Черноокая печаль

Глава 28

— Наталка, ты чего не ешь? Аль не по вкусу мясо? Жесткое? Вроде олень попался не старым. Я за ним еле угнался...

Гляжу на нее, а у самого ком в горле. Паршиво на душе у меня, только она и спасает, не будь Наталки рядышком, даже не ведаю, что бы сделал от тоски и печали.

Добро со мной обходились белые. Уважительно. С ними, плечом к плечу, я еще повоевал в нижнем ущелье змей и в горах Хельги. Ловкие воины, что не уступали нам ни в силе, ни в мастерстве, ни в благородстве.

Но не мои они побратимы. И всё тут. Мишка внутри словно среди чужаков себя чует. Выть охота на луну по-волчьи. Да одна Наталка — отрада моему измученному сердцу.

— А ты почему не ешь?

Тихо спрашивает она, робко глянув из-под ресниц на меня. Последние два дня она у меня необыкновенно грустная и задумчивая. Хотя поначалу ей у белых несказанно понравилось. Я корил себя за то, что сразу не взял меры в родном клане, видя, как мать ею пренебрегает. Надо было ее к Ганне приставить, к другим благородным и добрым самкам с добрым сердцем.

Тогда быть может сейчас бы не оказался в чужом краю. А так я вероломно решил, что мать побесится, но все равно примет мою волю. Я позабыл, с кем имею дело... Она отца своих детей не пощадила. Уж меня тем паче...

— Да ем я! — черезчур весело фыркнул я, громко фыркнув и ухватившись за ложку, зачерпнул больше тушеного мяса с грибами, отправляя себе в рот. Но Наталка окончательно оставила ложку в сторону, а потом, уложив локти на столе, опустила взгляд, явно решаясь со мной заговорить. Да вот смелости, видать, еще не зачерпала.

— Что-то стряслось, милая? Обидел кто?

Я и позабыл о еде, серьезно глянув на нее. Надо вытрести из нее всю правду, а то она та еще молчунья сердобольная. С нее станется снова сидеть молчком, пока я и не ведаю, что мою печальку обижают.

— А ну быстренько все как на духу выложила!

Строго потребовал я, внутренне напрягаясь. Только от одной беды отцепились! Что еще произошло?!

— Я тут... краем ухом услышала, что... — прикусывает нижнюю губку измученно, побуждая во мне совершенно другие желания, кроме того, дабы узнать всю матку-правду. Ох ты ж моя красавица! Ну как мне от тебя оторваться! Залюблю сегодня. Мммм... Так, Третьяк, соберись! — Что, принимая службу в чужом клане, бер должен отречься от своего родного.

Все мое игровое настроение вмиг испаряется. Желваки заиграли по щекам, и я недовольно поджимаю губы, выжидающе устремив взгляд на Наталку.

— Ну и какой "дятел" тут мимо пролетал?

Она на миг смущенно на меня смотрит, но тут же распахивает такие желанные мною уста.

— Не в этом дело, Третьяк...

Но до меня быстро доходит, что общими силами мои хитрожопые родственники могли отправить разжалобить Наталку только одного бера. К чьему слову она бы не просто прислушалась. Но и сразу же пожалела меня.

— Мироха, зараза такая.

Вырывается у меня от осознания, что это точно был он! И Наталка тут же испуганно распахивает ресницы, возмущенно глянув на меня. Я аж проникся, честно слово!

— Да не имеет значение, кто сказал! Мне обидно, что не ты! Разве мы не повязаны браком, Третьяк!? Разве не жена я тебе!

— Жена. — согласно кивнул я, не уходя на попятую. — Только зачем тебе это знать? Лишний раз тревожиться? Пустяковое дело!

— Не делай так! — неожиданно, будто ужаленная в свой красивый миленький зад, Наталка подпрыгивает на ноги и хлопает ладошами по столу. Лишь ручкам своим больно сделала.

Но вся пылая праведным гневом, она невольно напоминала мне грозного мышонка, что требует правды у кота. Еще и возмущенно округлые щечки румянцем покрылись. Так, а о чем она там говорила...

— Я вижу, как ты тоскуешь, как тебе больно. Они же твоя семья, ты не можешь от них...

— Моя семья — ты!

