Гнев изгнанника

Глава 1

Лисица

Фи

25 июля

— Эй, я не могу снова сесть в тюрьму!

Слова Атласа Колдуэлла не достигают моих ушей. Я даже не думаю о том, что меня могут арестовать.

Однако он боится не наручников. Он боится оказаться в тюремной камере в ожидании, пока наши отцы внесут за нас выкуп и будут не менее разгневаны, что, честно говоря, я считаю скорее их проблемой, чем нашей.

Они уже должны были к этому привыкнуть.

Проблемы – это практически наше врожденное право.

Это привилегия бунтарей, переданная нам от предыдущего поколения. Хаос течет в наших венах. Это наша сущность.

— Заткнись и беги! — кричу я, и звук царапает мое горло.

Мой большой палец быстро нажимает на брелок гораздо больше раз, чем нужно, открывая машину. Мигающие фары и громкий писк желтого Camaro отражают мое паническое состояние.

С каждым шагом я сокращаю расстояние между собой и неминуемой гибелью, настолько сосредоточенная на том, чтобы не сломать лодыжку, мчась в ботинках на платформе, что готова притвориться, будто за мной не гонятся пять накачанных футболистов.

— Фи, клянусь богом, я убью тебя, если ты тронешь мою чертову машину! — кричит Текс за моей спиной, звуча скорее как подросток, нежели чем студент второго курса университета.

О, я сделаю даже больше, чем просто трону твою машину, придурок.

Вечеринка, с которой я убегаю, как летучая мышь из ада, все еще в разгаре в отсутствие ее хозяина, который пытается меня догнать. Музыка гремит на тихой улице, эхом раздаваясь по одинаковым домам. Я уверена, что жители этой улицы привыкли к выходным вечеринкам Текса Мэтьюса и вместо возмущений просто купили себе наушники с шумоподавлением.

Летний ночной воздух ложится как бальзам на мою липкую кожу, я бегу к припаркованному американскому внедорожнику, который совершенно не догадывается о хаосе, надвигающемся на него.

— Блять! — шиплю я, открывая дверь и ударяясь голенью, когда пытаюсь залезть на водительское сиденье. С синяком разберусь утром.

— Фи, в следующий раз трахни капитана шахматного клуба, — хрипит Энди, хлопая пассажирской дверью. — Или, я не знаю, буквально кого угодно, кто не является лучшим нападающим в штате Орегон.

— Я не планировала угонять его машину, пока он мне отлизывал, — возражаю я, дрожащими руками вставляя ключ в замок зажигания.

Хотя я и ненавижу эту марку автомобилей, но звук двигателя заставляет мое сердце биться чаще, а мощный гул вибрирует в костях.

Дверь практически отрывается от машины, прежде чем Атлас с его ростом в сто восемьдесят пять сантиметров заваливается на заднее сиденье, от чего автомобиль начинает трястись.

— Гони, гони, гони… — бормочет он, его ноги все еще свисают за дверью, когда я переключаю передачу.

Мои вишневые волосы развеваются через окно, когда я опускаю стекло, и на моих губах расцветает улыбка, когда я смотрю на своего бывшего… бывшего парня? Нет, это слишком большая честь для него. Он был всего лишь трехдневной интрижкой, которая быстро переросла в ошибку.

Ни один секс в мире не стоит того, чтобы терпеть такое огромное эго и неспособность понимать намеки. Если бы я хотела переспать с капитаном лакросс-команды, я бы просто сделала это.

Он знал, как обстоят дела. В Пондероза Спрингс все знают о моей репутации. Я не вступаю в отношения. Я получила прозвище «лисица» не за свою миловидность.

Понимаете, у меня есть некоторый аппетит к мужским сердцам. Выжить в моем хаосе просто невозможно.

Мне нравятся неправильные решения. Быстрые машины. И секс.

Все, что лишает меня чувств.

Текс несется с холма, а его дружки гонятся за ним по пятам.

— Фи! — кричит он, его темные волосы сливаются с ночным небом. — Не смей…

Парни такие идиоты. Потому что знаете, что мне хочется сделать в такой ситуации?

Рискнуть.

— Поцелуй меня в задницу, ублюдок, — кричу я радостно, отъезжая от обочины, высунув руку из окна и высоко подняв средний палец. Все это время Атлас барахтается на заднем сиденье, пытаясь закрыть заднюю дверь, чтобы не выпасть.

