Гнев изгнанника

Глава 13

Одиночка

Джуд

7 сентября

Я вырос в тихом доме.

Тишина тянулась из одного его конца в другой, и я слышал каждый шаг, каждый скрип. По весу и ритму шагов я мог определить настроение отца, даже не видя его. Я знал, какие наркотики он принял, белый или коричневый он выпил ликер.

В этом доме все по-другому. Совсем по-другому.

Не только потолки болезненно белые, а простыни слишком мягкие, как в каком-то гребаном дорогом отеле, которому я бы поставил минус три звезды на Yelp⁷ за чрезмерные старания, но здесь еще и шумно.

Хаотично.

Смех раздается эхом в каждой комнате. Он кричит о любви из каждого угла.

Постоянно слышны тяжелые шаги, дети входят и выходят через парадную дверь. На ужин, перед уроками, посреди дня, просто так. Впервые в жизни я столкнулся с Норой Хоторн в два часа ночи, когда шел в туалет.

До того момента я никогда не придавал значения слухам о том, насколько ее энергетика интенсивная. Нора чертовски пугающая. Я действительно поверил ей, когда она сказала, что отрежет мне член, если я свяжусь с кем-нибудь из семьи Ван Доренов.

Мои мысли прерываются, когда дверь моей спальни с грохотом открывается. В комнату вваливается девушка, каблуки которой слишком высокие для количества выпитого ею алкоголя.

— Грешник? — пролепетала она, на мгновение растерявшись, а затем приподняла брови. — Ах, да! Ты же теперь новый приемный ребенок Ван Доренов? Как это вообще работает, типа после того как твой отец умер…

Стены практически дрожали от музыки, доносившейся с нижнего этажа и проникавшей через открытую дверь.

Я перевернул страницу учебника по социологии, лежащего у меня на коленях, и заскрежетал зубами.

— Убирайся.

— Прости. Больная тема. Друзья все время говорят, что я не умею держать язык за зубами, — бормочет она. — Ладно, на вечеринке становится скучно, а ты выглядишь так, будто тебе не помешает…

Я лениво перевожу на нее взгляд.

— Нет.

Ее брови хмурятся, и в ее выражении появляется намек на смущение.

— Ты серьезно?

— Серьезно.

Неважно, как сильно хорошие девочки из Спрингс любят трахаться с нами, отбросами, потому что это никогда не изменит их отношение к нам. Как будто мы мусор, грязь под их дизайнерскими туфлями.

Мой взгляд опускается на золотое колье Cartier, висящее чуть выше ее груди, а затем снова возвращается к ее глазам. Они красивого голубого оттенка, но меня никогда не впечатляла чужая красота.

Красота скучна, изысканна, химически обработана.

Мне нужен кто-то дикий, кто-то, в кого я смогу впиться зубами. Такая связь, которая кажется ядовитой, когда наполняет твои вены, но на самом деле это лучший кайф, который ты когда-либо испытаешь. Такой, от которого невозможно отказаться, даже если захотеть.

Любовь – единственный наркотик, который я когда-либо хотел почувствовать в своей крови. Я жаждал ее и она разбила мне сердце. Это суть человеческого существования. Вечно желать того, чего мы никогда не сможем заполучить.

— Мои подруги были правы. Ты такой коз… — она останавливается на полуслове, ее лицо озаряется, и она издает пронзительный визг. — О боже, это моя любимая песня!

И вот так она исчезает, выбегая из моей комнаты так же быстро, как и вошла. Это действительно впечатляет, учитывая, насколько высокие ее каблуки.

Я отбрасываю учебник с колен и в отчаянии провожу рукой по лицу. Никогда не думал, что скажу это, но я хочу, чтобы Рук и Сэйдж уже вернулись.

Они уехали несколько дней назад в какую-то долбаную командировку, а их дети решили свести меня с ума.

За исключением Андромеды. Она, наверное, единственная из Ван Доренов, которую я могу терпеть.

Она неразговорчивая.

По утрам мы тихо проходим мимо друг друга, только чтобы взять кофе. Единственные слова, которые она мне сказала, были вопрос, можно ли ей немного моего орехового сиропа. А поскольку она не прожигает меня взглядом, как ее брат, я согласился.

Если бы Рейн мог сжечь меня своим взглядом, я бы уже превратился в пепел.

Каждый раз, когда у этого придурка появляется возможность, он напоминает мне, как он недоволен тем, что я живу в его доме.

Мой ответ всегда один и тот же.

Так же как и я.

Я вылезаю из постели и надеваю джинсы, которые обтягивают мои бедра, забывая о футболке. Я буду сидеть всю ночь над этим проектом, а значит мне придется спуститься вниз, в этот зоопарк, чтобы взять из холодильника Red Bull.

