Гнев изгнанника

Глава 10

Правило

Фи

31 августа

— Просыпайся и сияй! Ну, хотя бы просыпайся. Сиять не обязательно.

Я приоткрываю глаза, и солнечный свет, льющийся с балкона, ослепляет меня. Я переворачиваюсь на живот, зарываясь лицом в подушку, и размышляю, что хуже.

Кошмар, из которого я только что проснулась, или тот, в котором я сейчас живу.

— Дай мне умереть.

— Не могу, сладкая.

— Чувак, сейчас… — стону я, поворачивая голову и щурясь на часы, но без контактных линз все вокруг размыто. Я нащупываю очки и надеваю их. — Шесть тридцать утра. У меня занятия только в девять. Какого черта ты меня разбудил?

Я планировала прогулять учебу, завернуться в одеяло, как буррито, и притвориться больной. Так мне бы не пришлось участвовать в сегодняшней вечеринке в честь Джуда Синклера.

Моя мать испекла гребаное печенья.

Печенье.

— Чтобы он чувствовал себя более желанным гостем, — сказала она.

Я предложила включить отопление в доме – я подумала, что душная жара напомнит ученику Люцифера о его родном доме. Я больше всего на свете хочу, чтобы он туда вернулся.

— Пару часов назад я посерфил, пришел домой, а хлопья закончились. Подумал, что у тебя в кладовой могут быть спрятаны пару упаковок. Ах да, и только что объявили место проведения «Перчатки».

Впервые с тех пор, как я услышала новость о Джуде, в моей груди расцвела радость. Заставляя себя сесть прямо, я протянула руки к Атласу, который устроился в моей комнате, развалившись в кресле, как всегда непринужденный, с ленивой улыбкой на лице.

Он бездумно гладит Галилео, которая лежит на его коленях, не реагируя ни на что. Моя полуслепая кошка не замечает ничего, кроме тепла тела Атласа.

— Дай посмотреть! — почти кричу я.

Атлас послушно бросает свой телефон на мою кровать.

Тот факт, что он сидит здесь, бог знает сколько времени, должен меня беспокоить. Но это Атлас, и почти все, что он делает, не поддается объяснениям.

Неизвестный номер: Риф Смерти. 10:30 вечера. 13 сентября.

— Если это серфинг, то в этом году тебе конец.

Я смотрю на него с игривым взглядом, хватаю подушку и швыряю ему в голову. Он легко ловит ее, его рефлексы оттачивались годами серфинга, и бросает обратно на конец моей кровати.

Надеюсь, блять, это не что-то связанное с водой. Мы проиграли в прошлом году, и я бы очень не хотела это повторять. Отбросы месяцами не затыкались после этого.

«Перчатка» – мой любимый секрет города.

Каждый год Уэст Тринити Фолс и Пондероза Спрингс вступают в войну, и правила просты: ни одна игра не может повторяться, и если ты выбираешь игру, то противник выбирает место. Весь процесс контролируется анонимными представителями из каждого города, обеспечивающими справедливое судейство.

Раньше это происходило как по часам в первый день весны, но когда все вышло из-под контроля и начали гибнуть дети, организаторы стали более осторожными. Теперь дата держится в секрете и объявляется за несколько дней до начала.

Это именно то, что мне нужно.

Отвлечение.

— Вопрос, — говорит Атлас, вырывая меня из раздумий. — Теперь вы будете представлять Джуда как своего брата? Сводного брата? Приемного?

Иногда мне кажется, что он просто говорит первое, что приходит в голову. Без фильтра, без раздумий, просто говорит и надеется на лучшее.

— Если ты и Эзра не собираетесь называть его своим двоюродным братом, я остановлюсь на «таракане», — бормочу я.

«Таракан» – это еще мягко сказано.

Много лет назад, когда я узнала, что Джуд – двоюродный племянник Алистера, я была потрясена.

