Внутри

22

— Как ни пытался Таггарт рассматривать письма Мойры с позиции циника, ему так и не удалось избавиться от ощущения, что эта шотландка ему более чем симпатична. Ему импонировала её манера живо, красочно и подробно описывать ежедневную жизнь обитателей поместья[3].

Вероника? Это ты? Где ты?

Трясу головой, слыша отдаленное эхо…

— Откуда у тебя эти деньги?

Мужчина с белыми волосами трясет денежным веером перед лицом рыжеволосой девушки. Я знаю, как её зовут. Знаю, но не могу вспомнить. Как же это? Мне ведь так хорошо и весело с ней. Она знает столько сказок и так красиво умеет рисовать. А ещё у нее огромная коллекция лаков для ногтей самых разных цветов.

— Ты лазил в моих вещах?!

— Откуда эти деньги, я спрашиваю? Это тебе её мамаша отправила? Почему ты их прячешь от меня?

— Потому что они мои!

— Да что ты! Мы брат и сестра, живем вместе, значит всё, что есть в этой квартире — общее!

— Бессовестный! Тебе мало моей пенсии по инвалидности? Найди уже работу и перестань пить! Отдай сюда!

— Это наши деньги, ведь я терплю эту мелкую заразу в своем доме!

— Не называй её так! Отдай мне деньги!

— Только представь, галерея опустела! Все работы раскупили за пару дней, и Оскар требует, чтобы я начала писать в самое ближайшее время! Хочет открыть выставку в ноябре! Вот умный. Как будто мне достаточно одного дня, чтобы начать и завершить картину! К тому же сейчас на моем полотне одна сплошная депрессия: ярость, отчаяние, боль и страх. Такая работа может заинтересовать только невменяемого.

Это Настя? Где она говорит? Она где-то рядом?

— Адель, иди в свою комнату, — просит меня рыжеволосая и, наклонившись ко мне, добавляет: — Возьми флакончик с красным лаком и накрась свои ногти, а я пока помогу ненормальному дяде собрать его вещи.

— Где ты ещё прячешь деньги? А? Может, в подушках?

— Пошел к черту отсюда! Убирайся!

— Давай сюда деньги и я свалю!

— Адель, иди в комнату!

— Ты глухая? — смотрит на меня обозленный мужчина. Его красные глаза вселяют ужас, который не позволяет мне сделать и шага. — Не реви! — орет он. — Не реви, я сказал!

Он надвигается на меня, как смертоносный ураган, обхватывает огромной рукой мою шею и поднимает меня на уровень своих ужасающих глаз. Мои ноги болтаются в воздухе, и я задыхаюсь.

— Сегодня, открыв глаза и увидев за окном всё ту же серую и пасмурную картину, я подумал, что погода зависит от тебя. Как только ты очнешься, засияет и солнце.

Спокойствие. Тепло. Чувство защищенности… Этот низкий голос вдали манит меня, как огромный сундук со сладостями маленького ребенка. Но его неожиданно заглушает громкий стук в дверь. Моя губа болит, и я слизываю с нее кровь.

— Залазь сюда и сиди молча. Только пискни — и я повыдираю тебе все твои ногти!

Не надо. Они у меня красивые. Ксюше понравится, как я их накрасила. Точно! Её зовут Ксюша! Почему она так долго не выходит?

— Шум? Так это не у нас, а этажом выше, — доносится голос её брата. — Там вечно какие-то разборки.

— Это у вас разборки! — говорят ему в ответ. — Если не прекратите шуметь, я вызову полицию! Сколько можно? Здесь старые люди живут, семьи с детьми!

— Девочка наша. Красавица. Милая, добрая…

— Зоя, только без слез. Я уверена, Адель всё слышит и чувствует.

— Да, да. Я помню. Кхм. Так… Кхм! Ну-ка живо просыпайся! Кому говорю? Я тут ей и пирожки с картошкой нажарила, и курник любимый испекла, а она до сих пор дрыхнет!

Но в моей грязной тарелке серая и клейкая масса. Всего ложка, но я проглатываю её незамедлительно, потому что очень хочу есть.

— Ты воняешь на всю квартиру, — говорит мне мужчина с презрением. На его серой футболке большие темные пятна, лицо и шея в царапинах. — Что мне делать с тобой, а? Может, убить? Выбросить из окна? Когда приедет твоя мамаша? Отвечай мне, дрянь паршивая, когда приедет твоя мамаша?!

