Черноокая печаль

Глава 13

Беры о чем-то спорили. Рьяно и недовольно жестикулировал Мирон, пока Третьяк, уложив руки на груди, лишь хмурил толстые рыжие брови. Жаль, что Леля не одарила людей острым слухом, подобно зверям. А еще и нюхом. Ведь учуяв меня на неблизком расстоянии, спорившие медведи разошлись. Я только и уловила, как напоследок Третьяк показал из-под тишка кулак Мирону и тихо, но с обещанием угрозы шепнул тому:

— Только попробуй мне!

Мирон фыркнул. Несогласно покачал головой. Будто говоря всем своим жестом: «Ты не прав» или «Мы еще пожалеем». От меня свой взгляд светлых очей, как и последние дни нашего путешествия, спрятал.

Я отчетливо ощущала в коротких мгновениях, когда все-таки ловила его взгляд, вину на их дне. Но понять, откуда тянутся ее корни, не могла. Вот и сейчас Мирон подхватил кинжал с земли и, тихо ворча себе под нос, скрылся в лесной чаще.

— А...

Открыла было я рот спросить. Но меня мигом заткнули упреком.

— Опять ты в холодной воде плескалась! Замерзнешь ведь! Заболеешь! Мне потом лечить тебя! А я тупой как валенок в этом премудром деле!

— Ничего не холодная. — Заворчала в ответ, пока он привычно кутал меня в свой плащ. И пусть солнышко во всю грело, но ткань, подбитая мехом, приятно согревала кожу. После купания и вправду стало чуть зябко.

Ну не признаться в этом беру! У них слишком тонкий нюх, дабы позволить ходить немытой и не быть раскрытой! А он мне слишком сильно стал мил, чтобы позволить себе такое!

Вот и мучаюсь. Тем более, что проклятые дни настали. И мне вдвойне стыднее перед обоими медведями.

— Третьяк, а нам еще много идти?

— Есть еще малость.

Неоднозначно фыркнул он, не поднимая взгляда от тесемок плаща на груди моей. С усердием, до высунутого краешка языка, он их связывал в премудрый узелок.

Мысли заполонили его вихрятую головушку. Мне ли это было не заметить? За столько ночей и дней путешествия я уже стерла взгляд об его фигуру. Вот и сейчас, нахмурив высокий лоб, поджав губы, он о чем-то мерковал.

— Случилось что?

Робко коснулась я его плеча. Призывая глянуть на меня. Третьяк и глянул, только не одарил привычной улыбкой. Серьезно так заговорил:

— Слушай, Наталка, тут такое дело...

И тяжко вздохнул.

— Ты чего, Третьяк? — Я попробовала улыбнуться. — Не пугай меня! Говори же!

Шутливо толкнула его в плечо. Только легче уж дуб с места сорвать, чем этого богатыря пошатнуть. Широкие ладони легли на мою талию, густые брови сошлись на переносице. Он очень аккуратно подбирал слова.

— Не надо тебе пугатся ничего... пока я рядом. — Сказал уверенно, а потом снова отвел взгляд к густым зарослям весеннего леса. — Тут повсюду перевертыши бродят. Лес как-никак.

— Беры?

— Ну и беры тоже, — промычал он в ответ, а потом рукой почесал затылок, рассматривая мои руки и упорно уводя взгляд от моего. — В общем, мужики! А ты красивая такая, ладная. Вот они и пускают на тебя слюнки!

Молвил он со злостью, будто хотел выколоть глаза каждому.

— Съесть они меня что ли хотят?

С легким испугом вопрос покинул мои уста. На что Третьяк вначале глупо моргнул, а потом усмехнулся.

— Да не едим мы людей, глупенькая. Да и в тебе одни косточки да косы. Откормить бы надо сначала... Ай, за что?

Обиженно потер он свой бок, аккурат где я мгновением ранее его ущипнула. А ничего тут меня оскорблять!? Я, знаете ли, не из княжьих хором повылазила!

— Будет тебе, милая, на меня обижаться, — обнял он меня снова. — Я же пошутил!

