Черноокая печаль

Глава 15

— Надумала сбежать?

— Надо ли?

Тяжко и уныло выдохнула, упираясь подбородком в сложенные на коленях руки. Я так и осталась сидеть на пороге того самого чулана, куда меня совсем недавно запер бер. Зацелованная, обманутая и вроде как уже замужняя.

И такая тоска в душе поселилась, когда он ушел, что впору выть от грусти. И вроде должна злиться на него. Проклинать. А у меня перед очами покрамсанное тело мужика у реки, и давящий страх окутывает сердце при мысли, что Третьяк пошел охотиться на это исчадье Темных Богов.

И тут уже не до глупых обид и злости. Просто хочется, чтобы он остался целым и невредимым. И со мной рядом.

— Да не... Не надо.

Мирон присел на порожек рядом. Благо тот оказался широким. У беров тут все оказалось больше, выше и крупнее. Непривычно для меня, сельской девчонки, прожившей всю жизнь в маленькой лачуге, делившей спальное место с тремя сестрами.

— Только, дабы было всё по-честному, надобно, чтобы ты знала: тяжкое бремя тебя ожидает в главном доме. Мать Третьяка и вся община не одобрят ваш брак.

Вскидываю голову, поймав взгляд бера, и любопытствую прямо и без ужимки:

— Отчего же он меня женой сделал, раз все против?

— Потому что влюбился как дурак. Он и так упертый баран, а тут... — фыркает незло, — и вовсе весь разум растерял. Хотя я его понимаю... Пройти мимо такой, как ты, способен разве что слепой и глухой.

— Родня Третьяка против оттого, что я человеческого рода?

Мирон вдыхает тяжело. Причитает полушепотом про своего друга, того самого, кто умужрился мне мужем стать.

— Ох, и не по нраву мне все эти разговоры. Да, Третьяк, сволота такая, небось уже по лесам рыскает. А тебе надобно знать, дабы защититься. Власта — мать вождя и Третьяка. Она люто ненавидит человеческих женщин, сама по себе баба она строгая и властная. Но давно хочет сыновей женить. В твоем случае, Наталка, остается надеяться, что ваша с Третьяком женитьба спасет тебя.

— Мало веры в твоих словах, Мирон. А еще больше обреченности.

Бер с натугой мне улыбается, а потом взъерошивает мне волосы.

— Третьяк оставил меня присматривать за тобой. И видят боги, я бы гораздо больше обрадовался, если бы мне пришлось обороняться от стаи волков, чем от десятка баб в главном доме. Туда мне путь закрыт, милая. И защитят тебя от лютых медведиц только боги.

****

Сказки о сварливых свекровьях и ленивых да неуважительных невестках имелись в каждом народе и поколении. Я тоже была наслушана ими. Точнее сказать, напугана. Но мать в детстве всегда причитала: «Покорной невестке даже злая свекровь не страшна».

Тем не менее не думаю, что в моем случае мне хотя бы дадут шанс быть покорной.

Госпожа Власта полностью олицетворяла свое имя. Высокая женщина, слегка полновата. С двумя косами чуть темнее коры дуба, обмотанные вокруг головы и прикрепленные золотыми шпильками. Острый подбородок и недовольно поджатые губы. Один ее взгляд распаривал своим холодным недовольством. Прямая спина делала женщину еще массивнее и строже. Очи же не выдавали ни капельки той теплоты, что у ее сына. Они были холодные, как льдины Севера. В женских волосах мелькали нити седины, но сама госпожа Власта держалась уверенно и хмуро.

— Кто это? Новая служанка?

Кивнула она на меня, не давая даже возможности открыть рот. Рядом защебетали другие медведицы, что слаженно до этого резали лапшу из теста.

— Нет, великая мать. — От стайки работающих отлипла высокая, коренастая женщина с множественными косичками, вытерая руки о передник, она мимолетно глянула на меня, а потом снова на свою госпожу, неуверенно так: — Это... жена Третьяка. Он привел ее на рассвете, прежде чем уйти на охоту.

— Шутить вздумала, Олена?