Визг шин заглушает пустые угрозы Текса, когда я открываю дроссельную заслонку, и весь воздух всасывается в двигатель, когда я нажимаю на педаль газа до упора. Этот мудак может угрожать мне сколько угодно. Мы оба знаем, что он не тронет меня.

Очевидно, папа меня отругает, но в том, что твой отец – городской судья, есть и свои плюсы. Никто не осмелится заявить в полицию на Королеву Бедствий Пондероза Спрингс.

Потому что все боятся Рука Ван Дорена.

Что только доказывает, насколько они все чертовски глупы. Достаточно одному из них набраться смелости и сдать меня, и все узнают, что судья не спустит мне это с рук. Мне бы пришлось ответить по всей строгости закона.

Мой отец многое из себя представляет, но не является нечестным человеком.

Если не брать в расчет конструкцию этой машины, нет ничего лучше этого чувства. И я не имею в виду угон, хотя это тоже чертовски приятно. Это адреналин, который дает двигатель; это трепет, пронизывающий мои вены; осознание того, что я контролирую всю эту мощь и давление под капотом.

Никто никогда не поймет, насколько я это люблю, потому что они не росли в тех же условиях, что и я. Слова «быстро ехать» впитались в меня, как дождь впитывается в корни дерева.

— Энди, от меня все еще пахнет травкой? — протяжно спросил Атлас, просунув голову между водительским и пассажирским сиденьями, весь пропахнувший марихуаной.

Моя сестра лениво откидывает голову в сторону, уткнувшись носом в его лохматые волосы цвета чернил.

— У тебя два варианта, чувак. Либо ты переночуешь у нас и стащишь какую-нибудь одежду Рейна, либо влезешь через окно к Эзре и помолишься, чтобы родители тебя не поймали.

— Блять. Блять. Блять. Я же сказал им, что больше не буду ввязываться во всякие глупости, — он в отчаянии проводит руками по волосам. — Когда мой отец сегодня вечером закопает меня под землей, боже, пожалуйста, почистите историю поиска моего браузера. Моя мама ослепнет, если увидит эту дрянь.

Из моего рта вырывается неприятный звук, что-то среднее между фырканьем и смехом. Я знаю Атласа всю свою жизнь. Буквально. Его семья живет по соседству с моей с тех пор, как я была маленькой. Я почти уверена, что нет ни одной фотографии с моего дня рождения, на которой бы его не было.

Тем не менее, я никогда не пойму, почему из всех нас, детей, именно его все называют Святым. Я буду до последнего вздоха утверждать, что это звание должно принадлежать прелестной Норе Хоторн, но, черт возьми, никто меня не послушает.

— Твои сексуальные наклонности в надежных руках, — улыбается Энди. — Честное скаутское.

— Блять, — возражает он, качая головой. Краем глаза я вижу, как он тыкает в нее указательным пальцем. — Клянись Стиксом.

Соленый прибрежный воздух обдувает мое лицо, запах океана наполняет мой нос, когда я смотрю на них. Их указательные пальцы переплетаются, скрепляя обещание, более священное, чем коронация папы римского. Клятва, которая началась задолго до нас, и которую мы переняли от наших отцов и дядей.

В детстве это казалось глупостью – не доносить друг на друга, кто съел печенье перед ужином или кто на самом деле разбил мячом окно на кухне тети Лиры. Но чем старше мы становились, тем важнее становились и наши обещания друг другу. Каждая наша клятва – это еще один замок на цепи, которая связывает нас с самого детства.

Я поворачиваю налево, увеличивая расстояние между нами и домом моего бывшего. Музыка гудит, из динамиков играет одна из моих любимых групп, болезненно напоминая мне, что мой телефон все еще подключен по Bluetooth к этому куску дерьма.

— Хотя выражение лица Текса Мэтьюса полностью оправдало мое неспортивное представление о том, как не нужно бегать, — говорит Энди, перекрикивая гитарное соло Карлоса Сантаны. — Где ты собираешься прятать эту машину? Папа не слепой.

— Думала сбросить ее на дно Тихого океана или с пика, — ухмыляюсь я, представляя, как Текс будет рыдать, глядя, как его машина тонет в черной морской пучине. — Есть другие идеи, Энди?

— Папа тебя, блять, убьет.

— Как будто тебе не все равно, — я бросаю взгляд на пассажирское сиденье и ухмыляюсь. — Ты просто боишься, что я скажу ему, что ты была со мной. Не бойся, идеальная дочь. Я не посмею запятнать твою репутацию.

