Черноокая печаль

Глава 24

Так легко со своего места учить другого уму-разуму. Еще легче рассуждать о мирских делах, когда твое брюхо набито, тело отдохнувшее, а сердце еще не испытало сладостных мучений любви и привязанности.

В свое время я отрекся от отца за его слабость. Назвал трусом и слабаком! За то, что он вступил в темную пучину волн реки, утопая вслед за своей человечкой.

Мудрому вождю это ни к чему. Сильному охотнику это не к лицу. А правителю тем паче! Позор и стыд!

Мне совестно сейчас за те слова, что я в сердцах уронил на его поминальный курган. Мучительно ненавистно на самого себя. Так как сам стою над обрывом, готовый сорваться в темную пучину безжалостной реки.

Еще немного... Один шажок. И в моей сволочной душе еще теплится надежда, что боги сочтут все мои добрые дела за жизнь и пустят увидеть любимую. Один разочек, пожалуйста. Я больше от нее ни на шаг! Не отпущу! Ну же...

— Третьяк, не смей!

Едва ли я почувствовал, как крепкая рука ухватила меня за плечо и, не имея сил для маневра, тупо потянула назад. Мы оба свалились в мокрую от росы траву.

— Сволочь такая, помирать вздумал?! Ты права не имеешь, понял?! Мы ее еще не нашли... Не нашли...

— Ее нет... Моей черноокой печали больше нет.

Шепот покинул мои обсохшие за два ветренных дня, что я рыскал по лесу, уста.

— Молчи!!! — медведица беспощадно начала лупить меня по груди, яростно крича в лицо: — Она жива! Живая! Она не могла... Она же ждала тебя... Как та княжна из сказки... С дальних берегов. Ждала тебя любя...

Агнешка давилась рыданьем. В какой-то момент ее руки безвольно повисли вниз, и юная медведица уперла лоб в мое плечо. Заревела еще громче.

— Не могла... Умереть... — слезы крупными горошинами текли по ее ободранным щекам. Все это время она шерстила лес вместе со мной. Не отставая: — Она же... Войну прошла... Ну не могла она... Не могла!!!

Как же мне хотелось верить ее словам. Проникнуться надеждой, на миг прикрыть веки. И забыть паршивую пещеру вандоса, что мы нашли ночью. Пятна свежей крови на стенах, обглоданные человеческие кости. В том смраде предсмертной агоний я чуть не сдох! Не найдя живой мою Наталку. Лишь груду свежих костей. От старческих до молодых!

Эту мразь я порвал на части. Мучительно медленно разрывая засохшие поганое плоть, а потом сжигая. Но, увы, продлить долго мучения тупого демона не удалось.

И я вскоре обрушился в собственную пыточную. Осознавая, что мир лишился моей робкой печальке с крупными очами и угольными косами.

Это моя вина. Моя любовь ее и сгубила. Не женись я на ней. Не приведи в клан... Быть может, она бы дошла до Белоярска, стала женой другому и нарожала бы ему детей. А я... А я решил, что моего имени и слова достаточно, чтобы ее защитить. Недооценил соперника.

А сейчас задаюсь вопросом. Столько лет я защищал этот клан. Себя не щадя. Кровь проливал за этих сук! И ради чего? Моей маленькой девочке здесь не нашлось места.

Агнеша все продолжала плакать, прислонившись к моему плечу. Пожалуй, она единственная душа, которая так прикипела душой к моей печальке. И искренне не принимала то, что Наталки уже нет.

Ухватив молодку за плечи, я доверил путь своим ногам, что наверняка помнили дорогу до родного и теперь такого ненавистного клана.

Как в насмешку моему горю, ночь была лунной и светлой. А у главных врат меня поджидала дружина Доброго с Тихомиром.

Все они выглядели уставшими. Все они эти два дня заглянули под каждый листок в лесу в поисках моей жены. Но я видел лишь предателей. Тех, кто ее не уберег. Тех, кто был здесь, пока меня не было, и позволил этому случиться.

Мое сердце зачернело. Но сил не было даже на ненависть к ним. Ушла моя Наталка, а с ней и все померкло вокруг. Будто тот самый вандос, я перестал чуять что-либо, разве что жажды искусить чужую плоть не было.

