Черноокая печаль

Глава 3

Глава 3

— Вот отсюда мы и пойдем разными дорожками, милая. На сердце мне неспокойно отпускать тебя одной, Наталка. Может, послушаешь ратника, да с нами пойдешь в Старогорие? Его там воеводой и смотрящим города назначали, целительница ты хорошая. А там, глядишь, и засватают тебя. Замуж выйдешь.

Раньше так замуж хотелось, прям не было сил утерпеть. А сейчас от одного этого слова блевать охота. Сменились мои ориентиры на жизнь за последние время, точнее, потеряла я их всех. Встряска мне нужна, ласка близкой подруги. Да ее совет.

А то я совсем запуталась и уж не знаю, ради чего жить дальше.

— Спасибо, дед Макар. Но нет. Благодарна я вам всем, и ратнику, и Власу, да только к своим мне надо. Сам знаешь, боевые друзья ближе кровной семьи. Мудрого совета мне надо, да материнского крыла. Да и потом, здесь до Белоярска недалеко, дойду.

— Эх, — недовольно вздохнул дед, но не стал меня ругать. По отечески похлопал по спине. — Ну гляди сама. Твое дело. Ты только коль надумаешь, иль что приключится, знай — в Старогорие тебя примут. Своей внучкой назову, так что ты, Наталка, не дрейфь, прорвемся.

Обнимаю его крепко напоследок и даже пробую улыбаться. Выходит, наверное, отвратно. Рядом появляется Влас, и желваки у него ходят на щеках от недовольства. По-братски приобнимает меня за плечи, с грустью подмечая:

— Я раньше не понимал, как это человеку можно душу распороть. А на тебя гляжу и понимаю, как. Померкла та живая улыбка, милая. Сломали тебя. Надежда моя одна — Матриша, даст боги, она залечит твои раны. Лишь потому и отпускаю. Иначе, клянусь, женился бы!

На сей раз я почти искренне усмехаюсь и пихаю молодца в плечо.

— Да будет тебе, Влас, ты же в Снежинку втрескался.

Парень мрачнеет, отводит взгляд. Ломает губы в улыбке. Только думаем мы об одном. О том, что нет ее больше.

Сунув руку в карман плаща, он достает сверток и сует мне в руки.

— В неоплатном долгу я перед тобой, целительница. Если бы не был привязан к ратнику, пошел бы тебя сопровождать в Старогорие. Но увы... А с нами ты не хочешь. Поэтому прими это.

— Что здесь? — любопытно ломаю я бровь, ощутив тяжесть свертка.

— Считай, что подарок. Раз жизнь прижмет, продашь. А если нет, и хорошо все будет у тебя, то носи и вспоминай обо мне.

— Спасибо, Влас, но не надо.

— Надо. — упрямо молвил он и стиснул меня в братских объятьях.

— Хм... — прокашлял ратник сзади, и Влас от меня отошел, улыбнувшись мне напоследок, ушел к конюшне.

Глянув на этого светловолосого крупного мужчину, я мысленно вновь задалась вопросом: «До чего же дивные создания богов?». Кажется, глыба леденая, а на деле благороднее человека я еще не видала.

Недовольно вздохнув, мужчина шагнул ближе.

— Жаль, Наталка, что ты с нами не идешь. Переживать теперь за тебя я буду. Вроде два дня с тобой путешествовали, да припало ты к моей душе, как родная.

— Да будет вам, ратник. Или, точнее, смотрящий города?

Он хмыкнул, потрепал меня по макушке отцовским нежным движением и присел на лавку рядом, похлопал по ней, и я присела рядышком.

Мы замолчали оба.

— Дочка у меня на пару годков тебя младше. Вот и крошиться сердце в груди от мысли отпустить тебя одну. Люд плохой пошел нынче. Но и удержать не могу. Авось ты права, и там тебе лучше будет.

— Спасибо тебе, Святослав, за всё.

Искренне проговорила, и он лишь махнул рукой.

— Брось, девонька. Ты весь мой полк на ноги поставила за два дня. А люд простой не слушай. Не надо слушать тех, кто ядом плеваеться. Собака гавкает, караван идет. Слыхала приказку?

— Да. — качаю головой согласно и решаюсь попросить мужчину об одолжении в последний раз. — Ратник, просьба у меня к тебе будет. Благодарной буду, коль сочтешь правильным выполнить.

— Говори.

— Я видала, ты с утра со старостой моего родного края балакал.

— Да, знаком я с ним. — подтвердил он кивком головы.