Сцепив плотно зубы, недовольно фыркнула старшая медведица. Но женщина с русыми волосами, зелеными глазами поджала губы, снова глянув на меня. Я уже было хотела поприветствовать мать... мужа.

Как та шагнула ко мне и грубо ухватила за ворот платья, дернув того до треска в сторону, обнажив тем самым плечо.

Синий огонь полыхнул в глазах медведицы. Словно тряпичную куклу она отшвырнула меня от себя. Так что я полетела на пол.

— Где Гром?!

Рявкнула она так, что все на кухне подпрыгнули. Никто не посмел ответить, пряча взгляд. Полоснув по мне напоследок взглядом, она зыркнула, как змея, и, подхватив подол платья, стрелой двинулась на выход. За ней две служанки.

А мне... никто не помог подняться. Что ж, только тогда я поняла, о чем мне пытался растолковать Мирон.

В тот же день, проходя мимо кузнечного дома, я услышала интересную для себя беседу. Которая быстрее уж напоминала ссору.

— Вы наплели на мою волю?! Снова растоптали в грязи?! Не бывать этому! Уведи это человеческое отребье с глаз моих, пока я ее на куски не разорвала!

— Это жена Третьяка, а не моя! С ним и говори.

Спокойно подметил высокий мужчина в сером кафтане, он неспешно точил нож.

— Ты вождь — Гром!!! Твое слово — закон! Изгони эту поганку! Так я сказала!

Устало отставив свой нож с широким лезвием в сторону, бер поджал губы, очевидно поминая про себя брата добрым словом.

— Ты меня не слышишь? Я сказала...

— Я ему говорил. — резко поднялся на ноги бер, нависнув над матерью. — Но он непреклонен! Сказал, либо она остается, либо они уходят оба!

— Неблагодарный мальчишка! — в сердцах фыркнула медведица, со злостью отшвырнув все металлические заготовки на столе, даже не поморщившись. Вот это пугающая сила. — Выгони ее, Гром! Пока его нет. Я тебе как мать приказываю. Не гневи меня! Иначе...

— Хватит! — точильный камень в руке бера затрещал от его злости. — Я не полезу через брата! Законов предка он этим браком не нарушил! Хочешь кричать и требовать что-то, матушка? Дождись Третьяка! Меня не трогай!

— Подслушивать — дурное дело, разве тебя, человек, этому не учили?

Подпрыгнув на месте от тихого мужского голоса, я сглотнула. Передо мной, очевидно, стоял бер. Так сильно похожий на Третьяка, только чуть суше. Высокий, слегка узловатый. Волосы чуть темнее, чем лисий мех. Очи... такие же ледяные, как у их матери. Только не такие злые, что ли?

Аккуратная бородка и бесцветное выражение лица бера придавали ему суровости. Я чувствовала себя нашкодившим котенком перед хозяином.

— Прошу меня простить. Я мимо проходила.

— Почему ты здесь, а не в главном доме? — слегка приподнял он бровь. Я же затруднилась с ответом. Женщины в том доме делали вид, что меня нет. Не разговаривали, не отвечали на вопросы. А Мирон куда-то запропостился.

— Я... ну...

Ответить не успела, мужчина быстро потерял ко мне интерес, позвав кого-то.

— Юлана!

— Да, господин Тихомир! — из соседнего добротного сруба выбежала молодая женщина. С косами, косынкой, в добротном платье. Румяная, зеленоглазая.

— Проведи жену моего брата в дом, да найдите ей дело. Нечего ей по двору шляться.

И ушел. Просто развернулся ко мне спиной и зашагал к кузнечному дому. Женщина подошла ко мне ближе, сморщила личико, оглядев с ног до макушки. Но заговорила я первой.

— Я — Наталка.

— Ох, Наталка, тикать тебе стоит... тикать.

В главный дом меня отвели и работой наградили вдоволь. Так что макушки своей не видала от вороха грязной кухонной утвари, горшков для печи и глиняных сковород.

К вечеру мои руки распухли и покраснели от песка и холодной воды, коей я омывала посуду. Но и здесь мои мучения, как оказалось, только начались.

