Не было! У меня жизнь закрутилась, как торнадо. Я понял, что оказался в нужном месте и в нужное время, и просто не упускал важные моменты и события, которые и привели меня к тому, кто я есть сейчас. Я всегда знал, что вернусь домой. Выучусь, наберусь опыта и вернусь, потому что мое место здесь. Прости, если то, что я скажу сейчас, прозвучит грубо, но, может, это заставит тебя поверить моим словам: я вспомнил о тебе только несколько дней назад.

— …То есть?

— Разумеется, родители говорили о тебе, когда приезжали ко мне, но, положа руку на сердце, могу честно сказать, что их слова пролетали мимо моих ушей. И я осознал это только вчера. Я знал, что ты есть — маленькая девочка, которую они удочерили. Но кто ты, какая, чем увлекаешься, на кого учишься — ничего не знал. Я относился к решению родителей как к очередной благотворительности. Сколько себя помню, они всегда помогали людям: мама в фонде, в своем центре, а отец в клинике, где часто проводил бесплатные операции детям. Мне и в голову не приходило, что ты действительно стала их дочерью, которую они по-настоящему любят!

Ничего не знал обо мне и вспомнил о моем существовании лишь несколько дней назад?

— Это правда? — спрашиваю шепотом. Смотрю на него, не моргая. — Ты действительно считал меня благотворительной акцией и только?

— Это звучит ещё грубее, — опускает он голову.

— Но это правда? — подаюсь вперед, и очевидная надежда в моем голосе отражается растерянностью в черных глазах. — …Так это правда, — произношу. Из меня вырывается радостный и тихий смешок. Аверьян говорит совершенно искренне! — Правда! Господи, это правда! Я же сейчас задышала полной грудью!

— …Не понял.

— Я ведь всё это время думала, что ты ненавидишь меня! — Не могу перестать улыбаться. — Что ты действительно считаешь меня заменой!

— Считаю тебя заменой? — хмурится его взгляд. — Так они это тебе говорили?

— Первые пару лет мне было всё равно. Я мало что понимала, потому что была потерянным ребенком, но потом до меня стало доходить, что мной и правда словно заклеили рану или прикрыли пустой угол. — Я перестану улыбаться или нет? — Я думала, ты обижен на родителей, думала, когда увидишь меня, то просто раздавишь, как жука! — щебечу, как птичка. — А это не так! Всё не так!

— С чего бы мне это делать? — спрашивает Аверьян стальным голосом.

— Как это? Не успел ты прилететь в Нью-Йорк, как тебя уже заменили мной! А когда ты не вернулся вместе с друзьями после учебы, я окончательно убедилась в том, что все вокруг были правы. Я — замена, которую ты ненавидишь, презираешь и никогда не назовешь по имени! И мне лучше не попадаться тебе на глаза и вообще успеть исчезнуть до того, как ты решишь приехать!

— М-м.

— Прости, я немного перенервничала! — машу руками перед вспыхнувшим лицом. — Я просто не думала, что всё окажется так просто! Что ты окажешься другим… Ну, не тем, чья мрачная и тяжелая тень вечно следовала за мной!

Гора с плеч. Нет! Что-то намного весомее!

— Адель, ты действительно так рада этому? — настороженно спрашивает Аверьян.

Его лицо обретает жесткость, кожа словно натягивается, и от этого углы челюсти, скул и носа становятся острее.

— Да, — произношу с облегчением. — Твое имя ассоциировалось с настоящей тьмой, которая царствует на земле в самые громкие, холодные и дождливые ночи. Я даже на фотографии твои не смотрела, потому что…

Стоп. Куда это меня понесло? Чего это я так разговорилась? Окунувшись в прошлое и ослепнув от детской радости, я совсем забыла, что передо мной Аверьян — лучший друг Богдана, незнакомец из клуба, упрямец и наглец, которого считают моим старшим братом.

— Забудь.

— Потому что настолько боялась меня? — уточняет он. Его взгляд сейчас под очень высоким напряжением.

— Это уже неважно. Ведь я ошибалась. — Залпом выпиваю свой чай. Если бы он не остыл и я обожгла себе рот, не подала бы виду. — Уже поздно. Пожалуй, я пойду к себе.

Спешно поднимаюсь и забираю свою кружку. Аверьян продолжает сидеть на месте, не меняя позы.

— Адель! — окликает он, когда я уже покидаю беседку. — Я рад, что мы познакомились.

— Я тоже. Спокойной ночи, — говорю ему на прощание.

— Спокойной ночи.

Гора с плеч. Нет. Что-то намного весомее.