— Так вот, если угодно тебе будет, скажи ему при встрече, что твои солдаты в пруду около моего селенья утопленницу нашли. Молодую, около восемнадцати-девятнадцати весен, чернокосую, в зеленом платье. На руках родинки россыпью. Вы ее с почестями сожгли на погребальном костре. А на шее нашли вот это, — протягиваю ему обычный кожаный шнурок, а на нем голова медведя, вырезана из дерева. Еще дед нам смастерил. Оберег против лесного зверья. Только мой был особенным, у моего медведя одного ушка не было. Дед неосторожно соскреб ножом, зато все знали, что мой. — Вот, пускай отдаст родне, если знает, чья дочь сгинула.

— Ты чего, Наталка? — недоуменно приподнял брови мужчина, аж напрягся от недовольства. — Схоронить себя живьем решила?!

Поджимаю губы, на миг прикрываю глаза. Дабы сдержать злые слова о своей семье. Стараюсь быть холодной. И вроде уже получается.

— Считай, ратник, что это мой подарок на свадьбе младшим сестрам. Пускай вздохнут спокойно и готовят приданное. А мой позор канет в прошлое вместе с моей смертью. Не вернусь я туда уж никогда. Так пускай не ждут.

Не нравилась ему моя задумка. Быть может, посчитал стервой злобной, аль мстительницей. Или бездушной. Да только я была тверда в своих намерениях. Матушку никто за язык не тянул, сама сказала: «Лучше было бы, не вертайся я с войны». Так я исполню ее желание.

Ратник — дело другое. Он человек чести и совести.

— Ладно, Святослав, если не хочешь...

Я было уже убрала руку, как крепкая ладонь грубо ухватила мой шнурок и спрятала в карман штанов.

— Хворостинкой бы тебя обласкать по заднице за такие проделки. Да не отец я тебе. — процедил он сквозь зубы, а потом снова тряхнул головой. — Передам я твои слова. А теперь слушай сюда внимательнее.

И пальцем незаметно показал на караван торговца, который вместе с нами прибыл на этот постоялый двор.

— Это Кариш. Восточный купец. Ушлый гад, да только мой старый должник. Путь он держит к Белоярску. Я уже договорился, найдет он место тебе в одной из телеги и накормит. Ты главное с ним разговоры не веди. И упаси боги, ни на что не соглашайся! Обманет, сволочь! Но в основном доведет сытой и целехенькой до города. Как-то так, Наталка. Вот еще...

Просунул мне в руки небольшой кошель.

— Там грошей немного. Не от скупости моей, да только беду привлекут золото на тебя в пути. Но на хлеб и воду хватит в дорогу, если уж че приключиться.

— Спасибо тебе, ратник. Теперь и я твоя должница. Видят боги, припадет шанс, обязательно отплачу!

— Ты главное дуростей не твори. — поднялся он на ноги и по-доброму мне улыбнулся. И аж помолодел на десятину. — Мужа себе найди, детишек нарожай. И живи. Не за себя, так за тех, кого уже нет среди нас. Долг у нас перед ними.

— Обещаю.

— Вот и договорились. Береги себя, целительница.

— И ты себя , ратник.

****

— Ты главное не теряйся ..лала. смотри мне , не успеешь на караван , ждать не буду.

Цокнул языком чужеземе , осмотрев меня купеческим глазом с ног до головы. Меня аж дрожь проела. Но я стоически прикусила языка. Говорила ему уже пару раза , что не Лала я , а Наталка. Но он кажись из упряство называл меня именно на своем наречие.

Ну и пусть я не гордая, мне главное до Белоярска добраться. А там я его на родном языке и пошлю его обратно...в его Чужеземье!

Скромно усевшись на краюшек половицы приковоной к телеги , стала расматривать как его подопечные грузят мешки да сундуки. А сам важный пан купец коршуном над ними смотрит и все поцокивает языком , ругаеться то на одного то на другого. Те ему в лицо помалкивают, но стоит Каришу увернуться спиной , как у них вмиг язык развязываеться.

Чудные такие , что они , что наши. Наречие разные а лицемерие одно и тоже. Кто-то пронил сундук на землю зацепившись плечом за другого , что нес мешок. В итоге ткань мешка распоролось и зерно , золотимтыми, крупными горошиными потекло по земле. А сундук жалобно скрипнув треснул с боку , отткда посыпалась черная муть, чем то похожая на маленькие зернышки размером с песчинки.