От слез я ничего не вижу. В мою голову больно прилетает большая розовая книга сказок, которую читала мне Ксюша.

— Читай, — требует мужчина.

— …Я не умею, — произношу, заикаясь.

— Читай, я сказал. Читай. Каждую. Букву. Читай, идиотка. Читай!

— Обещаю, мы с Никой устроим тебе грандиозный праздник! Арендуем весь караоке-клуб, соберем всех твоих друзей, семью, коллег и даже учеников, если захочешь, и будем петь до самого утра! Повеселимся так, что на всю жизнь запомним! Поэтому скорее просыпайся, подруга… Я так скучаю по тебе, Адель. Очень скучаю.

Пахнет неприятно, но я привыкла. В животе пусто и от этого больно, но я привыкла. Языку неприятно, когда сухо во рту, но и к этому я привыкла. А можно уснуть и никогда больше не просыпаться?

— Я тут слышал, что мама с Настей планируют вечеринку организовать. В караоке-клубе, если что. Дата и время ещё пока неизвестны, ведь это, как и погода за окном, зависит только от тебя, Адель. Пожалуйста, не заставляй всех нас долго ждать. Все жаждут продемонстрировать свой талант, считая его уникальным. А мне не терпится увидеть их лица, когда я, выйдя на сцену и взяв в руки микрофон, открою им глаза: талант есть только у меня. — Глубокий и тяжелый вздох. — Извини меня. Я несу чепуху последнее время. Шучу по-дурацки, фильмы выбираю бессмысленные… Это потому, что страх во мне с каждым днем становится всё сильнее. Я боюсь потерять тебя, Адель. Я злюсь, потому что это нечестно: я только-только нашел тебя — поразительную, удивительную, самую красивую и нежную девушку на свете. Ты лучшее, что случалось со мной, Адель… А вселенная уже пытается отнять тебя у меня. Если бы я только знал, где находится её штаб-квартира, разнес бы в щепки. Пожалуйста, милая, вернись ко мне…

В темноте хорошо. Спокойно. И чувства голода здесь нет, и неприятных запахов, и страха. Тишина прекрасна и целительна.

— Ты мне очень нужна, Адель. Прошу тебя, вернись ко мне…

Насколько необъятна эта темнота? Есть ли у нее границы? Я всё иду и иду, а конца и края этому нет.

— Почему ты такая мелкая? — раздается чей-то голос. — Сколько тебе, одиннадцать? Тебя что, не кормили никогда?

— Аверьяну всё это не понравится. Ты не понравишься. Когда он вернется, а это обязательно случится, от тебя избавятся, подкидыш!

— Но Таггарт и не думал идти у нее на поводу. Эта самонадеянная шотландка явно переоценивала свою роль смотрительницы замка либо искренне считала, что имеет на родовое поместье больше прав, чем он.[4]

— Грязная маленькая мерзавка!

— Тебе здесь не место!

— Ты что, надеешься занять его место? Аверьян тебя уничтожит!

— Ты никто!

— Завяжи ей руки покрепче!

— Расскажешь кому-нибудь, и я приду к тебе ночью, чтобы отрезать твой грязный язык!

— Деточка, ты только взгляни на эту красоту: осетинские пироги с пылу с жару! Ты не можешь их не отведать!

— Дорогая! Дорогая, Аверьян возвращается! Господи, как я рада! Наконец-то ты познакомишься со своим братом!

— Пожалуйста, Адель… Если ты слышишь меня, дай мне знак. Прошу тебя. Я должен знать, что ты здесь. Что ты не исчезла, не заблудилась, что ты… здесь, со мной. Прошу, Адель.

— Грязнуля!

— Твои ученики передают тебе привет, милая. Ждут не дождутся начала занятий.

— Пару недель поживешь у тети Ксюши. У нее придурковатый брат, так что с ним даже не связывайся! Сиди тише воды, ниже травы!

— Куриные крылышки в соусе барбекю! Чуешь аромат, спящая красавица?

— Если не хочешь сдохнуть, жри кашу, идиотка!

Замолчите!

Замолчите!

Замолчите все!

— Я люблю тебя, Адель, — сквозь густую тьму и мертвую тишину, как легкий дым, проникает бархатный мужской шепот. — И я буду ждать тебя столько, сколько потребуется. Только не оставляй меня, ведь я без тебя уже не смогу.