Черноокая печаль

Глава 8

Черный маг спал спокойно, не шелохнувшись, будто умер. Едва ли было заметно, как поднималась грудная клетка при каждом вдохе и совсем немного отпускалась при выдохе. Но меня не проведешь. Протянув ладонь аккурат напротив шеи, я сжал гортань ровно в тот момент, когда он попытался открыть глаза.

Тьма укутала меня плотным куполом. Она защищала своего хозяина, но и моя зверинная сущность была готова вырваться наружу. Вряд ли бы он это пережил. И, к моему глубочайшему сожаленью, должен был мне этот паршивец быть живым.

— Замри на месте, чародей... А то дерну рукой, и башка оторвется от туловища.

— Не дернешь...

Говорит спокойно, и тьма отпускает меня. Перестает кусать, отступает чуть поодаль и зубоскалит оттуда. Якобы обещая мне жестокое мщение.

— Благодари Наталку, чернокнижник, иначе бы на ленточки порвал.

— Не будь она, и тебя бы уже дожали черви.

Ощетинился он, скалясь на меня. Стоило мне больших усилий сдержать руки на месте. Да не вздрогнуть, а вместе с этим и свернуть его поганную шею. Он был прав. Не назови меня черноокая своим мужем, никто не знает, как бы все обернулось.

Я здорово сглупил. Не подумал, что за этими сморчками в лохмотьях могут стоять матерные наемники, вот и поплатился.

И все же не настолько моя черноокая дорога этому уродцу, раз он довел ее до слез.

— Собрался бежать, медведь? Что ж медлишь со мной? Дерни шею на бок и уноси ноги с молодкой.

Фырчит он с насмешкой мне в лицо. И так охота отправить его к предкам, а с другой стороны, другие чувства меня сейчас гложат. Прям душат!

— Какие дела у вас с Наталкой были?

Спрашиваю тихо, а у самого в ушах набатом эхо отбивается. Боги, Третьяк! Да ради всего святого, ты ее от силы пять ночей знаешь! А черноокая уже под кожу пролезла.

Этакая простенькая, отчаянная, правильная и при этом добрая. Только грустная она завсегда. Глянешь в огромные, словно озера, очи, и утопиться охота от столько печали.

— Неужто она не сказала?

Притворно ужаснулся чернявый, и я сильнее стиснул в тисках его шею.

— Ррр, отвечай!

Рыкнул на него, ощущая, что что-то внутри сжалось. Да сколько баб были подо мной! Скольких ласкал, сколько ласкали меня, да не за одной так сильно не хотелось убивать.

И не то что сам я, а зверь внутри скалится и урчит, стоит ему почуять этот пронзительный запах еловых лап, исходящий от этих смоляных косах.

— Успокойся... медведь. — Сглотнул он, жадно черпая воздух, когда я немного разжал руки. — Воевали мы вместе, пока меня не списали.

Значит, все-таки воевала. Горечью на языке отозвалась эта истинна. Что-то подобное надо было ожидать, мы и с Миром такое предполагали. Да только не мог я представить эту хрупкую, словно младая лоза, девчонку в гуще кровопролитных боев. Она же совсем юна, сколько ей весен? Семнадцать? Восемнадцать?

— Что ты вчера ей наговорил?

— Наши это дела...

— Нет у тебя с ней никаких "дел".

Черные глаза чародея блеснули в свете полной луны, что-то больное мелькнуло на их дне. Но, поджав тонкие губы, он глянул мимо меня.

— Фронтовых друзей вспоминали.

— Погибших?

Руки сами отпустили его шею, отпустившись задом возле его лежака, я растерянно провел по своим волосам.

Своих вспомнил. Кто, умирая, держали мою руку, кого так хотелось дотащить до своих с линии боя. Кому обещал, что все у нас будет. Что вернемся к мамкам, что женимся на самых видных молодках, что каждый своего первенца на руки возьмет. А там, когда глянешь, стеклянные глаза и застывшая улыбка на устах, по которым течет тонкая струйка крови.

Чародей встал с лежака и глянул на меня украдкой.

— Уведи ее отсюда, медведь. Уведи...

— По чьей воле души невинные отбираете, чародей? Небось наемники вы.

— Думаешь, самый умный, а? Брат вождя беров?