Моя сестра показывает мне средний палец, улыбаясь и качая головой.

— Заткнись и веди машину.

Андромеда Ван Дорен – воплощение красоты, и я никогда не видела, чтобы она в чем-то не преуспевала. Музыка, искусство, спорт, учеба – список можно продолжать часами.

Она не вписывается в общество, хотя я знаю, что хотела бы. Раствориться в темноте и скрываться, как Эзра. Но она слишком ярко сияет в своей тишине, чтобы ее можно было проигнорировать, от ее изящных губ до веснушек на носу.

Это красота, которую созерцали древние жрицы, такая, что шепчет, а не кричит. Она бесподобная, неземная. У нее есть способность притягивать к себе своим тихим присутствием, необыкновенный дар сопереживать другим, глубина души, которой я всегда завидовала.

Ее существование беззаботно, а мое – чертова битва.

— Мне жаль парня, в которого ты по-настоящему влюбишься, Фи. Ты сразу отрежешь ему яйца или сначала поиздеваешься над ним?

Мои пальцы сжимают руль, нога сильнее давит на газ.

— В следующий раз, когда увидишь, что я разговариваю с мужчиной, переедь меня машиной. Пожалуйста и спасибо. С сегодняшнего дня я принимаю целибат.

— Есть, капитан, — Атлас салютует мне через зеркало заднего вида, прежде чем повернуться к Энди. — Я даю ей три дня.

— Ставлю пятьдесят баксов на двадцать четыре часа.

— Продолжайте нести всякую чушь. Я бы с удовольствием выкинула вас обоих на обочине.

Окраины города размываются, а по обе стороны дороги растут высокие сосны. Когда я была маленькой, мне казалось, что их ветви – это изуродованные руки, которые ждут своего часа, чтобы схватить нашу машину и проглотить ее целиком. Но когда ты растешь здесь, страшные вещи становятся просто причудливыми особенностями, которыми начинаешь восхищаться.

Пондероза Спрингс – это пустынное место, и я выросла в его безжалостном сердце.

Несмотря на все, чего мне стоило быть здесь Ван Дорен, я не позволю стервятникам победить. Они могут забрать все кроме моего дома. Они никогда не смогут отнять мою любовь к нему.

Шум волн доносится до моих ушей, подсказывая, что мы уже близко к дому. Повернув налево, я въезжаю в глубь леса и начинаю сбавлять скорость.

Фары освещают темные железные ворота – барьер, защищающий нашу семью от всего, что таится в Спрингс. Андромеда наклоняется к окну, опираясь на раму, и вводит код.

После того, как кованые ворота распахиваются, остается примерно километр подъездной дороги. Доехав до развилки, я поворачиваю направо. Мне всегда казалось крутым, что мой дом соединен с домом Колдуэллов, и разделяет их только частная дорога. Это значительно облегчало возможность тайком сбежать из дома и нажить себе неприятностей.

Наш дом возвышается над лесом, как искривленный гигант. Особняк в викторианском стиле нависает над густым лесом, его темно-серые каменные стены покрыты ползущим плющом.

В темноте он выглядит угрожающе. Страшный дом, в котором, как можно было бы подумать, обитают монстры. Но внутри? Любовь цветет так, будто должна была расцвести именно здесь и только здесь.

— Надеюсь, все уже спят, — бормочу я, подъезжая к гаражу отца.

Уверена, когда он строил его, он представлял себе это место как своего рода мужскую берлогу. Но даже он не мог представить, сколько времени каждый из его детей будет проводить здесь.

Одной рукой я ввожу пароль на своем телефоне, затем набираю код для въезда в гараж через приложение, и ворота поднимаются, чтобы я могла припарковаться на черном эпоксидном полу.

Я выскальзываю из машины, оставляя ключи внутри, и смотрю, как не к месту в гараже, полном иномарок, смотрится Camaro. На моих губах появляется улыбка, когда я думаю о том, как сейчас злится Текс. Как он будет в ярости, когда узнает, что его любимое сокровище завтра вечером пойдет ко дну.

— Я рискну и залезу через окно Эзры. Пожелайте мне удачи. Отличная работа, Фи. Если что. мое предложение все еще в силе – если тебе нужно, я могу сломать ему нос…

— Я сама разберусь, — перебиваю его я, обнимая за плечи. — Но спасибо.