И все же я сложила руки на груди и демонстративно развернулась к нему спиной. Косами захлестав по лицу. Точно зная, что меня сейчас мягко и нежно обнимут сзади. Лукавила я чутка. Не так уж сильно и приняла к сердцу его шутку.

Просто хотелось с ним... вот так. Шутить. Дурачиться. Обниматься.

— Ну так зачем ты про перевертышей вспомнил?

Поинтересовалась я, когда бер отпустил подбородок на мое плечо.

— Кхм... ты можешь им приглянуться. Надумают еще умыкнуть в лесную чащу, и поминай как звали.

— Ну так скажи им, что я мужнена жена. Сам же говорил, что бер на замужнюю не глянет.

— Говорил, — тяжко вздохнул бер. — В этом и вся соль, черноокая. Для перевертыша главный соратник кто?

— Ээээ... зверь?

— Его нюх, милая. Нюх. А ты, Наталка, не пахнешь как женщина, принадлежащая мужчине. Ты чистотой пахнешь. Елью и медово-молочными оттенками невинности. И это надо как-то исправить.

Я внутренне похолодела. Скинув с себя руки медведя, резко развернулась к нему лицом. И отошла на пару шагов назад.

— Погодь... так мы... то есть ты хочешь...

Я не могла подобрать нужных слов. Все было в порядке. Я не остерегалась Третьяка и его прикосновений, где-то внутри чуяла, что не навредит. Но только один намек на близость. На самую настоящую. Как желчь потекла густой рекой по горлу.

На коже расцвели призрачные следы рук тех самых недонасильников, от которых меня спас Светослав. Я снова окунулась в тот день. В безпомощность. В предательство. В позоре и боли.

Меня трогали. Лапали. Причиняли боль. Унижали. Убивали...

Я затряслась.

— Черноокая, ну что ты? Ну что ты...

Третьяк подался вперед ко мне, но я умоляюще и испуганно выпятила перед собой ладонь.

— Нет!!! Не надо, не подходи... Молю... Не надо... Не трогай меня.

— Я не сделаю тебе ничего плохого, милая. — примирительно проговорил он.

— Ты же знаешь? Разве я вредил тебе ранее? Мы столько времени в пути, разве я... Тебя обидел чем?

Не сделал. Не обижал. Не унижал ни словом, ни делом. Но воспоминания, как проклятые рубцы на душе. Прикоснись, и словно опять полоснули лезвием по больному.

Встряхнув головой, я отбросила дурные помысли и страхи. Поймав жалобный взгляд бера, полный смятения и непонимания, почувствовала себя клушей неблагодарной. Он и вправду не виноват. И не заслуживает подобного отношения.

Вот и сделала маленький шажочек ему навстречу. Правда, еще не зная, как объясниться. Но зато и канул он мне в душу, что сам был готов укрыть меня собой.

Я сделала всего один шажок, а он три мне навстречу. Аккуратно потянулся одной рукой к моей талии и потянул к себе ближе. Внимательно следя за моим выражением лица. Будто боясь допустить те вольности, что снова побудят во мне страх.

Костяшки пальцев бера нежно огладили мою впалую щечку.

— Я никогда тебя не обижу, черноокая. Богами клянусь.

Не было сил глядеть ему в глаза.

— И против воли не возьму.

Дрожь прошлась ледяным табуном по телу. И скрыть ее мне не удалось.

Не возьмет и не обидит. Я и сама знаю, без разных клятв перед богами. Да только говорить с ним об этом духа еще не напаслась. Вот доберемся до Белоярска, и погляжу, что скажет мне бер. Не хочу себя тешить напрасными мечтами. Чревато это. А то они чаще всего и не сбываются.

— Зачем ты начал говор о моем запахе, что чуют перевертыши? — уныло молвила я, сворачивая наш разговор в другое русло. Да робко глянула в голубые очи. — Его можно как-то поменять?

— Можно. — меня мягко поцеловали в чело, защекотав кожу мягкой бородкой. — Мужнену жену легко определить по запаху.

— Запах сношения... — густо покраснела я, отпустив веки на миг. Все сюда и поворачиваеться! Аррр, черти!

— И по нему тоже. — не стал отнекиватся Третьяк. — Но есть и другой способ заявить на самку права.

— Это какой такой?