— Как прознал? — Фыркнул я с недовольством. Аль знает он, чьих кровей я буду, и так просто отпускает, то и вправду дело в Наталке. Уж больно дорого стоит моя шкура среди его братьев по ремеслу.

— Уж это мои заботы, бер.

— Выходит, среди твоих палачей найдется и моей масти рожа.

— Зачем тебе это знать, бер? — устало выдыхает, как старец, утерявший все краски жизни. — Забирай жену, уведи в свой далекий край. Настругай ей малышню и живи. А если вдруг надумаешь Наталке чего плохо сделать. Так помни, найду и шкуру спущу.

Эх, хотелось бы мне поступить, как он говорит. Да только...

— Непотребным делом ты занимаешься. Невинные души губите.

— Ой, да перестань, бер. Меньше ты зарезал, что ли?

Высокомерно закатал глаза к темному небу колдун. Мы говорили шепотом, но в его голосе отчетливо звенела не насмешка.

— Не будь мы, то такие вот мрази, что к вам пристали, будут губить всё, до чего дотянутся.

— Есть князь...

Начал было я. Но меня жестоко перебили.

— Князь в своих хоромах правит. Его жестокий норов да тяжелый кнут не доходят до местных зарвавшихся бояр.

— А вы, стало быть, по справедливее его будете?

Загибаю бровь. Но тот режет словом, не давая мне договорить.

— Не лезь, перевертыш, не в свои дела. Я вас отпускаю. Преследовать вас не будут.

— Речь идет о Семигрешнике?

Вспоминаю я обрывки разговора, что дошли до моих ушей, когда явился тот самый «разбойничий князь» местного разлива.

Колдун вздрагивает, когда имя призрачного князя наемнического дела покидает мои уста. Отпускает костлявую руку мне на плечо и сжимает.

— Уходи, медведь. Забирай ее и уходи. А то, что слышал, позабудь.

— Ты же понимаешь, что рано или поздно карающая рука князя явится за вами?

Смотрю на него и пытаюсь вразумить. Только знание, что мы оба побывали на одной войне, делает этого парня мне ближе по сердцу. Из одной дыры вырвались, опаленные одной болью.

Но он упрямо качает головой.

— Наталка мне дорога. Увези ее. Подальше. В ваш оборотничий край. А остальное... оставьте позади.

— Не дело это.

Мотаю я головой. Но и поделать ничего не могу. В одном он прав, не могу я влезать в дела людские.

Долго рассуждать не позволяет хриплый голос чуть поодаль.

— Черный, мне еще долго делать вид, что я глухой да вас не слышу?

Узнаю голос. Принюхиваюсь. Кровью от него несет, травами и... Наталкой. Вспоминаю говор остальных наемниках, что их командира чернявая целительница лишила сознания. Видать его.

— Ворон, они уходят.

Тот же, не подымаясь с лежака, хмуро фыркнул.

— Нам целительница не помешает.

— Она не останется здесь! — жестко пресек своего собрата колдун. — Уйдет с мужем. И мы с тобой ничего не видали, понял, Ворон?!

Задавил он холодным голосом.

— Понял.

Ответил тот недовольно и не сразу.

— Пошел прочь, медведь. И гляди мне, обидишь ее, прокляну!

— Не боись.

Фыркнул я уверенно в своих словах. И поднялся на ноги. В противовес людской молве о медвежьей неуклюжести, я покидал лагерь тише ветра.

А когда почуял за спиной тихий шорох, то его услышал и колдун. Оттого и строго спросил:

— Ворон?

— Мне отлить надобно.

Но он догнал меня уже около оврага, где я оставил Мирона и черноокую.

— Сдается мне, что шибко далеко ты заходишь, раз до ветру захотелось. Дотерпишь?

Фырчу под нос, чуя позади себя хруст под ногами Ворона.

— Понять я не могу, зачем она наврала, что жена тебе.

— Затем, что жена!

— Не-е-е-е, бер, не жена. Запах от нее младой идет, неискушенный. Невинный. Нетронутая она. Выходит, ничья?

— Погодь, — внезапно до меня доходит. Раз он почуял за ней сладкий запах невинности, то он перевертыш. Небось тот самый, что меня... — Ты бер?