Шел пятый закат от того дня, как мой муж ушел выслеживать странную тварь, оставив меня в родительском доме. За это время мои руки покрылись ранами. Плечи — синяками, а колени — уродливыми кровоподтеками.

Высокие и сильные медведицы часто меня задевали плечом, наступали на ноги, могли «случайно» налить кипятка в миску, где я намешивала тесто. Меня не любили. Меня травили и по-тихому издевались.

Мирон был прав, сюда ему не было прохода, а в двор не пускали меня. Только главный дом. Сама госпожа Власта даже глянуть на меня не сочла нужным.

День ото дня все мое желанье понравиться семье мужа утаила практически до конца. Только переживание за Третьяка и не позволяло мне впасть в уныние. Каждый день я просыпалась в ожидании весточки от него. Но пока все молчали.

А меня по-прежнему гнобили и заваливали работой. Видят боги, даже родная мать так надо мной не издевалась.

Весь дом уже спал, замужние женщины ушли к своим мужьям, девки к родительским домам. Я же осталась доделывать работу. Ушлая Олена раздавала мне каждый день тяжкую работу, и стоило мне поднять на нее возмущенные очи, как она причитала: «Добрая невестка не гневит свекровь». Я и не хотела ту гневить. Но уже сил терпеть не было.

Вот и сейчас, в свете свечи, я отбирала фасоль от гнили и испорченных бобов.

Спина затекла, руки болели, глаза слипались. Я тихо ненавидела весь мир и не в первый раз за это время подумала, что незамужней тоже было неплохо. А даже лучше.

— Что за хозяюшка у нас тут появилась? Глубокой ночью свеч, да глаз своих не жалеет, да всё работает. Рук своих тебе не жалко?

— Мне-то жалко, а вот другим, видать, нет.

Я подняла глаза на старую женщину, что бесшумно зашла на кухню. Высокая, но сухая, как жердь, с двумя длинными серебристыми косами, что почти касались пола. Опираясь на свой слегка изворотливый посох, она, слегка постукивая им по полу, подошла ко мне.

В свете одной свечи мне было ее тяжко разглядеть. Ни цвета очей, ни формы носа. Так, как в тумане, но старушка со скрипом достала грубо сколоченный табурет из-под стола и присела напротив меня.

— А ты не такая уж и бесхребетная для человечки. А ну уважь старость, отсыпь и мне чутка.

Пораженно глянув на незнакомку, что пришла мне на помошь, я зачерпнула плошкой из мешка вытянутых черных фасолин и пересыпала ей в подол платья. Морщинистая рука старушки развернула свечу, дабы и ей было видно.

Наши руки запорхали вместе над несчастными фасолинами.

— Так говорят, меньшой братец нашего вождя нынче женой молодой обзавелся. Человечкой. Правда ли?

— Правда.

Качнула я головой, разминая шею.

— Надолго ли?

Старушка, несмотря на старость, быстро пальцами порхала по своему подолу. Только чудился мне хитрющий взгляд из-под ресниц женщины, да затаила она дыхание, будто ожидая от меня ответа.

— Как боги скажут.

Пожимаю плечами.

— То есть деру давать ты не надумала?

Щурится она, и я тут же твердо встречаю ее взгляд. Не отводя очей, плотно поджав губы, да подняв подбородок вверх.

— Ну и правильно. — Как-то весело, что ли? Фырчит она, быстрее работая руками. — Нечего Третьяшу мне обижать, он молодец добрый. Рукастый, горячий правда, чур что сразу вспыхивает, как огонь. Красавец, и сердце у него, как у настоящего медведя. Большое. Ну а мать его... А где ты видала леса без гнилых деревьев?

Слова старушки меня невольно удивляют. Она... правда только что назвала тетю Власту гнилой? Ту самую мать рода, которую все тут боятся? Да они даже взгляда на нее не подымают!

— Рот закрой, а то муха залетит. Проглотишь еще...

Острит старушка, и я встряхиваю плечи, пытаясь собраться с думами. Выходит не очень.