Здесь музыка громче.

Она стучит в стенах, вибрирует в груди, как второе сердцебиение. Снизу доносятся голоса – смех, пьяные разговоры, редкие крики.

Я спускаюсь по лестнице, по две ступеньки за раз, игнорируя группы людей, разбросанных по лестнице, как будто они разбили здесь лагерь. Как только я поворачиваю за угол в главную комнату, меня ударяет запах алкоголя и марихуаны. Тела прижимаются друг к другу, раскачиваются, трутся, и это больше похоже на клуб, чем на гостиную.

Опустив голову, я пробираюсь через толпу наследников и переодетых бездельников, стараясь не обращать внимания на то, как некоторые люди сжимаются, когда я прохожу мимо, и их голоса меняются от высоких возбужденных криков к тихому шепоту.

Я проталкиваюсь через толпу, не отрывая глаз от кухни. Просто возьму то, что мне нужно. А затем вернусь в свою комнату. Все просто.

Просто ведь? Да.

Без отвлекающих факторов? Нет.

Колеблясь и сжимая в руке бутылку наполовину выпитой текилы, на мраморном столе стоит моя самая нелюбимая Ван Дорен.

Громкий свист пронзает мои уши, когда я прислоняюсь к дверному проему, спрятавшись за толпой людей, собравшихся в кухне, чтобы посмотреть на прослушивание Фи в «Coyote Ugly Saloon».

Зажатая между двумя девушками, одетая в темно-красные кожаные штаны, опасно низко сидящие на бедрах, она раскачивается в такт музыке. Группа горячих парней хлопает ладонями по мрамору, подбадривая их.

Самая нелюбимая, да, но, боже, с ней так, блять, весело.

Фи изо всех сил старалась избегать меня после нашей стычки в библиотеке, держась на расстоянии дома и уходя, когда замечает меня на территории кампуса. Я почти уверен, что она даже стала запирать дверь на ночь, отчаянно пытаясь воздвигнуть между нами стену, потому что боится.

Боится того, что я сделаю в отместку за ее маленькую шутку.

Я знаю, что она боится, что я расскажу про случившееся на водонапорной башне, но ей не о чем беспокоиться.

Мы оба пострадаем, если об этом кто-нибудь узнает.

Ее семья. Мое будущее.

— Снимай! — кричит кто-то, как раз перед тем, как другие девушки спрыгивают вниз, исчезая на заднем плане, а Фи продолжает чувственно поднимать свою майку все выше и выше, не обращая внимания на то, что ткань остановилась чуть ниже лифчика, наслаждаясь вниманием.

В любом случае, никто не смотрел на других девушек.

Нет, когда Серафина входит в комнату, она привлекает внимание всех, кто находится достаточно близко, чтобы ее увидеть. Это ее гребаный мир, а мы просто наблюдаем, как он движется по кругу.

Маленькая шлюшка, жаждущая внимания.

Я провожу языком по зубам, когда она опускается на колени, беззаботно откидывая волосы. Мои глаза пожирают вид, поглощая кожу ее обнаженного живота, обтягивающую ткань, покрывающую ее упругую попку, на которую все хотят наброситься.

Включая того извращенца, наклонившегося, чтобы заглянуть под ее юбку. Он кричит ей пьяные слова, и я точно знаю, что он из тех парней, которые не примут отказа.

Я ненавижу ее, но я не позволю ни ей, ни кому-либо еще подвергаться сексуальному насилию.

Я пробираюсь сквозь толпу, проталкиваясь к краю островка, который служит импровизированной сценой.

— Убирайся, — рычу я парню перед собой.

Он поворачивается, с расфокусированным взглядом и раздраженный, пока не понимает, что я крупнее его.

Намного крупнее.

— Да, чувак, она твоя, — бормочет он, опуская голову и исчезая в толпе.

Я поворачиваюсь лицом к Фи, и как раз в тот момент, когда она сгибает тело в форме буквы S, приседая с закрытыми глазами, я обхватываю ее лодыжку пальцами.

Моя челюсть сжимается, когда она открывает глаза.

Зеленые, как морское стекло, мутные и расфокусированные от алкоголя. Осколки стекла, вымытые на берег, сглаженные приливом, но все еще острые, если присмотреться.

— Не порти мне настроение.

Ее розовые губы искривляются в улыбке, настоящей улыбке.

На мгновение, всего на мгновение, у меня перехватывает, блять, дыхание. Легкие с трудом расширяются, мозг забывает, как управлять простыми функциями организма.

