Черноокая печаль

Глава 14

— Лжец!

В деревянную дверь за моей спиной что-то с тихим треском врезалось. Наталка была не в себе от гнева и злости.

На моей душе скребли кошки. Мне и самому было не по себе. Да, солгал. Да, увел за собой! Но я ведь с добрыми намерениями.

В дверном проеме замелькала тушка Мирона. Его взгляд так и шептал мне: «А я тебе говорил!».

— Прочь с глаз моих долой! И так тошно!

Рявкнул я на него, и дверь за моей спиной ощутимо подалась вперед, припечатав меня по заду и затылку.

— Что ты там сказал, бер?! Тошно тебе, скотина бессовестная!?

— Черноокая, это я не тебе!

Попытался я оправдаться, но дело-то пустое. Женщине надо дать отбеситься, так говорила моя бабка. И я даже на малость рад, что она сама узнала, а не мне пришлось все объяснять.

А то пришлось бы рано или поздно, но да пришлось бы.

Ну не так я все себе в башке начертил! Не так! Епта! Думал, довезу до Белоярска, к сестре ее почтенно загляну. Там с гостинцами да красным словцем, всё как положено. Сосватаю черноокую. Отдали бы. Тут к ворожке не ходи, что отдали бы! Ну и тогда забрал бы собой и обратно в свой край вернулся бы уже с женой.

Так нет же! Боги как будто насмехаются на все мои попытки делать всё как надобно! Брат отправил вестника.

«Вертайся обратно, у нас вандос по лесу гуляет».

Вандосы — твари кровожадные и не принадлежащие ни миру людей, ни миру перевертышей.

Грубо рассуждая, это человек, что решил поиграться черной магией, дабы стать выносливей, сильнее и обрести желаемое бессмертие в яви.

Казалось бы, это косяк людей, и их народ должен озаботиться уничтожением этой твари. Но опять-таки не было печали моему народу, если бы нельзя было превратиться в вандоса без крови перевертыша.

Сам ритуал становления вандоса был знаком и дитю сопливому. Человек должен съесть плоть человека и запить кровью перевертыша.

Мерзкое зрелище приправлялось парой рун, обращенных к богине Тьмы Моране. И она, по всем заветам предков, отдавала душегубцу силу медведя, быстроту волка, когти и взор орла. С одним еденствиным условием взамен: вандосы могут питаться только человечиной.

Сила тоже приходит не просто так, очень быстро эти твари теряют лик человеческий. Кожа, словно старое полотно, обвисает вокруг худых рук и ног. Волосы выпадают, лишив защиты острый череп. У них выпирают зубы, которые становятся острее и крупнее. Когти не собираются под ногти. Постепенно они теряют умение говорить и чувствовать что-либо кроме голода и гнева.

Поймать их тяжело, убить еще труднее. Разве что заживо сжечь.

Умные твари живучи и хитры. Поначалу их тяжело отличить от человека. Только они сами уходят в лес. Запах человечины будоражит новоиспеченного демона, и тот еще полагает, что в состоянии собой совладеть.

Так думает каждый, кто берется за ритуал. Что он выдержит. Сможет.

Они прячутся на гиблых местах, так как даже лесное зверье их раздражает. Заброшенные пещеры, болота, подземные туннели, гнезда в горах.

Поначалу действуют осторожно. Выслеживают жертву долго, похищают без свидетелей. Они чуют тогда еще слабость перед моим народом.

Жертву убивают не сразу, тащит в свое логово и рвет медленно. Любит тварь свежачок. А зимой и осенью падает в спячку.

Так, если не замечать, то можно жить с такой тварью бок о бок долгое время. В край борзеют эти демоны, когда полностью теряют проблески разума, и аккурат по весне. Когда только пробуждаются из спячки. Голодные и злые.

В таком состоянии они нападают и на нас, перевертышей. Чаще всего самок или детей. От мужика можно и огрести.

Но брат не написал о потерях, значит, пока что только пострадали близлежащие села рядом с нами.

Вот и пришлось вертаться. В нашем клане главный охотник, как бы ни прискорбно это признавать в данной ситуации, — я.

Гром не может покидать племя и скакать по лесам кузнечиком, выкуривать тварь из пещер. А Тихий у нас больше по дипломатии мастак. Готовить или как-то убеждать Наталку пойти со мной времени не было. Вот я и схитрил.