— Как звать-то тебя, девица?

Она говорит со мной без злости или придирки, а то и смешка. Любопытствует, как со старой подружкой. И я теряюсь.

— Наталка. А... вас?

— Бабкой Ганной меня кличут местные. И ты так зови. А имя у тебя не с здешних краев, даже по человеческих обычаях. Откудова ты будешь? Не из княжества?

— Да, с княжества я. А с именем батька намудрил. — Легкая улыбка озаряет мое лицо. Я его плохо помню. Но отчего-то каждый раз, как помяну, то улыбаться хочется и на душе тепло. — Он моряком был, на корабле торговцев. Мир повидал, когда вертался домой разные слова знал заморские. И имена. А вот меня и нарек по-иномирски. Имя ему понравилось.

— Плодовитая, значит...

Шепнула себе под нос старушка.

— Что?

Не поняла я сразу. Она чуть подняла свой старческий скрипучий голос.

— Говорю, имя твое означает «рождение». Хорошее имя. Не с дурным умыслом. И тебе трудную, но плодовитую долю уготовило.

Я сглотнула. Никогда не знала об этом. Да и чего уж там, мать не говорила. Может быть, батька ей и сказал, но она... смолчала.

— А вам откуда ведомо?

Заломала я бровь, на что старушка фыркнула, щелкнув меня по носу.

— Откуда тебе — нет. Ну так что, семья твоя так просто отдала беру? Аль поторговалась? Чай, было с кого калым сдирать!

— А он разве попросил, чтобы ему отдали? Обманом с собой в лес уволок! Я, как поняла, уже поздно было дёгаться!

— Ой! А ты такая вся несогласная ему женой стать?

По-доброму подструнивала старушка надо мной. Я малость покраснела, уводя взгляд. Чего уж там, только из-за него, паршивца, здесь и торчу, да обиды глотаю.

— Можешь не отвечать. — махнула она рукой. — Мне и самой ответ ведом. Беры сильно отличаються от ваших мужиков не только телом, духом, но и сердцем. В отличие от наших баб.

Я отпустила взгляд на свои руки, укрытые волдырями. Что-то было в ее словах.

Вспомнила, как выскочила во двор за водой. «Добрые» местные тётушки отправили. Так мужики во дворе, как завидали меня с огромной ношей, тут же отобрали и сами понесли. И дрова тоже сами. Вот медведицы меня потому во двор и не пускают. Не выходит им там меня гнобить.

А местный вождь и вовсе делает вид, что знать меня не знает и проблемы мои его не волнуют.

— Ты хорошо, что не сбежала. Значит, будет из тебя толк. Да я и посмотрю, ты девка не безтолковая. Рукастая.

— Мать говорила, свекрови и семье мужа надо угождать.

Тяжко выдохнула я, поморщившись от ещё не опустевшего мешка с фасолью.

— Оно-то и правда. Только если бы каждая невестка свекрови угождала, то померли бы все еще в молодости. Тут хитростью, милая, брать надо. Воина у вас с Властой. Вечная.

— Не хочу воевать. Отвоевалась, — сказала в сердцах и тут же прикусила язык. Ну кто меня просил!? — Вот Третьяк вернётся, и всё наладится.

Отвела взгляд, но разве от этих пронзительных очей старушки что-либо скроешь?

Нет, умна она и смотрит насквозь. Небось поведала немало на своем веку. И неожиданно взгляд ее потеплел, а морщинистая рука накрыла мою.

— Нет, милая. Если хочешь остаться здесь женой бера, то воина твоя с Властой никогда не кончится. Ненавидит она твой род. А по природе своей она не просто сука, а самых настоящих королевских кровей. Да и баб у нас в селении мало, распушались они, спесивые. Не то что в мое время были. Они Власту бояться и тебя всё время клевать будут. Сейчас открыто, придет Третьяк — исподтишка. Ему нет дозвала на кухни, а ты здесь уже привязана. Не докажешь обиды.

— Что же мне делать?