Мое изумление было приправленой надеждой. На любые другие способы я была готова! Третьяк ответил не сразу. Коротко о чем-то поразмыслив, он наконец выдохнул.

— Самец кусает самку, пускает в ее рану свою кровь.

Его пальцы с щеки нежно прошлись по шее, очертив ключицу поверх тесемок плаща. Кажись, я знаю и примерное место укуса.

— Это больно, да?

Обреченный, но на все согласный вздох покинул мои уста.

— Самую малость, черноокая.

Меня притянули к широкой груди и нежно, даже как-то по-родному что ли, погладили по макушке.

— Я очень аккуратно, Наталк. Лишь немного поболит. Зато точно никто не полезет.

Ну раз аккуратно.

— Тогда не тяни, — одним движением я растянула узел на тесемках плаща и перехватила добротную вещь до того, как она рухнула на землю. Аккуратно собрала плащ вдвое на одной руке, а второй оттянула горловину плаща. — Кусай.

— Ты мне позволяешь?

Глаза бера хищно заблестели. Но они же человечицу не едят. Он мне сам говорил.

— Да.

— Перед богами?

Зачем-то уточнил он, и я, слегка бестолково порхая ресницами, слегка замедленно кивнула.

— Скажи.

Меня мягко ухватили за подбородок, заставив глядеть прямо на него.

— Перед...м...богами.

Надавив слегка пальцами на подбородок, меня развернули лицом в сторону, утробно пророкотав:

— Ммм...умница моя.

Укус. Он и вправду был не таким болючим, как я предполагала. Куда сильнее вгоняли в маков цвет мягкие губы бера, что зацеловали рану, и горячий язык, что ее обслюнявил.

Я таяла в его руках. И совершенно этому не противилась.

****

На ночлег мы остались там же, сегодня никуда не спеша. Да и я, если не лукавить перед богами, не так уж сильно и тянулась уже в Белоярск. Глупая мысль не давала мне покоя ни до зари, ни после. Мне хотелось подольше растянуть эту дорогу до дивного города с белыми скалами. И не пугала меня ни жесткая подстилка из веток ели на голой земле, ни походная еда, ни холодная вода в ручье, коей приходилось умываться. Рядом с ним было просто...хорошо и спокойно.

Третьяк только что скрылся в темной густоте лесной чащи. Только ссадил со своих колен, на которых баюкал после укуса. Как маленькую!

Не успела я испугаться отсутствию бера, как из зарослей вышел хмурый и недовольный Мирон. Шлепая босыми ногами по покрытой росой траве, он опустился на лежак напротив меня. При этом светлые очи бера мигом зацепились за мое плечо. На котором еще краснела кожа вокруг следа от острых зубов Третьяка.

Что-то недоброе и осуждающее скользнуло в глазах бера напротив. Что я невольно прикрыла шрам ладонью, невзирая на легкую боль.

— Что-то не так?

— Укусил все-таки.

Досадно и в сердцах фыркнул Мирон, хрустнув веткой, что попала ему под руку.

Недобрый знак, полоснуло по моему сознанию. И я снова спросила:

— Что не так, Мирон?

Непонимание и обида давила на сердце. Все сильнее ощущалось то, что от меня что-то скрывают. Но что именно?

Аплотно сжав челюсти, бер прям бухнул в костер целую охапку сухих веток. Он злился. Сильно. Но на что? Почему то, что мой запах изменился, его так корежит?

Что с ним не так?

Или со мной?

— Да не молчи ты!

Прикрикнула на него с досадой, поднимаясь на ноги. Бер взъерошил русые пряди, что успели отрасти до плеч. И тоже поднялся на ноги. Нас разделял лишь костер между нами и плотное ощущение недосказанности.

Он все не решался. Хмурил брови, желваки играли по щекам, и кусал нижнюю губу. До крови. Сжимал и разжимал кулаки.

Внезапный стон и крик вдали привлек мое внимание. Я дернулась, прислушиваясь.

— Слышишь?

— Ветер шумит.

Брякнул он чуть дерганно.

Стон повторился, и сквозь ветер я услышала вполне себе человеческий крик о помощи. И женский плач.

