Черноокая печаль

Глава 12

Иногда можешь знать человека зимы напролет, а по делу будто и не знал его. Вот я свою родню, казалось бы, должна была знать. А когда вернулась домой, то не ожидала от них подобного. Хотя кому врешь ты, Наталка? Все ты знала и чувствовала, просто некуда было тебе возвратиться после войны этой чумной.

А пойти за Матришей смолодушничала. Мамку хотела увидеть, сестер. Помочь им, себе. Урвать чуточку теплоты. Только они очень хорошо жили и без меня. Не успела я понять, когда сестры из милых деток превратились в лживых, завистливых сук.

Сейчас, глядя в спящее лицо бера, я поймала себя на том, что любуюсь его острыми чертами. Будто высеченный из камня самим Сварогом. Мужественный, жесткий. Губы пухлые, нос прямой с горбинкой, густые ресницы.

И густая шевелюра. То ли блондинистые его пряди сожжены солнцем. То ли рыжие... Только мне по нраву, кажись. Такой цвет был у Стешки, как шкура у белочки.

И ямочки на щеках. Они особенно заметны, когда Третьяк улыбается. А он часто это делает, заражая и меня добрым настроением. И сердце у него, что бы там ни говорили про перветышей, доброе и большое.

Он много для меня сделал. Больше, чем, допускаем, сделать даже для своей настоящей жены. Третьяк и вовсе ведет себя так, как будто мы и вправду обручены. И это пугает меня!

Пугает тем, что я привыкаю. Начинаю мечтать. В снах вижу его. А это никак допускать нельзя! Потому как доедем до Белоярска, и разбежимся по углам. И что мне потом делать со своим разбитым сердечком?

Он же такой... Сказочный, что ли? Совсем не похож на наших мужиков. И дело отнюдь не в широких плечах, крепком стане и высоком росте. Просто по-другому он ко мне относится, как к чему-то ценному. Годы на войне не отбили мою память напрочь, и я помнила, как были устроены молодые семьи в нашем селении. Редко какой молодец баловал свою молодку таким вниманием и заботой. Обычно они сразу начинали их за косы по двору таскать. «Чтоб не взяла моду капризничать...» — причитала его маменька за спиной. Это считалось не таким уж ненормальным явлением. Если уж девка из хорошей семьи, то ее батька или братья могли заявиться и стребовать с зятька объяснения за его деяние.

Но это происходило редко, покуда к таким мужья понапрасну руку не поднимали. Мне же не было от кого ожидать защиты. Да и старшую сестру, успевшую выскочить замуж аккурат до моего отъезда на фронт, муж тоже поколачивал. Матери было все равно, за кого сватать, лишь бы побыстрее избавиться от нас.

А тут меня Третьяк на руках носит, как дитя. Заботится. Согревает. Разговаривает как с равной. Руки, конечно, распускает. Но радует то, что уважает меня и, как только я упираюсь, сразу перестает меня касаться.

Я молодая, да не дурная. С такой силищей достаточно лишь захотеть женщину. Взять насильно, расплюнуть. Но он не давит. И силой своей никогда не угрожал. Возится со мной, как курица-наседка с цыпленком.

А мне, чего уж скрывать, приятно.

Незаметно закрывать ресницы и притворяться спящей я наловчилась еще на фронте. Разные ситуации бывали. Вот и сейчас, стоило почувствовать на себя упавшую тень со стороны возницы, как ловко прикрыла глаза и тихонько засопела.

— Эй, бер? Слышишь меня, тебя там кличут.

Фырчит мужской голос недовольно. И мне сдается, что даже страх заметен в дрогнувшем голосе.

— Кто?

Лениво отвечает вопросом на вопрос Третьяк, поближе притянув меня к себе, ладонью обхватив мое бедро. Не такой он уж и благородный. Пользуется, гад, что я сплю.

— Такой же, как ты, бер. — недовольно подмечает торговец. — И это, бабу свою разбуди, Ведана бесится, что она не с ней в повозке.