Она только подтвердила мои догадки. И вся моя вера развеялась пеплом на ветру. Я в ловушке, и теперь моя искренняя привязанность к беру тонко граничит с ненавистью. Если бы не он! То сидела бы я сейчас у Матриши и спала на печке, да горя не знала!

— Как что? Воевать? Тебе же не впервой...

Как само собой разумеющееся молвила старушка. И я поспешно вырвала руки из ее ладоней, спрятав за спиной. Боги, только не это. А может, просто к слову сказала. Или же догадалась? Но как?

— Чего ты так дергаешься, милая? Будто я тебя не слово сказала, а хлыстом ударила? Воевала, таки-да?

— А откуда вы...?

— Видала, как ты по ночам себе травы завариваешь в котелке, а потом заговариваешь их. Да потом больно ты привычно глядела на боевое оружие наших мужиков. Сельские не отличат меч от сокиры. А ты — да. Небось целительница?

— Д-да...

— Молва ходила, что Назар всех целителей, даже баб, призвал на черту. — И ударила себя досадливо по коленке. — Вот ведь дурной мальчишка! Сколько девкам жизнь угробил! Они же, считай, поломаны на весь свой век! Это почитай мужик такую долго разнежить и отлюбить должен, да бы она исцелилась от всей этой грязи и боли!

Странное дело, отчитывала она нашего грозного князя как нашкодившего мальчишку. Которого сама за ухо потаскала в детстве. И сейчас понадаскала, да только мальчик вырос, и ей не дотянуться.

— А годков тебе сколько будет?

— Девятнадцать.

— Во сколько призвали?

— В шестнадцать.

— М-да, беда-печаль, Наталка. Ну, живехонькой вернулась, и на то благодари богов. Не всем так везло. А уж дурные мысли да воспоминания Третьяк сотрёт. И отлюбит. Беры в этом мастаки. Только с Властой всё равно тебе воевать придётся. И авторитет свой тут железный ковать.

— Да как же с матерью мужа воевать?

Недоумевала я. Отчего-то старушка эта не вызывала во мне дурного умысла. На Матришу похожа по говору, да думам. А ещё чутка на Снежку. Не злая она. Чую, что не злая.

— Как, как? — заворчала она. — По-хитрому, конечно. И не напрямую. Тебе надо свою территорию завоевывать, милая, без этого никак. Бер тебя, конечно, подсабит. Но тебе ещё в этом доме детишек рожать. И их защищать тоже. Так что дерзай! Что главное-то на войне?

— Сила...

Неуверенно проговорила я и тут же глянула на свои руки и её. Даже в своей старости медведица явно была куда сильнее и ловчее меня.

— М-да, с этим боги тебя подвели, — цокнула она языком. — Оттого остальные бабы в доме с тобой так плохо обращаются. Чуют, что за космы их не оттаскаешь. Но опять-таки, Наталка... Девка ты у нас бывалая, скажи-ка, что делает мудрый полководец, если сил у него мало?

— Убегает?

— Нет, это нам не подходит. — цокает бабушка Ганна языком. — Если у него есть что защитить? Ну, м? Что сделал князюшка ваш?

— Союзники... — озаряет меня, стоит вспомнить князя — Он нашёл сильных союзников среди перевёртышей, и те обеспечили ему тыл в лесах. И дали время передохнуть нашим войскам.

— Во-о-о-от...

Щелкает она морщинистыми пальцами в воздухе.

— Умом, вижу, Леля наделила. Тебе тоже нужны союзники. Сильные. И среди местных баб. У беров своя иерархия. И среди самок ещё грязнее и беспощаднее борьба за верхушку в ней.

— Где их отыскать-то? — уныло шепчу я, вспоминая всю тяжесть прошедших дней. Никто не помог ведь. Не заступился. Не заговорил.

— Ворог моего ворого — мой друг. Слыхала приказку? — хитро щурится старушка.

— Да... — смутно припоминаю я умную мысль, что когда-то вбивали в наши зелёные, недозрелые головы Матриши.— Но так просто ведь в голову не пролезешь. А они-то думы свои не говорят...