Успевший с ней сдружиться Мирон был в корне со мной не согласен. Но кто его спрашивал!

Пообещав ему все кары Перуна, если посмеет хоть что-то вякнуть Наталке, мы двинулись в путь обратно.

— Выпусти меня, медведь!

Устало и скорее вредно, чем злобно фыркнула девушка за дверью.

В дверном проеме замелькала другая фигура. Ратник брата — Добрыня. Добрый охотник и мужик что надо. Не одну битву прошли и охоту. Но сейчас не до тебя мне, родной. Ой, не до тебя...

— Третьяк? Пора уже. Все собрались.

Заломал он непонимающе бровь, узрев меня, подпирающего дверь и беспомощно глядящего по сторонам.

— Ты чего, брат?

Он с тревогой глянул на меня и даже сделал шаг вперед, войдя в избу.

— Ничего, я щасссс... Да твою ж! — именно в этот момент дверь за моей спиной пошатнулась сильнее. Видно, ударила Наталка с помощью какой-то палки. А с виду хрупкая такая она у меня!

Вот правду говорил дед, нельзя бабам верить с виду! Ой, не зря!

— Щас, Добрыня. Щас с женой переговорю и пойду!

— С женой? — он растерянно потер затылок. — Так что, правдой молва ходит, что ты с человеческой бабой вернулся?

— Правдее некуда!

Самодовольно фыркнул я.

— Не слушайте его, не жена я ему! Он лжец!

Крикнула за стенкой Наталка. Ах ты ж паршивка такая!

— Молодинькая небось... оттого и голосливая, — хмыкнул по-доброму бер мне шепотом. А потом громче, чтобы она услышала: — Раз не муж он тебе, так, может, мне женой станешь? М? Чего молчишь, молодка, нас таких свободных и хозяйственных дюжина наберется? Позвать всех, посмотришь?

За стенкой затихли. Кажись, слова Добрыни заставили Наталку переосмыслить свой статус. Хлопнув меня по плечу, с короткой ухмылкой бер вышел из дома.

— Мы подождем около северного ручья, Третьяк.

И чувство у меня такое, что он сбегает, а меня оставляет на растерзание волчице. Честное слово, перед зубром так не дрейфил, как сейчас. Ну не держать же ее вечность закрытой в чулане?!

Сглатываю.

Молюсь коротко праматери и, отойдя от двери, хватаюсь за ручку, дабы открыть.

Открываю и тут же примирительно поднимаю лапы перед собой. Сначала надо признаться, что грешен, а уж потом просить прощения и пытаться договориться!

Хотя, помнится, нянюшка в детстве тоже мне обещала: «Что бы там ни было, Третьяк! Как бы сильно не оплошал, не гневи богов ложью, приходи к нянечке и скажи всю правду как на духу! Нянечка тебя не тронет!»

Агась, не тронет! Так, бывало, по заднице всыпет, неделю стоя за столом кушал. И ничего меня жизнь не учит!

У Наталке в одной руке не пойми откуда взятая кочерга, волосы растрепались, мои так запавшие в душу черные очи пылают огнем Перуна. Щечки зарумянились. Хороша, чертовка! Даже пылая праведным гневом хороша!

— Есть моя вина, признаю сразу благочестиво! Только выслушай!

От моей молвы она недоуменно вскидывает угольные бровки и еще сильнее хмурится.

— Ты меня как дуру за нос вел!

Шепчет не столь злобно. Точнее, гневно, но я вижу и проблеск обиды на дне темных очей.

— Не как дуру...!— вырывается у меня, и я больно кусаю свой проклятый длинный язык. Будет тебе, Третьяк, здесь сидеть и лясы точить! Ты мужик! Давай сразу к делу! — Ты пойми меня, милая, я ж не просто так, я тебя как жену привел сюда! Если бы не этот чертов вандас, то я бы все сделал по правилам! У семьи твоей тебя сосватал бы!

Больно куснув нижнюю губу, моя маленькая красавица устало вздохнула.

— Как верить твоим словам, медведь? Как? Ты бы поверил, будь на моем месте?!

И мне бы покаянно вздохнуть и пристыженно отвезти взгляд в сторону. Но я-то смелый, мать мою медведицу за лапу!