Невольно я напряглась при этом имени. Вроде и неплохая эта Ведана, но душит. Душит! Своим нравоучением и сует нос повсюду. Еще и взяла в привычку мне своих детей скидывать с наречением: «Ты привыкай, вскоре потребуется!». Я и не против с ними посидеть, но наглость ушлой бабы уже доводит до дерганного глаза. А вчера и вовсе начала меня учить, как мужчин ублажать, чуть не сгорела от стыда прямо на месте. Благо детишки ее пробудились ото сна, и она умолкла.

Грубить ей в ответ или идти в отказную, когда зовет к себе, я не могла. Нас приняли в караван, лично меня пару дней женщина выходила. А свинюшкой быть я не хотела. Но и терпеть дальше ее сил не было.

— А моя жена бесится после встречи с твоей. Так что не обесудь, торговец...

Спокойно выронил Третьяк, не поднимая тон и без недовольства в голосе. Как будто озвучил давнюю мысль. Которая, чего уж скрывать, и меня, и торговца, судя по его молчанию, поразила не в лоб, а в глаз!

— Да будет тебе, медведь! Это, считай, ей на благо! Опыта наберется у моей! Да и что ты за мужик такой, что капризы своей зазнобы выслушиваешь!

Попробовал было торговец надавить на больное. И вышло ведь! Пристыженно вздохнув, я уже было собралась «проснуться». Но рука на бедре сжалась сильнее, а потом погладила нежно-нежно. Очевидно, боясь моего пробуждения... И я, как послушная жена, «засопела» дальше.

— Только взял ее в жены, а она уже из тебя веревки вьет! Ты что, тряпка, а?

— А ты? — я не видела, но могла себе представить, как прищурил очи с издевкой Третьяк. Он может. — Сколько ты там говорил, друг с дружком одно ложе делите 15 зим? Что ж ты за это время ее не укротил, а? Раз под каждый ее недовольный взгляд убегаешь, как трусливый заяц!

— Ну ты, бер, и загнул! — возмущенно подавился воздухом торговец, прежде чем выдать слейдущию тираду. — Я просто не имею дурную привычку лезть в бабские дела! Вот!

— Вот и не лезь.

Словно кошак потянулся Третьяк, и, будто почуяв мою улыбку, что я не успела спрятать, ухватил мягко за плечо. Спрятав мое лицо в изгибе своего плеча.

Мммм... приятно-то как. Когда кто-то не просто решает за тебя проблемы, но еще и так, как тебе бы хотелось.

— Но Ведана, то ищет!

Вскипел торговец, на что медведь фыркнул как бы невзначай, не забыв ужалить побольнее мужчину.

— Так ты ее чем надо займи. Вот я свою «занял», так утамил, сном младенца до слейдущего заката проспит. Или научить тебя плотским делам пристала мне?

— Ты, медведь, за языком-то следи, — злобно и с высокомерием тянет торговец, напушился, наверное, как петух в курятнике. — «Ученный» я! Не видал что ли, сколько детворы настругал?! А за тобой пока что ничего не видно.

Фыркнул в конце с насмешкой. Но Третьяк хоть и был без хитростью и открытым. То ли странное дело, что не разозлить его так просто. Спокойный такой. Если надо, отшутится или пригрозит. Но чтобы орать и блеваться слюной, это не про него!

Оттого спокоино и молвил:

— Вот и не мешай мне со своей зазнобой свое мужнено дело творить. А то позор на мою голову, один полный месяц как благословили нас мужем и женой боги, а чернявая моя еще не понесла.

— Ладно уж... — милоственно фыркнул торговец, наверняка махнув рукой. — Трудись. Так и быть, Ведану я поставлю на место. И это, бер.

— Чего?

— Чтоб ты знал, я своего первенца в первую брачную ночь зачал!

Гордо уронил мужчина, и под тихое фырчание лошади наверняка ускакал от нашей мирно катящейся телеги под чутким надзором Мирона на возницах.

— Брешит он как дышит. — фыркнул с насмешкой у наших ног Мирон. Рядом заворчался Третьяк, наверное, упершись на локоть и рукой придержав голову. Вторую лапу он же по-прежнему на моем бедре держал.

— Чей это?

— Да то не его мальчонка. И не похож лицом ни на мать, ни на батьку своего. Да и запахом схож лишь на жену торгаша.