Отрезаю я быстро и не раздумывая, вмиг растеряв весь жар возбуждения. Ну что за гадство, ммм?

— Но Третьяк... — жалобно потянула Наталка, вмиг обогнув стол и встав напротив меня. Она ласково положила ладошки на мою бородатую моську. — Я не хочу, чтобы жертвовал частью себя ради меня. Твои братья, ты же к ним очень привязан.

— Как привезался, так и развежусь. — фыркнул я мрачно, обнимая округлые бедра и подтянув к себе ближе. Дабы уткнуться носом в ее живот. Тонкие пальчики заскользили по моим волосам.

— Любимый мой, тебе больно уже сейчас. А когда боль скользит в твоих голубых очах, мне реветь охота.

Обнимаю ее крепче, потеревшись щекой о ткань платья, пропахшие лесом и елейником. Ради нее, ради ее благополучия, я готов это стерпеть. Да, я смогу... Но ей говорю другое.

— Брось, Наталка. Пройдет время, и все забудется.

— Не забудется. — тяжко выдохнула она, продолжая пропускать пряди волос через свои пальцы. — Раны, причиненные близкими, не дают о себе забыть. Имея дурной нрав, гнояться и болеть.

— О чем ты? — я уловил в ее голосе вселенское одиночество, щедро приправленное грустью. На миг мне показалось, что нащупал этим разговором тот самый узел, что давит на ее сердечко, погружая мою красавицу в вечную печаль.

Подняв на нее очи, я слегка отвел голову назад, уловив любимые темные глаза, но не убрал рук с манящих бедер. Не хочу отпускать. Тем более сейчас.

Тяжело вздохнув, Наталка прикусила нижнюю губу. Не-не-не... никаких там отговорок и молчанок. Устроив ее к себе попкой на колени, я ухватил пальцами точечный подбородок, повернув к себе личиком. Нежно огладив большим пальцем линию челюсти.

— Говори, милая. Мне ты можешь довериться. Что за твои секреты обошли меня стороной!

Она невесело хмыкнула.

— Я всегда тебе доверяла и не лгала, в отличие от тебя. — Тычет мне пальчиком в грудь. Но тут же опускает его вниз. — Но один секрет я все-таки надеялась, что уйдет со мной в могилу.

Хмурю брови, словив ее ладошку, и крепко сжимаю.

— О чем же ты, печалька моя? Ты что-то умолчала от своего любимого мужа?

Она тяжело вздыхает.

— О таком не принято говорить жениху аль мужу. А любимому и вовсе стыдно. Но... — Она досадливо прикусывает губы, робко глянув мне в очи, потом жмурится и выпаливает: — Я тебе солгала, Третьяк, не сирота я.

Отводит взгляд, страшась глянуть в мои очи, и ломает пальцы в руках. Выдает:

— Вот так вот... Есть у меня и мать, и кровные сестры.

Не такая уж страшная ложь. Облегченно выдыхаю. Я уж себя вообразил черт знает что... Но с языка срывается любопытство:

— Почему же ты мне молвила до сегодняшнего дня другое?

Наталка вся сжимается, я чую ее боль и обиду. Прижимаю к своей груди, глажу по точечной спинке. Проходит время, прежде чем она начинает говорить:

— Я воевала, Третьяк. Почти три зимы сначала на южном фронте, потом у Солянки, аккурат неподалеку от вас. Не по своей воле я на войне очутилась, но старалась совестно делать свое дело и сохранить свою честь девы. Когда меня забрали из отчего дома, мать не пререкалась. И мое жалование за годы моей службы тоже ей приходила. Я была не в обиде...

Печалька жмет плечиками, слегка прикусив собственные уста.

— Все понимала, старшая сестра была при детях. А после меня еще две девки. Всех кормить надобно. Отец сгинул в море, еще до того, как меня забрали. И я... не думала, что, вернувшись домой, меня туда не примут.

— Погодь. — Что-то внутри перекрутилось, мой голос хрипел, но инстинктивно я чуял, что ей сейчас нужна поддержка и безграничная ласка. Посему глубже вдохнул и понизил голос до вселенского спокойствия и безмятежности. — Что значит «не примут в отчий дом»? Как это?

Она постыдно прикусила сильнее губу, почти до крови, чутка отстраняясь от меня, даже не рискнув глянуть в мою сторону.