— Помогите!!!! Добрые л...люди...!!!

— Да нет, это крики. — сориентировалась я и, ловко перепрыгнув лежак, бросилась на зов.

— Наталка, стой!

Рявкнул позади бер, только меня было не остановить одним приказом. Проснулся давний инстинкт, что отложился складной печатью аккурат у сердца. Лишь по одному стону и голосу я наловчилась понимать, насколько худо бедняге.

Как и сейчас, я отчетливо слышала страх и боль в голосе бабы.

Закат еще не утащил за собой все блики солнца, окрасив небо ближе к кромке леса в ярко-розовые и красные блики, а чутка выше тянулось плотное ночное полотно.

Не совсем как днем, но еще было видно вокруг. Чему я и была рада. Отчетливо слыша, как топчет вслед за мной землю бер.

У самого берега реки на гальке лежало тело. Густая кровь хлестала из него, как из подводного ключевого сосуда. Несчастный еще бился в агониях да трепетался, словно рыба, брошенная на сушу. Но все тщетно. Я чуяла приторно-сладкий запах смерти. Душа его ушла.

Возле безобразно изуродованного тела полулежала женщина. Укрытая кровавыми полосами, она то ли стонала, то ли плакала. Мерно раскачиваясь.

Упав перед ней на колени, я тут же прижала ладонь к перемазанному кровью лбу. Она была дернулась, но все свои силы она растеряла на крики и зов о помощи.

— Тихо-тихо... — баюкала я ее своим голосом. — Ну что ты, милая... Успокойся. Все хорошо. Я сейчас помогу.

Сердце медленно, неохотно перестало бешенно биться в груди от моего голоса. Она перестала истерить и абсолютно обессиленно откинула голову назад, смотря в звездное небо устало и без всякого интереса.

— Надо... уходить. Он вернется.

— Кто он?

Непонимающе шепнула я.

— Проклятый демон. Проклятый... — ее уста были едва способны хоть что-то молвить. А очи то и дело искали разорванное тело.

Я принялась за дело, где-то краем глаза заметив мельтишающего за плечом Мирона. Вскоре к нам прибежали другие люди. Видать, местные. Из селения у извилистого бережочка реки.

— С юга же напал, паскуда, пару раз...

— Мы вашему вождю вестника послали... Всё рассказали.

— Сказал, поможет... Да куда уж... Считай, 12 уволок в свою берлогу, скотина такая.

Народ испуганно жался друг к другу, держа факелы наготове, и всё жаловался Мирону. Тот хмуро выслушивал.

— Сказано ведь было в лес не соваться!

Громко рявкнул он на них.

— Так мы чего? Мы ничего. Сидели и не лезли, — покоянно фыркнул старичок облезлый, а потом кивнул на усопшего: — А вот Лукьяр надрыгался и пошел беды искать. Братца его, охотника, этот демонюга на днях умокнул. А Агафья, чего с ней взять, за мужем побежала! Остановить... Едва ли живехонькой осталась сама.

— Агафья, ты меня слышишь?! Слышишь?

Я слегка похлопала ее по щекам. Крови много потеряла она. И я со страху пережала ей нить разума, вот ее в сон и тянет.

— Найдите мне у вашего целителя отвара из порезной травы. Да поживее! Кровит она сильно!

— Так нема у нас целителя, девонька! — рядом присел рослый мужичек, с жалостью глянув на несчастную: — Чай, не в округе Белоярска живем!

С насмешкой фыркнул он. Меня от напора страха и злости переклинило. Вот я и рявкнула:

— Тогда где же мы?!

— Так в Лесной Дубраве, на южной заставе княжеств. В трехстах верстах от Белоярска.

Меня как будто резко окунули под лед. Рука безвольно соскользнула с раны бедняжки, а я медленно развернулась к Мирону.

Сельчане ему что-то еще говорили, жаловались. Но он смотрел только на меня. Медвежий слух четко уловил то, что услышала я мгновение ранее.

И если бы он сказал, что это шутка. Но нет.

Бер пристыженно увел глаза в сторону.

Все это время, почти один старый месяц, они уводили меня от Белоярска на север. Целенаправленно скармливая ложь. День за днем.