Фи улыбается всем.

Эта улыбка появляется нередко. Как солнце, которое восходит каждое утро, даже когда не хочет этого. Фи по натуре – лучик света, где угодно и когда угодно.

Но Серафина Ван Дорен улыбнулась мне впервые.

Я быстро прихожу в себя, сжимая ее лодыжку, ногти впиваются в кожу.

— Не знал, что на студенческие вечеринки нанимают стриптизерш.

Ее глаза сужаются.

Ага, вот и оно.

Ее улыбки могут быть адресованы не мне, но ее ярость? В этом я мастер.

Никакое количество текилы не сможет стереть ее отвращение ко мне. Фи наклоняется ближе, пряди свежеокрашенных рыжих волос падают ей на лицо, позволяя мне почувствовать запах ванили, отпечатавшийся на ее коже.

— Руки прочь, Синклер. За это развлечение ты не сможешь заплатить, — ее голос – ядовитый мед, липкий и сладкий с резкой ноткой, глаза блестят от озорства.

Из динамиков раздается какая-то поп-песня 2000-х, вызывая массовую реакцию людей вокруг нас, которые с визгом бросаются искать кого-нибудь, чтобы прижаться к ним своими пьяными телами.

Фи отрывает от меня взгляд и оглядывается по сторонам, вероятно, пытаясь найти кого-нибудь, кто спасет ее от социального самоубийства.

Серафина Ван Дорен не признает моего существования в присутствии других людей. Она, наверное, скорее отрежет себе палец ножом, чем позволит увидеть, как она разговаривает с Синклером на людях.

Но мне плевать, если весь город будет смотреть, как их королева падает на колени перед изгоем-ублюдком.

Я уже засунул руку в передний карман и вытащил из пачки денег хрустящую стодолларовую купюру. Когда она пытается встать, я дергаю ее за лодыжку, пока она не теряет равновесие, и ухмыляюсь, глядя, как она падает прямо на задницу на мрамор.

Ее рот открывается, чтобы что-то сказать, но я просто тяну ее к краю островка. Одна ее нога свисает сбоку, а другую я закидываю себе за спину, прижимая наши тела друг к другу, соединяя нижнюю часть своего тела с ее.

Я поднимаю купюру между средним и указательным пальцами, опуская взгляд на ее губы.

Соблазн слишком велик, когда ее розовый язычок облизывает пухлые губы, будто их укусила пчела. Медленным, обдуманным движением я провожу купюрой по ее красным губам, оставляя на хрустящей зеленой бумаге след от ее любимой яркой красной помады.

Я опускаюсь ниже, оставляя жгучий след на ее подбородке, и нежно обвожу купюрой изгибы ее шеи. Наши глаза прикованы друг к другу, произнося слова, которые мы никогда не скажем вслух. Я чувствую, как ее дыхание замирает в горле. Уверен, она не хотела, чтобы я это слышал, но до моих ушей доносится тихое хныканье. Пульсация на ее шее совпадает с быстрым биением моего сердца.

Каждый мой вдох липкий, горячий и пахнет ванилью, наполняя грудь жгучей напряженностью, от которой я готов задохнуться. Кончики моих пальцев скользят по мягким изгибам ее груди, прежде чем скользнуть в вырез ее блузки и устроиться между ее грудей. Ладонь моей правой руки ласкает гладкую кожу ее бедра, наконец останавливаясь на ее тонкой талии.

— Станцуешь для меня приватный танец, заучка? — шепчу я сквозь музыку. Страстная мелодия только усиливает напряжение между нами.

Я ненавижу ее, ненавижу ее семью, презираю все, что они олицетворяют. Ненавижу то, как они живут в своем счастливом мире, в то время как я был изгнан и вынужден страдать за поступки, которые я даже не совершал.

Парни из Холлоу вышли из воды без единой царапинки, а у меня остались шрамы.

Но я хотел бы сделать с телом Фи еще больше грязных вещей. Трахать ее, блять, пока ее фамилия не перестанет иметь значение, а когда я закончу, она будет умолять меня сделать это снова. Мой член пульсирует от этой мысли, напрягаясь между нами, и я крепче сжимаю ее бок.

Сквозь туман желания она, должно быть, понимает, что в этот момент власть принадлежит мне, потому что первоначальный шок на ее лице быстро сменяется коварной улыбкой. Ее острые черные ногти впиваются в мои предплечья, ноги сжимают меня, притягивая ближе в молчаливом приглашении продолжить.

Когда ее губы оказываются всего в нескольких сантиметрах от моих, на них появляется злобная улыбка.