Узрев это Кариш посерел от гнева двинулись на них , крича и размахивая руками. А те олухи от горя обвиняя друг дружку и вовсе принялись драться. На зррелище повылазили с постоялого двора все обитатели да работники поглядеть. Под общий крик и гам, я не сразу сморозила , что из дома раздаеться женские крики.

Пока на порог вихрем не вылетел крупный мужик с русыми волосами до плеч. Растерянный, в одной рубахе, без штанов и босой.

— Там роженица. Повитуха нужна!

Но народ ликовал от драки, не обратив ни на что внимания. Пока не раздался мощный звериный рык. Все затихли мгновенно. У русоволосого выступили клыки. Не человек. Перевертыш. Должно быть, волк аль медведь.

Драчуны так и замерли, повалив купца, потому как в распале драки утянули и его в замес.

— Повитуху сюда, живо!

Рявкнул он, и местные переглянулись с опаской.

— Так... Феврония в соседнее село ушла. Там жена кузнеца рожает.

Тихонько пролепетал кто-то сбоку. А я тихонько затаилась на месте. Не лезу я с недавних пор не в свои дела, помогая люду направо и налево. Хватит, допомогалась.

— Так она целительница! — неожиданно громко фыркнула грудастая подавальщица, с которой Влас исчез на конюшне. Вот тебе и прилетело, Наталка. — Я видала, как рану лечила солдату вчера!

Не успела я и пискнуть, как русоволосый ухватил меня за шкирку, как нашкодившего котенка. Потащил на постоялый двор.

Дотащив до роженицы, толкнул вперед, а сам назад на два шага отошел.

Тут уже назад не сдать, у молодки воды отошли. Куда уж там тянуть, придется принять роды.

Бросила ему принести всё, что надо, и засучила рукава платья.

Восемь лун и две семицы — не самый лучший срок. Но и не таких спасали. Главное — не мешкать.

— Слышь, а ты точно повитуха?

Неожиданно поинтересовался этот рыжеволосый, лохматый мужик, что восседал возле роженицы. Ну как восседал, она его крепко держала. Чтобы не убег.

— Нет. Я целитель.

Моей холодностью и раздражительностью можно было лед резать. Но он как-то не допер. Блаженный, что ли?

— Не похоже что-то. Точно целительской науке обучена?

Прищурился, подавшись вперед. И глазеньки эти голубые так свысока глядят, что так и зачесалась рука затрещиной его одарить.

— А ты точно не желаешь самому принять роды?

Предложила я, раз мы такие «опытные», да на истинных целителей насмотрелись.

— Я?

Подавился воздухом рыжеволосый, распахнув голубые, как летнее небо, глаза, и тут же яростно помотал башкой. Одарив улыбочкой в конце.

— Да нет. Ты целительница, тебе роды и принимать.

Убежать вздумал, паршивец! Да только кто ему дал?

— А куда ты это намылился, папаша?

На сей раз за локоть ухватила его я. Едва ли усадила на место. Огромный, как горище.

Нахмурив светло-каштановые брови, он тут же недовольно фыркнул.

— Да не отец я дитя. — Раздражённо повел плечом, опять подрываясь на ноги. — Вот он, — ткнул подбородком на лежавшего чуть поодаль без сознания мужика на полу, — отдыхает!

Только не было мне до него дела. Сейчас главное роженице помочь. Все шло привычно, как и всегда. Рожениц на моем веку было предостаточно. Война войной, а дела плотские никто не отменял. Да и Матриша оказалась для нас хорошим учителем. Она хорошая повитуха.

— Так я пошел.

Неожиданно бодро проговорил рыжеволосый и решил сделать ноги. Да меня одну с роженицей бросить. И я бы справилась, не впервой. Но чисто из вредности решила преподать ему урок.

На целительницу я, видите ли, не схожа!? Умник!

— А ну стоять!!!

— Аааа!

Рявкнули мы с роженицей обе. А светловолосая роженица и вовсе для надежности ухватилась за его широкую лапищу. И то правда, пущай пострадает маленько.

— Тебя как звать-то?

Поинтересовалась я, устроившись на коленях удобнее меж ее ног. Просидеть здесь придется долго. Бывают, кто быстро разрождаются, а бывают, кто до ночи или слейдушего утра.

— Меня Третьяк.

Фыркнул голубоглазый незнакомец, и я тут же раздраженно повела плечом.

— Не тебя, дуралей.

— Ляля... — прохрипела на выдохе роженица. И снова закричала: — Аааа!