— Девок воевавших по возвращению в родных краях называют походными шлюхами. Что обхаживали дружинников князя. Женихи отказываються от бедняжек, а родители спешно выдают замуж, дабы замять позор. Меня ожидало в родном тереме участь не лучше.

— Тебя пытались насильно выдать замуж?

Мой голос охрип, от одной мысли, что другой мог назваться ее мужем. Другой бы сейчас держал ее на коленях, быть может, уже бы зародил в чреве печальке свое семя, весь мир перед очами краснеет. Зверь внутри подымается на дыбы, злобно оскалившись.

Никому.

Никогода.

Не отдам.

Только моя.

Надо взять себя в лапы. Не пугать своей привязанностью, душительной любовью. Она человечьего рода. Не медведица. Не поймет. Испугается. Но Наталка так сильно занята своими переживаниями, при этом стыдливо уводя от меня очи, что и не замечает, как толстые жгуты сосудов, словно змеи, подступили под кожей от гневного бегущего потока крови.

— Пытались... — Вздыхает и морщит личико от отвращения. — За старика, он был старше и мамки, и папки. Я с его дочерью в детстве в куклы играла. Мать взяла у него взаимы на свадьбу сестер младших. Их должны были сосватать, но я вернулась с войны. И семьи женихов быстро перехотели родниться с семьей «казармной шлюхи».

— Не смей называть себя так!

Прежде чем подумать, мои пальцы ухватили ее за подбородок, силой заставив глянуть на меня. Ей, наверное, больно! Поразила меня мысль, и я смягчил захват.

— Ты воевала наравне с мужиками. Хрупкая девочка, как тростинка. Спасала их. Сколько мужей, отцов, братьев и сыновей вернулись благодаря тебе и другим целительницам. Да ради всех богов! Вы и моих побратимов спасали, как вас за это можно осуждать?!

— Тем не менее это так... Молодые девки и столько мужиков, грех сплетням не зародиться.

С болью улыбнулась она мне.

— Война — это бесчестье, смерть, боль. Люди, загнанные в капкан смерти, не хуже зверей. Даже если что и случилось... — Спотыкаюсь на слове, потому как действительно солгу, если скажу, что не видал подобное. Снасильничать девку на войне — дело немудреное. И много чести не надо. Паршивее всего, когда свои же насильничают. Видал и не такое. — Не ваша вина, если такое случилось.

— А мамка моя считала по-другому. — Слезинки крупными горошинами стекали по ее впалым щечкам. — Так и сказала мне в лицо: «Лучше бы ты и не возвращалась живой». И сестрицы на меня злобно смотрели, что замуж не смогли выскочить изо меня.

— Ты поэтому сбежала?

Она, болезненно сжимаясь, тяжко вдохнула. Задыхаясь слезами.

— Н-нет... Меня... Я... не... могу... сказать... Я...

— Наталка... Глянь мне в очи! — Ухватив за плечи, я крепко ее тряхнул. Словив ее потухший взгляд. — Говори!

Шепнул тихо, но с легким хрипом приказа, от которого ей было не увернуться.

— Меня хотели снасильничать... — Мертвым голосом выдыхает она. — И мои... односельчане... проходящие мимо... не вмешались.

Все внутри меня вмиг леденеет. Вспомнилось, как поначалу она от меня отпрыгивала, как от прокаженного. Думал, играет... А она...

Боги! Как же они ее перепугали!? Чуть не сломали! А если бы довели дело до конца? Она же дуреха такая слабенькая, укоротила бы себе век, и всё! Как бы я ее нашел тогда? Как бы обрел свое счастье?

Не сказав больше ни слова, я прижал ее к своей груди крепко-крепко, молча раскачивая на руках, как младенца.

Убью любую падаль, которая хоть однажды косо на нее посмотрит. Просто сотру в порошок!

Мы долго так просидели. Она, щечкой прижимаясь к моей груди, то и дело всхлипывала, пока слезинки не иссякли.

Молчание было не тягостным. Мы просто вконец обнажили души перед друг другом и теперь, казалось, получили ответы на все ранее мучившие вопросы.