— Брат...

Старший поспешил ко мне, тревожно осмотрев с ног до головы, он было хотел обнять за плечо, но я не позволил. Мягко вложил в его руки тихонько рыдающую и лишенную сил Агнешку.

— Позаботься о ней. Совсем плоха.

Свой голос я и не узнавал, он был лишен краски и жизни. Тихий поджал досадливо губы, но ничего не сказал. Подсунув руку под коленки медведицы, поднял ее на руки и унес вглубь аккуратненьких домов.

Добрый открыл было рот, что сказать, но умолк. Все отворачивали головы, стоило столкнуться со мной взглядом.

Рядом безмолвной тенью подошел Мирон, он опустил свою лапу мне на плечо. Я не шелохнулся и даже не глянул на него. Чуть поодаль у крыльца главного дома мелькал голубой подол платья Озары. С опухшими от слез очами она шмыгала носом и баюкала дитя в свертке на руках.

— Третьяк...

— Уведи жену домой, Мирон. Ветренно сегодня. У вас дитя.

— Третьяк...— он снова попытался заговорить, но я холодно процедил, пряча очи от жалостливого взгляда Озары.

— Уведи, я сказал.

Прочеканил со сталью. И бер меня не ослушался. Оставив меня в покое, двинулся к младой жене и дочери. Накрыл плечи нареченной своими ладонями, защищая от ветра, уводя прочь.

Вот и ладно. Мне не нужна их жалость и сочувствие. Мне бы кто провел, из доброты душевной, когтями по горлу. Так, чтобы кровь брызнула, как из подземного ручья. Чтобы долго не мучиться, покинуть этот мир.

Жаль, таких добрых существ вокруг меня не сыскать.

Где-то вдали, словно звон грома, раздался стальной голос вождя на главной площади под нытье и рыдание местных баб.

— Погибших похоронить тихо, и без обряда, надлежащего охотнице. Они подобной чести не заслужили! Оставшихся самок, что участвовали в том балагане, обстричь налысо и отправить на пять весен на послушание в храм Мораны.

— У черных волкадаков? На пять весен-то? — зароптали бабы постарше, но Гром спуску не дал. Жестко их осадил.

— Да! Но прежде всыпать каждой по двадцать плетей!

— Что?

— Да как так?

— Охотницам? Самкам? Будущим матерям?

Народ гудел и недовольствовал. Таких жестких наказаний у нас давно не было.

— Тихо, я сказал! — рявкнул вождь, и все разом умолкли. — Это мое последнее слово! Обезоружить всех охотниц! Отныне вы лишены этой привилегии! И не будь бабами, способными зачать дитя, убил бы каждую на хрен, за то, что вы сотворили с моей невесткой!

Теперь они не были так смелы и дерзки. Повидав смерть собственными очами, смутянки понимали: не самую плохую участь им уготовил бер.

— Добрый! Исполняй наказание!

Бер нерешительно потоптался на месте, вытащив плеть из-за пояса. Бить женщин у нас не принято, даже заслуженно. Особенно перед всеми.

Послышался треск разорванных рубах. Самок подвесили за руки на веревках и обнажили спины. Рыдание обрушилось лавиной на главную площадь. Добрыня и остальные два бера мялись, не спеша приводить наказание в исполнение. Им было жаль Наталку, я не сомневался. Но уважение перед самкой мы все впитали с молоком матери.

Впрочем, наказание все-таки привелось в исполнение. Правда, совершенно не той рукой, коей все ожидали.

— Подержи-ка Желанну, Мирон. — неожиданно сбоку раздался голос Озары. Как и все, они вышли на площадь услышать слово вождя. Бер обескураженно перенял сладко сопевшую малютку на руках, позволив жене шагнуть к столбам позора. Протянув руку Добрыне, она тихо потребовала:

— Уступи кнут, брат.

Тот сглотнул, но послушно вложил кожаную рукаятку в узкую ладонь сестры.

Медведица решительно и громко уточнила у Грома:

— Позволяешь, вождь, исполнить твое слово?

— Позволяю. — Тот мрачно кивнул.

Засвистел кожаный язык кнута в воздухе, и раздался первый душераздирающий стон, что огласил округу.

Второй удар.