— Во оно как. Выходит, тяжелой замуж выскочила наша «всевидящая» баба. А я и не заметил как-то.

— Заметишь тут! — фыркнул Мирон, но без злобы. — Ты же от своей чернявой не отлипаешь. Даже если и не рядом с ней, то все взглядом ее по каравану ищешь!

— Не кричи. — спокойно и умиротворенно фыркнул Третьяк. — Разбудишь ведь.

И нежно меня по макушке ладонью погладил. Нельзя мне так. Ой, нельзя, милый. Я же привыкну. Как мне потом за другого замуж выходить, а?

— И не завидуй.

Как бы невзначай добавил. И второй бер лишь печально вздохнул.

— Я и не завидую. Радуюсь за тебя. Сначала переживал... Ну она же человек. Как же вы... Ну там...— от смущения заикался бер, — А потом вспомнил, у Бурана же та-а-кая история была. Любава его же человек.

— Ага. Правильно ты вспомнил, Мирох.

— Только тетя Власта будет против.

— Как-нибудь переживу.

— И Гром против нее не попрет ради тебя.

— Не в первой.

— А Тихомир не станет лезть в это из принципа.

— Вынесу сам. Ты-то со мной?

— Да куда я денусь-то от тебя? — с притворным вздохом фыркнул он и будто вспомнил. — Что за гости это по твою душу? Думаешь, наши?

— Они, должно быть. До лесов черных медведей мы еще не дошли. Значит, наши. Только далековато они забрели-то от поселения.

— Может, случилось что?

— Да тфью на тебя! Тфью на тебя еще раз! Если что, так сразу «случилось». Хватит «случаев». Только печенегов с нашей земли выкурили, да войну выиграли! — как бабка причитал Третьяк.

— Так я ж только подумал...

Оправдывался Мирон, рядом жалобно запищала солома, рыжеволосый бер встал.

— А ты о добром подумай. О хорошем. Быть может, Гром надумал жениться. Или Тихий. Приспичило им так, что мочи нет терпеть. Вот и послали за нами.

— Ну или тетя Власта тебе нареченную нашла...

— Да тьфу на тебя еще раз, Мирон! Не бер, а ворона! Докаркаешься!

Странные у них разговоры, мне не понять. Нареченная? Ее вроде нет, но ее могут найти. А еще странные вещи они толкуют. Будто Третьяк и не думает со мной расстаться в Белоярске.

Или мне это показалось?

******

Странные дела творятся. У меня стойкое ощущение, что от меня что-то скрывают. Да, укрывают правду, но как только набираюсь храбрости спросить напрямую у бера, натыкаюсь на голубые глаза, словно летнее небо. Они по-мальчишески блестят озорством и таинством очередной проказы.

Он обнимает меня своими огромными ладонями за плечи, отпускает лицо около моего ушка и как ни в чем не бывало лепечет: «Да будет тебе хмуриться, черноокая. Ну чего ты? Рядом я, ничего бояться!».

И правду ничего бояться, рядом с ним мои инстинкты умолкают. Что-то внутри лопается, и спадает любое напряжение. И ожидание неминуемого лиха само собой растворяется, как дым в ночном небе.

Будто и не было его. А я покорно затыкаюсь, проглотив очередной вопрос. Сама себя баюкая в этом призрачном коконе «тишины и спокойствия». А начались мои внутренние метания ровно в тот момент, когда мы отбились от каравана торговца. Мужа той самой Веданы, которая достала меня своими нравоучениями до печенок. Обучая, как быть хорошей женой. Хотя, если верить ворчанию Мирона, то детишки у нее через одного не от мужа.

Беру не верить глупо, у него же нюх! Да и клеветать почем зря на бабу он не стал! Мы с ним немного подружились за время путешествия. Казалось бы, хмурый, молчаливый мужик. Кулак размером с молот у кузнеца. Но внутри мягкий и нежный, как спелая земляника! Чуть нажмешь словцом, и сразу в краску!

— Мирон, а у тебя невеста есть?

От скуки меня потянуло на душевные беседы. Там, в караване, хоть руки заняты были благодаря Ведане. А тут сижу целыми днями, и лишь к вечеру у кострища собираемся.