Это до сих пор бесит меня до чертиков. Знать, что он связан с Колдуэллами так, как я никогда не смогу. Я всегда мечтала о какой-то биологической связи, которая бы соединила меня с моей семьей, а Джуд считает это само собой разумеющимся.

Возможно, это было первое, что я написала в списке причин, по которым я ненавижу Джуда.

— Туше, кошечка, — он ухмыляется, кивая в мою сторону. — Почему он вообще сюда переезжает? Папа – его единственный живой родственник. Я, черт возьми, рад, что не буду жить в одном доме с этим парнем, но это было бы куда более логично.

— Какая-то херня с завещанием.

— Значит никаких семейных и уютных посиделок с братом?

— Я лучше брошусь под машину, — невозмутимо отвечаю я.

Джуд слишком велик для этого дома. Все его сто девяноста пять сантиметров. Ему здесь не место – этот дом, мое пространство, никогда не был предназначен для него.

Я сплю с другими. Мне все равно. Это просто оболочка, которую я используя для получения мимолетного удовольствия. Я трахаю их, прежде чем они трахнут меня. Это мои правила.

А части меня, которые находятся здесь? Они принадлежат моей душе, и никто, особенно он, их не получит.

— Хватит ныть, — голос Рейна раздается по комнате, когда он входит, его белая футболка испачкана в траве и еще влажная, судя по всему, после футбольной тренировки.

Что, черт возьми, сегодня со всеми случилось, что они встали в такую рань ради занятий спортом?

— О, потому что ты рад, что он теперь будет жить с нами? — отвечаю я, поднимая бровь. — Разве не ты угрожал надрать ему задницу на Кладбище две недели назад?

— Не забывай, как он увел его девушку на детской площадке, — вставляет Атлас, его карие глаза весело блестят. — Он целый день плакал из-за этого.

— Я не сказал, что рад. Он подозрительный ублюдок, которого я не хочу видеть в своем доме, — бурчит Рейн, сдвигая кепку назад и опираясь на мой комод. — Я сказал, что твое нытье ничего не изменит. Он будет жить с нами. И нам придется с этим мириться.

— Да уж, слишком много семейных драм для меня, — протяжно говорит Атлас.

Он в последний раз гладит Галилео, прежде чем ставит ее на пол, затем встает, мимоходом естественно взъерошив мне волосы рукой.

В каждой жизни, во всех альтернативных реальностях, именно по этому жесту я буду узнавать Атласа. То, как он ерошит мне волосы перед тем, как уйти – он делает это с тех пор, как мы были детьми.

— Я рядом, если буду нужен, Фи-фи-фо-фум, — говорит он, останавливаясь у моей кровати, из-под его шапки выглядывают черные, мокрые от соленой воды локоны.

— Даже если для всякой ерунды? — ухмыляюсь я. — Например, чтобы прихлопнуть таракана?

Он улыбается.

— Назови мне время и место.

Атлас, может, и думает, что я шучу, но я совершенно серьезна.

Если он думает, что его жизнь здесь будет солнечной и радужной, то пора ему вернуться в реальность. Единственное, и я имею в виду единственное, хорошее в том, что Джуд переехал в соседнюю комнату, – это то, что я могу собирать о нем информацию.

Я могу выяснить, в чем его слабости, что он любит (если его холодное, мертвое сердце способно на такое), и что пугает. Спальни и то, что в них хранится, священны. У него наверняка есть что-то, о чем он не хочет, чтобы кто-то знал.

Что-то, что я смогу использовать против него. Чтобы он держал свой рот на замке. Последнее, что мне сейчас нужно, это чтобы он проболтался за завтраком, а мой отец убил его ножом для масла.

Я смотрю, как Атлас идет к двери, обменивается с кем-то братским объятием и парой слов, прежде чем исчезнуть. Счастливчик, ему удалось избежать надвигающейся на наш дом катастрофы.