— За сто баксов я не продам даже свой левый палец на ноге, — она игриво проводит языком по моей нижней губе, прежде чем наклониться назад. Ее острый красный каблук оказывается между нами, прижимаясь к моей груди и отталкивая меня. — Хорошая попытка, одиночка.

— Интересно, — я наклоняю голову, ухмыляясь. — Я же трахнул эту киску бесплатно.

Глаза Фи злобно сужаются, в зеленых зрачках вспыхивает знакомый огонь. Я готовлюсь к тому, что вот-вот вырвется из ее губ. Она открывает рот, вероятно, чтобы сказать что-нибудь гнусное, что выведет меня из себя, но тут происходит нечто неожиданное.

Ее лицо бледнеет, алкоголь наконец дает о себе знать.

Я практически эксперт в поведении пьяных людей и знаю, что она через секунду вывернет содержимое своего желудка на мраморную столешницу.

— Меня тошнит, — с трудом произносит она слабым голосом.

Я закатываю глаза, сжимая зубы, но в глубине души знаю, что не оставлю ее в таком состоянии.

Это все еще Фи, и последнее, что я хочу, – это помогать ей.

Но я не ублюдок.

Просто мне не в радость это делать.

— Естественно, — бормочу я.

Не задумываясь, я поднимаю ее, одной рукой поддерживая под коленями, а другой – за спину. Ее голова безвольно падает мне на грудь, а дыхание становится поверхностным, и на секунду она замолкает, и это, пожалуй, было самым тревожным моментом.

Серафина Ван Дорен, которая никогда не затыкается, замолчала.

Громкая музыка, толпа людей – все это казалось фоновым шумом, когда я нес ее через хаос, направляясь к лестнице. Несколько пьяных людей пялились на меня, когда я проходил мимо, но мне было плевать.

У меня одна цель: вытащить ее отсюда, пока она не блеванула на чьи-нибудь кроссовки за пять сотен долларов.

Когда мы добираемся до лестницы, я ногой приоткрываю ее дверь и вхожу внутрь. В комнате темно, но не настолько, чтобы я не мог разглядеть ее кровать. Я осторожно – мягче, чем она заслуживает, – опускаю ее на кровать.

Фи проваливается в матрас и тихо стонет, борясь с головокружением.

Карма за мою гребаную машину.

Сначала я включаю лампу на ее тумбочке, чтобы найти бутылку с водой, которая, возможно, здесь есть, но затем мое внимание отвлекает книжный шкаф слева от меня. Я хмурю брови, просматривая корешки книг, прежде чем вытащить одну из ряда.

На некоторых страницах есть закладки, каждая из которых украшена ее неаккуратным почерком.

Мне кажется, что в теле Фи живут два разных человека.

Я ставлю «Астрофизику для занятых» на место, стараясь не задеть стопки бумаг, лежащие сверху. Покачав головой, я беру маленькую машинку LEGO и верчу ее в руках.

Вот она, та лисичка, которую видит мир, в обтягивающих кожаных брюках и крошечных топах, ходячий вызов с дерзким язычком.

Но есть и другая ее сторона – это пространство, принадлежащее девушке, которую я встретил у водонапорной башни. Та, у которой над столом висят медали с научной выставки, а на стенах – плакаты с различными надписями, от «Время – это нечто нестабильное» до «Наука и повседневная жизнь не могут и не должны быть разделены».

Так королева Спрингс – ботаник. И в тот вечер она паниковала не из-за высоты.

Это было что-то настоящее.

Я отхожу от полок, пряча в карман машинку LEGO, собираясь уйти и оставить ее в покое, когда ее голос прорывается сквозь тишину.

— Тебя не должно быть здесь, — бормочет Фи, и с ее губ срывается смешок, когда она переворачивается на спину. — Сводный брат – это слишком громко сказано. Ты скорее просто таракан. Паразит.

Я закатываю глаза, слушая ее пьяный лепет. Даже в таком состоянии она меня ненавидит.

Приятно это знать.

— Да, я уже ухожу, — говорю я, направляясь к двери. — Не хочу, чтобы твоя сторожевая собака набросилась на меня, когда увидит меня здесь.

Последнее, что мне нужно, – это драться с пьяным Рейном Ван Дореном.

Я уже собрался уходить, когда ее голос заставил меня остановиться, мягкий и невнятный, как будто она хочет сказать что-то, чего не должна говорить.

— Они даже не моя настоящая семья. Ты знал об этом?

Это не секрет. Все знают, что она приемная. Эта семья никогда не пыталась это скрыть. Но я не ожидал, что она заговорит об этом сейчас, когда развалилась на кровати, слишком пьяная, чтобы удерживать свои обычные стены.