И в том-то и дело, что «сижу»! Я себе уже весь зад отбила, так как Третьяк меня на своей спине носит. В зверином обличии он куда больше обычного медведя, да красивее! Мех густой, рыже-бурый. Лапы мягкие, и глазища по-прежнему голубые. Не в привычку было поначалу взбираться на лесного зверя, а уж держаться на его спине и не упасть — задача не из простых! Да и взбираться самой в силу роста я не наловчилась, опять-таки Мирон помогал. Он тоже иной раз в зверя оборачивался, свои вещи мужики мне отдавали. Ну и как понесешься через густую чащу! Тут главное глаза прикрыть и рот тоже, а лучше всего лицом прижаться к меху медведя. Да бы, ласкова, не получить веткой по лбу!

В общем, мы уже седьмой закат так путешествуем. Третьяк говорит, не надо вдоль дороги идти в Белоярск, разбойников много. Лучше через лесок. Да и им здесь сподручнее.

Мне же путь до Белоярска не ведом. Никогда там не бывала, и, честно признаться, смутно я разбиралась в картах.

Необразованная деревенщина. Читать и писать с трудом Снежинка и Матриша наловчили. А про карты чего уж там говорить. Я девка ведь простая, и некогда и помышлять не смела, что жизнь моя так обернется.

Всегда думала, когда нужного возраста достигну, молодца себе выберу самого-самого! Голову ему вскружу! Очарую! Замуж выйду! Детишек ему нарожаю! И всю жизнь проживу как обычная баба.

Дурная была. Дитем еще. Верила в себя, в свою красоту и неотразимость. Не знала еще, что люди бывают такими гнилыми. Войны не видала, смерти не нюхала.

А сейчас вроде мечта и не поменялась вовсе. Хочется свою избушку, чтобы люлька деревянная из сосны, а в нее лялька маленькая. Да только не вериться мне больше в свою красоту неземную да женское очарование. Будто что-то вырвали из меня с корнем, когда домой вернулась и все облили меня грязными сплетнями.

Страх взял вверх. Чувство вины. Я теперь иной раз и боюсь заикнуться о том, что воевала на войне. Третьяку и то через зубы высказала, когда мы с Темнозаром поведались.

Все боялась, да и боюсь, осуждения с его стороны. Так боюсь, что лишний раз и не поднимаю разговор про войну.

— Ну так что там, про невесту?

Был у Мирона особый талант — притворяться глухим, когда ему не нравился вопрос. Я поначалу робела. Но со временем притерлись, что ли? Уже второй месяц в дороге! Из одного котелка кушаем, какие еще робости!

— Нету ее!

Фырчит недовольно, продолжая нанизывать почищенную от потрохов и чешую рыбу на веточки вишни, что он добыл в лесу.

— А почему так? — фыркнула я непонимающе. — Ты молодец видный. Да и не молодец, мужик уже! Леля красотой не обидела, Перун храбростью, а Валес одарил золотыми руками. Почему не женился, Мир, а?

— Была невеста, да сплыла.

Устроив рыбу меж двух рогаток, мужчина тяжело вздохнул. Оторвал широкий лопух чуть рядом с собой и принялся вытирать руки. Пряча глаза. Но я успела поймать его взгляд. Боль там. От потери.

«Что с ней приключилось?» Захотелось спросить, но я вовремя прикусила язык.

Будет тебе, Наталка, другим в душу лезть. И так помрачнел он, как туча. Быть может, сгинула она у него. А бер всё забыть ее не может. Лебединая у них, наверное, любовь была. Красивая.

Вот только бер сам неожиданно проговорил с некой горечью и злой ухмылкой:

— Бросила она меня, за другого замуж пошла.

— Ну и коза!

Фыркнула я в сердцах, ощущая обиду за бера. Нет, ну и впрямь дура! Как такого можно было бросить? Не пойму.

Недоуменно подняв на меня глаза, Мироша хлопнул пару раз ресницами. Глядя, как я воинственно махаю руками.

— Не гляди так на меня, Мироша! Дура, дурында она, раз такого мужика проворонила! Да попади ты в мой полк в лазарет, за тебя девки бы подрались! Да в любом селении украли бы и в избу спрятали от чужих глаз! Это я тебе говорю!