Скинув с ног одеяло, я свесила их с кровати. Мое погружение в жалость к себе официально закончилось, так что мой следующий шаг – посмотреть, смогу ли я утопиться в душе.

Конечно, у моих родителей есть деньги, чтобы снять мне квартиру, но они не доверяют мне настолько, чтобы позволить жить одной. Еще четыре месяца назад я думала, что буду в Массачусетсе. На другом конце страны, начну жизнь с чистого листа. Я построила все свое будущее вокруг этого.

Забавно, как жизнь может измениться в мгновение ока. Одно письмо, холодные строки, начинающиеся со слов «С сожалением сообщаем вам, что после тщательного рассмотрения мы приняли решение аннулировать ваше зачисление в Массачусетский Технологический Институт», и заканчивающиеся вежливым «Благодарим вас за понимание».

Мне очень хотелось отправить в ответ письмо с фотографией моего среднего пальца и надписью «Не за что». Но Энди быстро отговорила меня от этой идеи.

Я даже попыталась в последнюю минуту найти место в общежитии в «Холлоу Хайтс», но мне сказали, что все места для первокурсников уже заняты. Декан не делает исключений, поэтому просить тетю Лиру было бессмысленно.

И так я оказалась перед выбором: либо смириться с новым соседом по комнате, либо умереть.

Я направляюсь к шкафу и замечаю, что Рейн стоит у двери, а это значит, что ему есть что сказать. И, если мои догадки верны, меня это разозлит.

— Тебе есть что сказать, или ты продолжишь просто стоять?

— Держись подальше от Джуда.

Я хмурюсь и поворачиваюсь к нему.

Он шутит, да? Но когда я приглядываюсь к его лицу, удивительно похожему на лицо нашего отца, я вижу, что он совершенно серьезен.

Беззаботный, пьяный Рейн с прошлой ночи? Исчез.

На смену ему пришел сверхзаботливый, трезвый придурок.

— Не волнуйся, — презрительно фыркаю я. — Что бы ни пришло тебе в голову и…

— Я серьезно, Фи. Держись от него подальше.

О.

Дело не в том, чтобы защитить меня от Джуда. А в том, чтобы защитить нашу семью от меня.

Слезы подступают к горлу, желчь поднимается из желудка. Я скрещиваю руки на груди, как будто защищаясь от того, что будет дальше. Как будто это может как-то смягчить удар.

— Что ты хочешь сказать, Рейн?

— Что знаю тебя. Одно правило. Папа установил нам одно правило. И это правило скоро станет нашим псевдо-сводным братом.

Не доверяйте Синклерам. Никогда.

Я не помню, сколько мне было лет, когда я впервые услышала эти слова от отца, но я точно знаю, что это был единственный раз, когда я его боялась.

То, что произошло с Джудом, было больше, чем просто секс.

— В ту ночь ты стала предательницей, и тебе нравилась каждая секунда.

Я медленно киваю, сжимая губы в узкую линию.

— И ты думаешь, я решу потрахаться с ним, потому что я саморазрушительная шлюха с низким самоконтролем. Верно?

— Я думаю, что ты эгоистка. Ты одержима желанием причинить боль людям, которые тебя любят. А Джуд – отличный способ это сделать, — голос Рейна – как раскаленные угли, прижатые к подошвам моих ног, и от жара я вынуждена отвести взгляд.

Травма не ограничивается человеком, которому ее нанесли. Ее влияние распространяется и на людей вокруг него, затрагивая всех на своем пути.

Я сделала с моей семьей то же, что Окли сделал со мной. В этом виновата только я. Но боль, которую сейчас испытывает Рейн, лучше, чем возможная альтернатива.

— Спасибо за лекцию. Как всегда, идеальный ребенок, — горькие слова срываются с моего языка, как яд. — Как бы эта семья выжила без тебя и твоего чертового высокомерия?

Рейн и я были близки.

Раньше, а теперь мы живем в настоящем.