Я знала, что если позволю ему избить Текса, дело не закончится только разбитым носом. Под его веселой внешностью скрывается часть его души, жаждущая хаоса и насилия, которые естественным образом из него рождаются. Ему это необходимо, но не настолько, как полной ему противоположности, его брату-близнецу.

Атлас – Святой только потому, что Эзра гораздо хуже.

— Я всегда прикрою тебя, Фи-фи-фо-фум.

Я закатываю глаза, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб, а затем взъерошить волосы. Я скрещиваю пальцы, чтобы он упал и сломал ногу, пытаясь забраться на стену своего дома.

— Куда это ты? — спрашиваю я сестру, которая пытается незаметно ускользнуть к тротуару, а не к дому.

В этом и заключается особенность Энди – она тихая, поэтому трудно заметить, когда она исчезает, и еще труднее понять куда.

— В бухту Стикс. Буду утром, — бормочет она.

Всегда гонится за своей тенью.

— Будь осторожна. Я тебя прикрою, если что.

— Ты лучшая.

Я машу ей рукой и закатываю глаза, когда она начинает уходить.

— Да, да. Знаю.

После того как она исчезает из виду, я проверяю, закрыты ли ворота гаража, прежде чем выйти через боковую дверь. Шум океана, прибивающегося к краю моего заднего двора, заполняет тишину, пока я иду до входной двери.

Раньше я, пожалуй, была более осторожной, возвращаясь домой. Раньше я бы даже не стала сбегать из дома. Я бы осталась на выходные и до двух ночи смотрела бы «Доктора Кто».

Я так боялась разочаровать родителей, что даже не могла себе представить, что могу поступить как-то иначе. Я так сильно их уважала и любила, что мысль о том, что я могу их подвести, просто убивала меня.

Теперь я привыкла жить иначе.

Но как бы обыденно ни было разочарование в их глазах, оно все равно каждый раз причиняет мне чертовски сильную боль.

Входная дверь со скрипом открывается, и лунный свет заливает нашу просторную гостиную. Ни звука, меня встречает только тишина. По крайней мере, так кажется, пока я не прохожу мимо кухни и не слышу, как в ночной тишине щелкает зажигалка.

Краем глаза я замечаю пламя, тусклое свечение освещает клубок дыма и татуировку на костяшках пальцев владельца зажигалки. Имя моей матери вытатуировано черными буквами в готическом стиле, как будто миру нужно напоминание о любви моего отца к ней.

— Фи.

Отлично. Ну, блять, поехали.

Я напрягаю спину, что с годами стало легче, но, боже, как я это ненавижу. Запах сигарного дыма ударяет мне в нос, и над головой включается свет, освещая седеющие волосы отца.

— Мы можем поговорить об этом утром? — я снимаю ботинки и швыряю их в шкаф для обуви, слыша, как они с глухим стуком падают на пол. — Я устала.

— Я хочу знать, что произошло сегодня вечером, — спрашивает он, опираясь крепким плечом о холодильник и внимательно наблюдая за мной.

До четырнадцати лет Рук Ван Дорен видел меня насквозь. Он всегда мог прочитать меня как открытую книгу. Даже в юном возрасте на свете не было человека, который знал бы меня лучше, чем папа. И хотела бы я сказать, что не помню, когда это изменилось.

Но это жестокое воспоминание не отпускает меня, сколько бы раз я ни пыталась вырвать его из своей памяти.

Я притворяюсь, что зеваю, и пожимаю плечами.

— Сходила на вечеринку, покурила травку. Утром тебе, возможно, позвонят и скажут, что я угнала машину. На этом все.

— Ты вернешь машину Текса утром, так что мне никто не позвонит, — он поднимает телефон, показывает мне на экране фотографии с камеры видеонаблюдения, отталкивается от холодильника и делает несколько быстрых шагов в мою сторону. — Что я тебе говорил о вождении в нетрезвом виде? В машине были твоя сестра и Атлас, Фи. Ты же умнее этого, малышка.

Ты лучше этого. Ты умнее этого. Это не ты.

Он настолько верит в меня. Его вера в мою доброту, в мою сущность, просто потрясает. Только убийство кого-то на его глазах может изменить его отношение ко мне. Я всегда буду его милой Фи, его маленьким гением.

Я бы хотела, чтобы он начал понимать намеки. Чтобы принял правду, которая находится прямо у него перед глазами.

Его маленькая девочка умерла четыре года назад.

Я – все, что у него осталось.