— А ты присмотрись. Подумай маленько. Ну и я подсаблю чем смогу. Главное, нос не вешай, и всё у тебя будет. — Отправив горсть последних фасолей в миску, с тихим хрустом костей старушка встала с табурета, опираясь на свой посох.

— Ой, старая я, старая... Свари-ка мне, милая, отвару для сна что ли? Умаялась я, да только глаз сомкнуть не могу.

Поднявшись на ноги, я слегка пошатнулась, но быстро ухватилась за край стола. Как-то легче стало на душе после этого разговора. Я получила от бабы Ганны того, в чём сильнее всего нуждалась — очень ценного совета. Да доброго слова.

— Не надо трав, я сейчас...

Потянула к виску старушки ладонь. И прикрыла глаза, отыскав сонную нить в её голове.

— Ты спать хочешь. Сильно, ещё немного и уснёшь... На перину... И проспишь до самого рассвета... Безмятежно. Спокойно...

Распахнув очи, я убрала ладонь, робко глянув на старушку. Распахнув глаза, она тут же накрыла ладонью рот, заглушив зевок.

— И вправду, во сон клонит. Пойду я... Благодарствую тебе, невестушка.

— А мне что делать?

Слегка растерянно и непонимающе глянула уже в спину старой медведице, неспешно она ковыляла в сторону двери.

— И ты иди спать. — Махнула она мне рукой. — Только сначала в кладовку заскочи, там ещё одна страдающая. Вылечить-то надобно, а то все глаза проревела, дура такая...

Последнее она заворчала уже в коридоре.

В кладовой?

Ревет?

Нужна помощь?

Ухватив свечу в глинистой чаще, аккуратно окружив пламя ладонью, чтобы от всплеска ветра, гуляющего по отпертым окнам, оно не потухло. Я двинулась к той самой кладовке. Где хранились старые бочки, корзинки, горшки и еще многое другое, включая пыль и паутину.

Дойдя до нужного места и толкнув дубовую дверь, я с опаской переступила порог.

— Эй, есть тут кто?

Неужто старушка надо мной поглумилась? Или я что-то не поняла?

Звать повторно не стала, да и заходить подальше побоялась. Уже собралась уйти, как из дальнего угла раздался жалобный хнык.

— Эй?

Хнык прозвучал повторно, а за ним жалобный тихий плач. Подхватив подол платья свободной рукой, я двинулась на звук быстрее. Около поставленных друг на друге больших пустых бочек в самом углу затаилась молодая девица.

Наверное, младше меня на пару весен. Две темно-рыжие толстые косы мелькнули в свете моей свечи. Она забилась в углу и, обняв себя за колени, тихо ревела, раскачиваясь. Прислушавшись, я почувствовала какой-то знакомый запах. Но не распознала сразу.

— Эй, почему слезы льешь? Что случилось? Ну-ка, глянь на меня?

Уместив свечу рядом на полу, я опустилась перед ней на колени, робко ухватив за плечи. Но она сжалась сильнее.

— Ну же, милая? — ласково проговорила я. — Быть может, помогу тебе чем-то?

— Мне никто... не... поможет...!

Заревела она белугой. И с тихим надрывом в голосе, а еще хныканьем таки подняла личико с коленей.

Мать честная, что с ней произошло?!

Глаза красные, зрачок расширен! Губы распухли, как маков цвет! Потресканые! И лицо у нее распухшее, красное! Я такое только два раза видала. Однажды, когда один мальчуган пыльцой надышался. Так и помер. И на фронте тоже молодца пчела ужалила. Но того Матриша откачала. Научила, как.

Посему я быстро и потянула к ее горлу руку, ощупывая. Дышать-то может? Только оно нормальное, не распухло. Отчего же она такая...

— Я уродина...

Опять шепотом заревела девчонка.

— Тшшшш... — шикнула я на нее и аккуратно переместила руки на слезящиеся глаза. — Болят?

— Ддддаааа. И... уста...

Накрыв руками глаза, я сосредоточилась. Нащупав ниточки, что вели к ним, слегка на них надавила. Боль на время уйдет, но и раскрывать веки она не сможет.