— Я бы, будь на твоем месте, черноокая. Такому ладному беру вообще себя отдал... Ай, за что?!

Больше от внезапности, чем от боли вскрикнул, растирая бок. Кочерга в ручке Наталке приняла грозную форму боевого оружия.

— Паршивец, а?! Еще спрашивает, за что?! — Она снова замахнулась на меня, но моя лапа ловко перехватила «грозное» оружие в воздухе, а вторая ухватила черноокую за талию, притянув к себе.

Губы ее сладкие мой рот отыскал сам, наверное, инстинктивно, как младенец титьку матери. Накрыл своими и как поцеловаааааал. Так что она вначале забилась испуганной птичкой в моих загребущих руках, а потом размякла, как весенний мед под солнцем.

Мммм... вкуснота какая.

Где-то сбоку раздался характерный звук упавшей кочерги. А девичьи руки крепко легли на мои предплечья. Смущенно и растерянно на меня смотрели черные очи.

— Ты жена мне, Наталка, самая настоящая. Помнишь, я тебя кусал в лесу?

На миг нахмуренный лоб недоуменно растянулся.

— Так понарошку же!

Боги, какая святая невинность!

— Ну... Это, может быть, ты так думала. А я и боги приняли наш брак как настоящий.

— Ты кругом меня обманывал. — грустно выдохнула она, опустив ресницы вниз. Нет-нет-нет, не бывать меж нами никаких грустных вдохов!

Мягко ухватил за подбородок, заставил глянуть на меня. Да, вкрадчиво произнес, чтобы вбила в свою светлую головушку и не думала о дурном.

— Не по-людски вышло. Ведомо мне это. Мой косяк. Но за остальным, милая, не серчай, но моя ты и всё! Не отдал бы никому и не отдам. — Легкие блики испуга заиграли на дне безгранных глаз, и я поспешил большим пальцем огладить бледную щеку. — Не надо, милая, пугаться. Чую я, что и ты ко мне неравнодушна. Так зачем упираться? Судьба у тебя такая, быть бером любима.

Я сильно жалел, что оставляю ее одну со всеми дурными мыслями и страхами. Но вроде как Наталка меня поняла, пусть еще и дуется. Эх, было бы все так легко, как кажется. Мирон за ней присмотрит, конечно, но...

— Что за игры опять, Третьяк?! Правда люд городит, что ты человеческую девку приволок сюда! Забыл правила?!

С Громом мы разменялись по дороге у ручья, мужики во главе с Добрыней, узрев нас «не дружелюбно» настроенных напротив друг друга, влезать не стали. Оставаясь у ручья.

— Не девку, а жену. — Упрямо глянул брату в глаза. Пусть он старше меня на восемь весен, но норовом мы с Громом были схожи.

Поморщившись, как от тухлятины перед носом, брат ухватил меня за плечо и навис надо мной несокрушимой скалой.

— Сбрендил?! Мать и тебя и ее заживо сожрет! Забыл что ли?! Человеческие бабы — табу! Вертай обратно, пока лихо не случилось!

— Она жена мне. Перед богами жена. Слыхал, Гром? Никуда возвращать я ее не буду.

Брат недовольно покачал головой, сжав плотно зубы, процедил между ними:

— Вертай, дуралей, сказал! Как вождь тебе указ даю! Это мое последнее слово! Дважды повторять не буду!

Будто серпом по яй... по сердцу прошлись его слова. Как вождь, значит? Выходит, когда меня сорвал у черта на рогах, чтобы я тебе занозу из задницы вытащил, то «по-братски», а теперь вспомнил, что вождь!

— Я отныне, господин, с женой одно целое. Сам меряй, раз нужен тебе такой охотник, как я, в племени, то будь добр, уважь и мою суженную. Ну а если нет, то не поминай лихом и бывай!

Очи Грома заметали молнии, но будто от удара после моих слов он дернул головой и отшатнулся. От бессилия сжал кулаки.

— Мать не благословит и не примет этот союз.

— Мои заботы.

— Девчонку хотя бы пожалел... — протянул он осуждающе. — Наши же заклюют ее!

— Я ее любить, а не жалеть буду. А наши... Пущай только тронут!

— Ну смотри, Третьяк, дело твое...