Мой брат никому не предан больше, чем нашим родителям, а когда я причинила им боль? Когда я изменилась и не смогла дать вразумительного объяснения почему?

Мой самый первый друг стал мне чужим.

Наша связь разорвалась, сломалась, как хрупкие кости, оставив нас на противоположных концах земли, без возможности преодолеть пропасть и осколки наших отношений под ногами.

Рейн отталкивается от комода, каждый его шаг полон ярости, пока он не останавливается напротив меня посреди комнаты.

— Ты за последние четыре года заставила маму и папу пройти через ад. Вандализм, воровство, ты выбросила все свое будущее в помойку. А они каждый раз, блять, тебе все прощали, — его грудь поднимается с каждым словом, брови сдвинуты от боли и сдержанной ярости. — Можешь считать меня уродом. Мне все равно, но не смей относиться к ним также. Иначе в следующий раз тебе уже никто не поможет.

Я вздрагиваю от его слов, каждое из которых как нож. Старые раны, которые я зашивала окровавленными пальцами, вновь открываются, а слабые швы бесполезно рвутся.

Удар за ударом, мне не остается ничего, кроме как терпеть. Просто стиснуть зубы и надеяться, что когда все это закончится, останется что-то, что можно будет зашить.

Кулаки сжимаются по бокам, слезы наворачиваются на глаза, вызывая жжение от невысказанной боли. Я совершила самое страшное предательство по отношению к Рейну.

Я не его сестра. Я человек, который причинил боль этой семье, и только правда может изменить это.

Кусая губу так сильно, что она начинает кровоточить, я встречаюсь с его взглядом.

— Ты закончил?

— Это все, что ты можешь мне сказать?

— Ты закончил? — я выдавливаю каждое слово, сжимая зубы так сильно, что чувствую, как напряжение вибрирует в черепе.

Он проводит рукой по коротко стриженным волосам и издает звук, больше похожий на рычание, чем на смех.

— Да, Фи. Я закончил.

Дверь с грохотом захлопывается, но еще долго после его ухода продолжает дребезжать, эхом отражая силу его гнева, вибрируя через стены и проникая в мои кости.

Я двигаюсь как робот, ошеломленная и отрешенная, направляясь в ванную комнату, делая вид, что ничего не произошло. Холодный пол кусает мои босые ноги, и это единственный звук в удушающей тишине, пока я не дохожу до душа и не включаю воду.

Я даже не удосуживаюсь снять одежду.

Просто вхожу в открытую стеклянную дверь и падаю на колени под ледяной струей воды, которая обжигает мою кожу, но я не сопротивляюсь этому наказанию. Гладкие камушки на полу впиваются в мои колени, прижимая меня к полу, когда я сжимаюсь в комок, словно под тяжестью всего, что я больше не знаю, как вынести.

И тогда я разбиваюсь на куски.

Рука летит ко рту, отчаянно пытаясь заглушить душащие рыдания, которые рвутся из горла. Другую руку я прижимаю к животу, как будто это может как-то удержать меня, не дать этой глубокой, безжалостной боли поглотить меня целиком.

Меня считают катастрофой, стервой, девчонкой, которой все равно – роль, которую я так хорошо играла в Пондероза Спрингс, что она стала для меня второй личностью.

Но знать, что Рейн видит меня такой? Знать, что мама, папа и даже Энди, вероятно, тоже так думают? Это хуже, чем я когда-либо могла себе представить.

Все, чего я когда-либо хотела, – это чтобы они отказались от меня, наконец-то увидели, что во мне не осталось ничего хорошего. Мои поступки стирают все хорошие воспоминания, которые у них остались обо мне, оставляя только эту катастрофическую версию меня самой.

Это то, чего я хотела. Так лучше – им будет легче двигаться дальше, когда я исчезну из их жизни. Тогда всем будет лучше.

Без меня в Пондероза Спрингс они будут счастливее.

Но от этого боль меньше не становится.