Переместила руки на губы. Мягко, потому как она сразу замычала.

— Тихо. Сиди смирно! — шепотом попросила я. С губами труднее будет. Тут крови еще больше, чем в глазах! И ниточек больше, как бы случайно не защемить. И девку перекосит на всю оставшийся жизни. Ладно уж, потерпит.

Обхватив ее за плечо, я другой рукой беру свечу, подымая ее на ноги.

— Пойдем-ка.

— Не пойду, куда?! — испуганно тянет. — Увидят... Я лучше здесь... Я...

— Хочешь такой остаться навсегда?

Интересуюсь я, откровенно запугивая. Хотя, может быть, и останется. Девчонка резво поднимается на ноги, больно ухватив меня за локоть.

— Я очей распахнуть не могу.

Тихо жалуется мне.

— И не пытайся, — предупреждаю, — пока так надобно. За меня держись. Вот так... Потихоньку. Осторожно, тут порог двери. Вот теперь налево. Потом направо. Снова порог. Вот присядь тут.

Устроив ее на табурет, тут же бросаюсь к печи. Слава богам, есть еще раскаленные угольки. Раздуваю их, ставлю воду на огонь в котельке.

Возвращаюсь к ней.

— Боль из очей ушла... Как ты это сделала?

Интересуется она, ощупывая пальцами свои веки. Но я тут же убираю ее руки от глаз в сторону. От греха подальше...

— Ты лучше расскажи, что ты собой сделала? И правду, как на духу, ну?

— Я... я... — неожиданно девица как-то обмякла. Чуть не упала, я едва ли успела ее поймать за плечи. — Уста жжет.

Достав из шкафа крынку с молоком, налила чутка в пиалу и дала ей попить. А потом и вовсе смазала ее губища маслом.

— Легче?

— Легче?

— Ну так что ты собой сделала?

— Я... я... ничего... дурного не хотела... — как в бреду проговорила молодка, опять пуская слезы, — только... только... понра...виться ему... Чуточку хотя бы! Он же... гад такой! И не смо...отрит на меня...

А я вот чую, как уплывает мое влияние над нитями, что тянутся к ее очам. Ее разум мутнеет. И это плохо.

Хватаю девчонку за щеки.

— Милая моя, скажи мне, чем ты натерлась? Что сделала? А потом мы этому гаду... отомстим!

— Обббещаешь?

Заплетающимся языком спрашивает у меня.

— Да-да, да. Ну?

— Я... у тор..говца... за рекой. Ну... у замор..ского, плоды... чудные... купила. Что... бы так краси..вее стать. Их... сок... ммм... в очи... закапала... и щеки... ммм... натерла... и уста...

— Что за плоды? Ну же, милая, вспоминай название? Как выглядели?

— Черные такие... мелкие, как фасоль...

Вяло рассказывала она, потом хмыкнула, как хмельная.

— Он... сказал, что они... так и зваться у них. Красивая... ммм... женщина. Ммм... я... запамятовала... Бера... бена... О! Бела и как-то еще там.

— Беладона. — вырвалось у меня.

— Во-во-вот так. — закивала девчонка, пьяно качнувшись вперед.

Боги, это же наша красавка. Матриша рассказывала, что за морем она растет еще выше и чудней, чем у нас. Из нее делают зелья и отравы. А еще, вроде как, бабы капают в глаза и на лицо, дабы стать красивее.

Только оно как отрава, и на разум сильно разит! Я уже не могу до нее достучаться. Некоторые лекари даже давали отвар из красавки особо тяжелым раненым, те уходили в мир сна. Только потом редко кто возвращался. А кто возвращался, так его потом кровью рвало.

И бабы, кто в глаза красавку капал, так могли и вовсе взора лишиться, а то, глядишь, кровить они начали. А эта дурында все лицо им обмазала.

Да твою ж...

Подбегаю к котельку и начинаю искать по кухне нужные травы и ингридиенты.

Что же ты, дурында мелькая, наделала?! И из-за кого?