— Знаешь... — Подняв мою черноокую на руки и уводя на ложе, уложил ее на перину, сам лег рядышком. — Я долго не мог принять то, что отец покинул нас ради другой женщины. Я видел, как страдал по своей Озаре Мирон в тени ее мужа. И для меня любовь показалась скорее карой небес, чем даром.

— Видно, поэтому боги направили меня в тот день у того трактира. — Хмыкает моя печалька, шмыгнув покрасневшим носом. Глажу румяную щечку. Улыбаюсь краем губ.

— Я благодарен им за это. И теперь мысленно прошу прощения у духа отца. Истинная любовь заслуживает такие жертвы.

— Не надо жертв, милый. — Узкая ладонь Наталки легла аккурат у моего сердца. Покрасневшие глазеньки поймали меня в свои сети. Не отвести теперь взгляда. — Я не хочу, чтобы ты мучился вдали от них. Не хочу! Чтобы наши дети росли так, будто их родители сироты! Пусть моя родня от меня отреклась. Но твои братья... Что Гром, что Тихий, что Мирон... Они никогда от тебя не отрекались!

Сердце пропустило удар. Наши дети... Придет день, и моя суженная понесет от меня. Даст боги, родится крепкий, здоровый медвежонок аль медведица. Кудрявенькая, с огромными очами, как у мамки своей. Нежная, как весенний цветок. Мало ли паршивцев будут за ней ухлестывать? Не дай боги, я полягу в бою. Аль буду ранен! Аль не замечу! А там, Наталка верно говорит, Гром мигом оторвет причиндалы всем «дерзким», кто к моей доченьке полезет. Потому как моя дочь — это и их дочь. А их дети и для меня родные.

А если не одну дочку Леля подарит? А если...

Боги, Наталка права. Пускай белые и дружелюбны со мной, но я бер. Рожденный среди медведей, и всю жизнь прожил с ними. Не вмоготу мне будет вдали от них защищать свое сокровище.

— Что же нам делать, милая?

Тяжко выдыхаю я, огладив пальцем ее лоб.

— Туточки тебе приглянулась. А там ненавистный клан, воспоминания дурные.

Наталка улыбается краем губ, пытаясь быть беззаботной. Только чую я, переживает.

— Мирон сказал, что у границы твоего клана есть пара охотничьих домиков. Может, сперва туда...?

-— Ох, ты ж моя душа! — Прижимаю ее к себе плотнее, наслаждаясь любимым запахом. — Ты прости меня, печалька.

— За что?

Робеет она с вопросом. Я лишь невесело хмыкаю.

— Горюшка ты глотнула изо меня. И опять я тебя тащу за собой в пучину...

— Тшшшш... — Указательный девичий пальчик накрыл мои уста, призывая молчать. И я послушно затыкаюсь. — Все прошло, Третьяк. И хвала богам! А ты... Ты просто никогда меня больше не покидай. Молю лишь об этом.

— Никогда.

Клятва срывается с уст, и я тут же ими накрываю рот любимой. Пальцы уже добрались до пояса платья, развязываю его.

Вот так вот, милая, не стесняйся стонов... Нашу клятву надо скрепить.

Дорогие друзья! История Наталки и Третьяка подходит к финишной прямой! Знаю, для многих это возмутительно, так как некоторые властолюбивые медведицы не получили сполна по заслугам, но всё будет только уже в другой книге цикла. А пока нас ждут еще две главы с этой прекрасной парочкой и их заслуженное счастье.

А вас приглашаю почитать третью книгу цикла про старшего брата Третьяка — Грома.

Каждый раз, когда мне казалось, что война закончилась, ко мне приходил новый враг. Я просто хотела спокойно жить. Вздохнуть свободно и отложить лук и стрелы в сторону. Но батюшка, коему стало угодно признать меня, своего бастарда, решил по-другому. Теперь я младшая наследница Долины Черных Беров. Прямая угроза единственной наследнице, рожденной в законном браке. Столкнув нас лбом ко лбу с сестрицей, батюшка решил исчезнуть. Оставив меня на растерзание своей жены и свиты. Но всё изменил проклятый уговор о дружбе с северным кланом Бурых Беров. Им была обещана невеста дома моего кровного отца. И теперь я жена Бера Грома, вождя клана Бурых. К добру ли? Перун знатно посмеялся, когда связал браком Грозу и Грома!