Третий.

Четвертый.

Озара била ровно, не щадя.

— Что ж ты творишь, окаянная?! — Вскрикнула в сердцах, размазывая по лицу слезы, мать медведицы, что принимала наказание, яростно и ненавистно рассматривая златокудрую. — Вы же вместе росли! С одной тарелки ели, дрянь такая?!

— Росли вместе, — Кивнула согласно Озара, на миг отпустив плеть вниз. — Только жена Третьяка лечила и спасала, а твоя — невинных угробила. Что творю? То, что ты, Малява, в детстве не сотворила, воспитаю твою дочь! Меня Наталка дважды с Нави вытащила! А вы только туда и толкали. Так будь я проклята, если оставлю ее смерть неотомщенной!

Снова свист хлыста, и по белой спине наказуемой потекли жирные капли крови. От услышанных слов из толпы зевак оторвалась еще одна женщина. Взяв кнут у мужа, она решительно встала за спиной другой наказуемой. Раздался еще один вой, полный мучений. Третьей, как и ожидалось, стала Агнеша.

Ровно двадцать. Не больше, не меньше. Не щадя рук и принимая ненавистный взгляд родни наказуемых. Впрочем, мне не было дела до больных стонов и плача горе-матерей и отцов, мои очи неустанно рассматривали в толпе корень всего зла.

Ту, что сгубила пару дурех, кинула под кнут этих и обрекла на мучительную смерть мою жену.

Завидав мой взгляд, мать оставила свою свиту и шагнула ко мне.

— Третьяк, твое горе...

— Весна.

Шепнул я осевшим грубым голосом, глядя в притворное лицо матери. Медведица сглотнула, стараясь сохранить лицо.

— Что?

— Наталка несла мою дочь... — Сглотнул я через силу. — Весну. Твою внучку! А ты...

— Сын мой, я понимаю твое горе, но нет моей вины!

— Замолкни! — Рявкнул я настолько, что даже плач получивших порку самок угас. Мать поджала губы, пытаясь улыбнуться, но глаза ее бегали. Она хотела прикрыться традициями, но не могла. Не после того, как Гром плюнул на них и высек публично пятерых ее дурных приспешниц.

— Сынок... — Она шагнула ко мне, желая коснуться руки, но я грубо оттолкнул ее ладонь.

— Не сын я тебе больше. — Слова покинули ум так легко, будто давно просились наружу. Пустота заволокла душу. — Перед предками отрекаюсь от тебя и от рода вашего поганого.

Бросил и под всеобщие охи развернулся и покинул площадь. Неинтересно мне наблюдать за чужими стенаниями и болью. Да, вождь совершил ранее неведомую нам дерзость. Одарив по заслугам виновниц. Жаль, что ради этого прежде должна была сгинуть моя душа.

Ноги сами меня принесли в маленький задний двор у кухни. Здесь никого не было в ночи, и, осев, словно брошенный мешок, на крыльцо, я уставился в звездное небо.

— Почему вы ее отняли у меня?

Спросил у богов. Тишина стала мне ответом. Выть хочется. Рвать, метать. И просто разреветься, как дитя. Я сам запутался. Мне жизни больше не хотелось.

— Почему ты не на площади?

Вопрос прозвучал ровно и безцветно, ровно тогда, когда я почуял тонкий аромат каленого железа и горькой рябины за спиной. Гроза бесшумно соскользнула по деревянному полу и осела рядом на крыльцо.

— Там ничего интересного.

Молвила она легко, со скукой в голосе. На миг мы оба замолчали. Пусть эта девка и была чужой, да только в ней не чувствовалась та удушающая жалость, что в остальных. Видеть ее, слышать, чуять и при этом знать, что они ничего не сделали, дабы спасти ее, сдирает с меня шкуру до мяса!

— По дому гуляет молва, что пещеру вандоса вы нашли на южных перевалах. Ближе к землям черных беров и к дубовому лесу.

Я безвольно кивнул.

— В полдня пути от места, где мы видали те следы.

— А скольких деревенских вандос умыкнул?

— Не помню.

— А ты вспомни, Третьяк. — с нажимом молвила медведица.