— Да я лучше перережу себе язык ржавой бритвой, чем верну ему его гребаную машину. Этого не будет, — я скрежещу зубами, бросая куртку на диван. — И я курила на тот момент шесть часов назад, пап. Я была в состоянии сесть за руль.

— Серафина, где мы ошиблись? Где я ошибся? — печаль промелькнула в его карих глазах, и я вижу, как он устал. Устал от работы, от ежедневных ссор со мной. — Я просто хочу, чтобы ты поговорила со мной, малышка. Что бы это ни было, мы разберемся с этим.

Чистая боль на его лице разбивает мне сердце.

Сдайся! Просто сдайся, черт возьми!

Я хочу попросить его просто отпустить меня. Я – безнадежный случай, и чем раньше он оборвет эту нить, тем легче будет всем нам.

— Ты имеешь в виду, когда я перестала быть такой же идеальной, как Энди? Рейна ты тоже ругаешь за подобную херню? Я уверена, что он был на той же вечеринке, где ему отсас…

— Дело не в сегодняшнем вечере, и ты это знаешь, — резкость в его голосе заставляет мой желудок скрутиться. Он зол, и в каждом его слове слышно, как он расстроен. — Дело в твоем поведении последние несколько лет. Твоя мама все время говорит мне, что ты расскажешь нам, когда будешь готова. Что если я буду давить, ты просто замкнешься. Но поступить в МТИ¹ было твоей мечтой, а когда тебя не приняли, ты даже глазом не моргнула. Я знаю тебя. Так же хорошо, как и себя, милая Фи. Это не ты.

Я сдерживаю слезы.

Боже, как я хочу его ненавидеть. Так было бы проще. Но я не могу, потому что он замечательный отец и любит меня. Он любил меня каждый день моей жизни, и именно эта любовь удерживает меня до сих пор.

— Знал, — мой голос полон яда, и надеюсь, что его будет достаточно, чтобы заставить его сдаться. — Ты знал меня. Я не стала такой, как ты хотел. Это твоя проблема, а не моя. Надо было думать об этом, когда подписывал документы об удочерении, чувак.

Папа вздрогнул – самый сильный человек, которого я знаю, вздрогнул, как будто я ударила его.

— Серафина, ты моя дочь с тех пор, как тебе было одиннадцать дней.

— Мне дать тебе медаль за это?

Он сжал челюсти, гнев прятал его боль. Я слишком хорошо его знаю. Возможно, мы и не кровные отец и дочь, но мы настолько похожи, что это гребаное безумие.

— Иди, — он указывает на лестницу, нахмурив брови. — Иди в свою комнату. Ты наказана.

— Мне восемнадцать. Ты не можешь меня наказать, — возражаю я.

— Если ты живешь под моей крышей, ты живешь по моим правилам. Ты пойдешь наверх. И ты вернешь эту чертову машину.

Я закатываю глаза, насмешливо ухмыляясь, когда прохожу мимо него к лестнице.

— Как скажешь, судья.

— В спальню, Серафина. Сейчас же. Или клянусь Стиксом, в понедельник утром ты отправишься на общественные работы, — он не кричит, но его слова звучат будто крик. — Снова.

Моя дверь дрожит, когда я захлопываю ее, запираясь в своей комнате, где нет никого, кроме меня и тишины. Здесь меня никто не видит. Я совсем одна.

Я прижимаюсь к стене, сползая по ней, и даю волю слезам. Мои руки хватаются за волосы, и я тихо рыдаю.

— Прости меня, — шепчу я в темноту. — Прости меня, черт возьми.

Много лет назад я смирилась с тем, что мне придется жить со своим прошлым в одиночестве. Но защищать свою семью становится все труднее, и мне начинает казаться, что мое сердце никогда не было добрым.

Оно всегда было каменным.

Мой отец будет вечно ненавидеть себя, винить за то, что наши отношения разрушились, но это легче принять, чем правду. Я никогда не смогу объяснить, почему мне стало все равно на зачисление в университет моей мечты, и почему я перестала быть с ним честной.

Я никогда не смогу ему это рассказать, потому что правда уничтожит моего отца, а я не хочу быть причиной гибели главы нашей семьи.

Он должен быть сильным, чтобы направлять Рейна и заботиться об Андромеде. У них еще есть надежда. Поэтому вместо того, чтобы сорвать дверь с петель и броситься вниз по лестнице, чтобы извиниться и найти утешение в объятиях отца, как я отчаянно хотела это сделать в течение многих лет, я поступаю наоборот.

Поворачиваю замок на двери.