— Что ж, Лялька, поработать тебе сейчас придется. Ты главное не бойся и дыши, поняла меня? Вот и умница. Дыши и, когда я скажу, попробуй ребеночка вытолкнуть. Ну-ка вдох-выдох, вдох-выдох, вдох. Тужься!

— Ааааа!

Сконцетрировавшись полностью на бедняшку, пытаясь нащупать ее душевную ниточку боли, я ухватилась мысленно за нее. В родах тут вообще дело тонкое. Сильно зажимать эту нить нельзя, иначе она перестанет тужиться и дитя толкать, и то задохнется в утробе матери. Но если боли невыносимые, чуточку можно зажать.

Мера — глава всего, только если меня постоянно будут отвлекать, я, возможно, ее перешагну. И тогда быть беде!

— Вот тут всё... что велели принести.

Вот как они сейчас. Сцепив зубы от раздражения, я сдержанно кивнула им. Снова прикрыв глаза и мысленно пытаясь отыскать упущенную нить. Попутно раздав поручения.

— Хорошо. Уберите всех отсюда, что бы не мельтешили пару часов по таверне.

— Поняли.

Фыркнул мужик, а сами сидят и дышат мне в спину. Вот ведь олухи!

— Брысь!!!

Все рванули на выход, и наш рыжий знаток в целительном деле за ними, но Лялька не была готова его опустить. И я даже смекнула почему. Это особенно встречалось у детей. Мы еще на фронте заметили, если зашивать или исцелять их в одиночестве, у них от страха боль сильнее кружит голову. А если кто сильный рядом, как будто делишься болью с ними.

У нас в полку кузнец был — дядя Моша. Высокий, волевой старик, походил на перевертыша. Так мы его звали, когда детишек лечили, он их за ладошку ухватит, и они плакать переставали. Верили, что он своим молотом все зло истребит. Жаль, что это ему самому не помогло. Сгинул он в битве.

— Куда?! — рявкнули мы с девахой вместе. И рыжеволосый, недовольно поджав губы, усадил свой зад на место.

А у меня все понеслось. Кругом. Как оно и должно быть. Как и бывало много раз до этого.

— Аааааав?!

— Тужься!

— Давай, Лялька! Не спи, ты нужна своему ребенку! Давай, милая, еще немножечко.

— Не могу!

Только в конце я просчиталась, сильнее надавила на ниточку, мимолетно задев узел, что вел ко сну. Она начала засыпать. Черти!

Я принялась на нее кричать. А мужик и вовсе побледнел. Но не растерялся, принялся ее похлопывать по щекам и трясти.

Не помогло, пришлось «уговаривать» ее. Тяжело было оставить малый таз без присмотра. Здесь бы повитуху, но ничего, справлюсь. Вошла в ее сон грубо, возможно, пару дней бессонница мучить ее будет. Да по-другому нельзя.

— Ты можешь, милая. Силы у тебя есть...

И смогла ведь! Какого богатыря родила! Крикливого. А голубоглазый-то вроде задом отполз назад, а сам нос свой любопытный в сверток с младенцем сует.

Смешной он такой.

Вроде и грозный мужик, а ведет себя как мальчишка.

Прогоняю его на улицу, а сама берусь за послед. Хватит ему на сегодня геройств, насмотрелся. Начувствовался. А то сейчас и его придется в чувства приводить.

А он и не спорит, уходит почти вприпрыжку.

— Справилась ты, Лялька. Молодчинка. Как сына назовешь-то?

Спрашиваю чуть позже, когда общими усилиями с подавальщицей мы ее отмыли и устроили в кровать, а маленький человек доверчиво спит у мамкиной груди.

— А ты бы как назвала?

Неожиданно интересуется она в ответ. Уставшая, зареванная, но счастливая. И что-то внутри жжет. Нет, замуж не хочу. А вот ребеночка — да. Вот такую крохотную малютку, что доверчиво жалась бы ко мне.

— Наверное, Юрас. Непоседа твой сынишка, не дотерпел еще две семицы.

Ляля улыбнулась краем губ, губами прижалась к светлому пушку на макушке.

— Юрас... Пусть будет Юрас.

Со спокойной совестью оставив новоиспеченную мать со своим дитем, я поспешила покинуть постоялый двор. Да только беда-печаль ожидала меня во дворе. Никакого Кариша и его каравана и в помине не было. Расспросив мужиков, что неподалеку ошивались, я и вовсе растерялась — ушел, а меня бросил.

— Так как только у Ляльки схватки начались.

Вот тебе и помогла, бедняжка, Наталка.

И как теперь мне до Белоярска добираться?