— Так... Бояться же нас людишки.

Неуверенно повел он плечом. Я громко фыркнула.

— Конечно бояться! В вас же силищи на дюжину наших мужиков! Да и байки страшнючие о вас бродят, будто вы человечину едите, и вообще...

Покраснела я, вспомнив, какие еще сказочки и страшилки гуляли среди солдат в полку.

— Что еще, Наталка? — подался вперед Мирон, с ожиданием и искренним интересом глянув на меня. — Ну...

Я замялась. Но опять-таки, вдруг ему девка человеческого рода пригленется. Пущай знает, отчего она поначалу его бояться будет.

— Ну то, что вы... кхм... жен своих друг дружке... отдаете... да бы блудом... кхм... предаваться.

Надо было видеть, как бера перекосило. Дернув башкой, он хмуро и строго мне изрек:

— Ложь все это, девочка. И клевета, бер за свою жену порвет любого. Только за взгляд в ее сторону! И жена у него одна, без всяких наложниц и гарема! Что еще говорят?

— Ну и что вы с... с женами вашими... кхм... в зверином обличии... ссссношайтесь!

— С медведицами да, бывает. — совершенно спокойно и даже не краснея проговорил он. Зато я скоро пойду паром! — Но делать такое с человеческой женщиной жестоко и глупо. Она ведь умрет!

И зачем только я начала этот разговор? Журыеда.

— Что еще говорят?

С любопытством глянул на меня бер. И я гуще покраснела, вспомнив очередные байки. Честное слово, как будто рассказчик свечку держал, не иначе!

— Да много... еще чего. — мотнула я годовой, пряча пылающие щеки в ладонях. — А у Третьяка невеста есть?

Не пойми зачем ляпнула. Вроде хотела тему поменять. А как итог — увязла в болоте сильней.

— А сама как думаешь?

Несмешливо приподнял бровь Мирон. Я уныло пожала плечами. Тоскливо мне на душе. Отчего реветь хочется. Потому что привыкла я к нему, к заботе бера, к его запаху, голосу. Уже своим считаю. Дурость это.

— Не знаю...

— Конечно есть — ты.

Через чур весело фыркнул Мирон, и я поспешила отшутиться.

— Скажешь тоже. Я же не настоящая.

Только не слишком радостным прозвучал ответ. И если раньше я яро подчеркивала, что мы с бером прикидываемся. То сейчас хотелось забыть о нашем договоре. Хоть еще на пару деньков, пока мы доберемся до крепости!

— Ты, Наталка, вроде девка не глупая, — тяжело вздохнул Мирон, словив мой взгляд. — Но порой такие дурости морозишь, что прям хочется по заднице дать!

— Это ты кому собрался по заднице дать?! М?

Наигранно строго фыркнул Третьяк. Он как раз выходил из леса, что-то придерживая в поле своей рубахи.

— Ой, а что там у тебя?

Приподнявшись с лежака, я поспешила к нему. Отчего-то не хотелось, да бы Третьяк узнал о нашем разговоре. Но и сама я только сильнее сжалась от услышанного. Прав Мирон, запуталась я сильно. И нет никого, да бы «просветлить».

Была бы здесь Матриша. Или Снежинка. А так...

Заглянув свой любопытный нос в поле его рубашки, удивленно охнула.

— Это же... малина?

— Ага, — довольно улыбнулся Третьяк и, сунув руку, достал оттуда пару ягод и преподнес к моим устам. Я и не поняла, когда распахнула их, позволивберу затолкнуть туда лакомство. — Ранняя. Повезло нам с тобой, Наталка, таких кустов очень мало в лесу. Держи еще.

Я было сунула руку в горсти, да бы взять, но меня слегка шлепнули по руке и снова протянули пару малинок ко рту.

— Не-а, не так. — надавил на мои губы, и я покорно их разомкнула. — Вооот так.

— Эй, мне оставите!

Возмущенно где-то ворчал за спиной Мирон. А я как дурочка стояла и позволяла себя кормить малиной. Не сводя взгляда с веселого и искрящего светом Третьяка.

Как же тебя отдать другой, мм?