— Да, — медленно выдыхаю я. — Я знаю, что ты приемная.

— Поэтому я здесь чужая, — она слегка выдыхает. — И никто не видит, что я совсем одна.

Я останавливаюсь у двери, положив руку на косяк. В ее голосе слышна пьяная, полуосознанная честность. Которая ранит, потому что ты знаешь, что она исходит из глубины души.

Одинокая? Что она может знать об одиночестве?

Я поворачиваюсь, опираясь на дверной косяк скрещенными на груди руками.

— В любой момент тебя окружают как минимум два человека. Ты – полная противоположность одиночеству.

Фи слегка икает, ее вишнево-рыжие волосы растрепаны, она прижимается к подушке, закрыв глаза, и бормочет:

— Ты не понимаешь, каково это – быть в комнате, полной людей, и знать, что никто из них тебя не знает. Никто тебя не видит. Вот о каком одиночестве я говорю.

— Быть одиноким – это часть нашей жизни, принцесса, — резко отвечаю я. — Ты привыкнешь.

Я стискиваю зубы, стараясь сохранить суровое выражение лица и не обращать внимания на девушку, которая разваливается на глазах. Она – лишь вихрь проблем, которые мне не нужны.

Она одинока. Замечательно. Как и многие другие люди. Как и я.

Это не делает ее менее избалованной и привилегированной Ван Дорен, плывущей по жизни, как будто она владеет этим миром, в то время как я с трудом держусь на плаву.

Но эта трещина в ее броне заставляет меня почувствовать любопытство. Достаточно сильное, чтобы остаться здесь еще на немного и понаблюдать за ней, как за головоломкой, которую я не могу разгадать.

Это не значит, что она мне нравится.

— Я знаю, — бормочет она, ее слова тихо проскальзывают сквозь туман алкоголя, и она устало зевает. Ее губы искривляются в слабой, кривой улыбке, почти игривой. — Это энтропия.

О, это будет интересно.

Я хмурю брови и спрашиваю:

— Что это, черт возьми?

Ее глаза полуоткрыты, ресницы касаются щек, она смотрит в потолок, погруженная в пьяные размышления.

— Естественное состояние вещей. Со временем все приходит в беспорядок. Так устроен мир – он движется к хаосу. Ты привыкаешь к тому, что ничто не стоит на месте. Одиночество – это просто часть разрушения. Часть беспорядка, в который мы все в конечном итоге попадаем.

Лицо Фи освещено тусклым светом лампы, она выглядит мягче, чем я когда-либо видел. Потому что сейчас она не пытается защитить себя.

Она просто пьяная девушка, бормочущая о вселенной и ее смысле.

Я внимательно смотрю на нее, пока она говорит. Ее плечи напряжены, тело сжато, как будто она пытается сделать себя меньше, менее заметной.

Это сильно отличается от девушки, которая заставляет всех обращать на себя внимание, когда входит в комнату, словно окутанная огнем и горячими углами. Но сейчас она выглядит так, будто пытается исчезнуть.

Это не та девушка, которая процветает в хаосе. Это кто-то, кто тонет в нем.

— С нами то же самое, — продолжает она, теперь ее слова немного невнятные от усталости. — Сначала ты думаешь, что должен найти свое место, должен вписываться в общество. Но в конце концов ты понимаешь, что некоторые из нас предназначены быть одинокими. Плыть по течению. Погружаться в хаос, как все остальное во вселенной. Через некоторое время одиночество перестает быть болезненным. Оно просто остается.

Я останавливаюсь в дверях, глядя на нее дольше, чем хотел, наблюдая за ее ровным дыханием.

Ее боль не громкая.

Это не та боль, которая кричит о внимании. Это тихая боль, которая грызет тебя посреди ночи, когда мир затихает и нет никого, кто мог бы отвлечь тебя от нее. Это медленная, удушающая боль, тяжесть, которая врезается в кости.

Я знаю эту боль очень хорошо.

Она оставляет шрамы, которых не видно.

Меня пронзает проблеск понимания, тонкий мостик между нами. Но этого недостаточно, чтобы преодолеть разрыв, созданный нашей историей.

Между нами повисает странная, тяжелая атмосфера. Она не заполнена напряжением или презрением. Она мягкая, как теплое одеяло зимней ночью.

Фи совершенно неподвижна, ее рыжие волосы рассыпаны по подушке, словно огненный ореол, а сон манит ее, унося все дальше и дальше от реальности.

— Я ненавижу науку, — бормочу я, думая, что она наконец уснула.

Но из ее уст вырывается смешок, и ее голос следует за мной из комнаты.

— Какое богохульство.