Черная буря разнеслась внутри меня, поджав уста до крови, я угрожающе прорычал:

— Не тереби мне раны, Гроза. Мне сдохнуть охота, а не разговоры вести!

Впрочем, медведица не впечатлилась моему злобному тону, лишь цокнула языком, подымаясь на ноги.

— Сдохнуть всегда успеется, бер. А вот... — договорить она не успела, сбоку у колодца мелькнула огромная тень. Младой голос бера рассек тишину.

— Пятерых. — Я не сразу узнал парнишку. Кажись, он один из учеников Доброго. Это он и его друг отвечали за мою Наталку. Первый ее сопровождал, пока медведицы его не вырубали, а этот... Кажется, Олег за Озарой присматривал. Юный бер потоптался на месте, виновато уводя от меня взгляд. — Троих мужиков и двух баб.

— Младых аль старых?

Дальше задала вопрос Гроза. Сейчас ее любопытство меня люто раздражало. Как и манера речи медведицы. Непринужденная.

— Старик вроде один... Два младых пастуха. Девку у ручья и бабу, что шла за грибами.

— И всех за одну седмицу?

— Зачем тебе это, Гроза? Что вынюхиваешь?! Что ведомо тебе и не ведомо мне?!

Рявкнул я, резко подымаясь на ноги, и, ухватив медведицу за локоть, грубо встряхнул. Олег рядом нерешительно шагнул в нашу сторону. Но на лице медведицы не промелькнула ни тень страха, она спокойно глядела мне в очи, с мрачной решительностью.

— Я видала в ту ночь, что мы прибыли, как захороняли одну из погибших медведиц.

Молвила она ровно, меня передернуло от отвращения. И все-таки я спросил:

— И?!

— У нее в волосах были ростки оленьего мха.

— Но у нас он не растет. Только к северу, у подножья ледников! — фыркнул недоуменно пострел из дружины Доброго.

— Думается тебе, что это с твоей твари сорвалось?

Свои думы очень медленно начали свой бег в голове.

— Обычно вандос крадет столько, сколько в состоянии сожрать. Тут слишком много жертв для одного. Да и согласись, бер, для того, что ты утром порвали на лоскутки, был слишком прост, чтобы придумать ту засаду, что мы видали в лесу.

— Выходит, их... двое было... — пораженно выдыхает рядом Олег.

Что-то внутри меня дергается. Нет, это не надежда. Это глупое сердце, которое еще верит.

— И этот второй захранился в ледяных пещерах на севере. Аккурат возле северных стай.

Гроза кивнула согласна, потом легким движением пальцев правой руки потерла лоб, задумчиво размышляя вслух.

— Вандосы жрут только «живую плоть», иначе не подпиваются и начинают голодать. А лед и снег вокруг помогает продержаться «жертве» в живых подольше, несмотря на сильные раны.

— Но сейчас почти лето! — фыркнул парнишка. До меня дошло.

— Ледяные пещеры у Ледового океана! Сверху они сейчас разморозились, а вот внутри... — казалось, очертание неизведанного все больше таранило мое нутро, переместив взгляд на медведицу, я злобно на нее рявкнул: — Какого черта ты до сих пор молчала?!

— Знаешь, ты был уж слишком занят своим горем! — не без яда фыркнула она и не зло, но ощутимо пихнула меня в бок. — Давай двигай лапами на север! Быть может, успеем спасти твою красавицу.

Я уже было сорвался с места. Но резко остановился, грозно глянув на девчонку.

— Ты остаешься здесь, Гроза!

— Пока ты такой обиженный и оскорбленный на весь клан, после двух дней изнурительных поисков, ослабленный сам попрешь на вандоса? — не скрывая издевки молвила медведица, а потом как ни в чем не бывало хлопнула меня по плечу: — Конечно, Третьяк, я издалека только посмотрю, как тебя на пару сотен медвежат порвет демон.

— Я...

— Ради всех богов, у нас нет времени!

Она права. У меня нет времени. Плюнув на все и вся, я сорвался с места, переходя на бег, ощущая, как за спиной по моим следам ступает Гроза. Где-то в мозгах щелкнуло, что Олег побежит к Грому все рассказать.

Но меня это не волновало.

Я молился всем богам, да бы предположения Грозы оказались правдивыми, и моя девочка была бы жива.