Гнев изгнанника

Глава 2

Изгнанник

Джуд

29 июля

Я ненавижу ездить через Спрингс.

Здесь тяжело нести бремя моей фамилии, и в этой дыре любят обвинять людей в преступлениях, которые они не совершали.

Или, в моем случае, в преступлениях, свидетелем которых я даже не был.

В Пондероза Спрингс любимое занятие – заставлять меня расплачиваться за то, чего я не делал.

— Я думал, мы выгнали последнего члена твоей семьи четыре года назад. А теперь, когда твой папочка наконец-то умер, ты решил уехать из Уэст Тринити Фолс и вернуться сюда? — шериф Джейкобс помахал перед моим лицом тонким листочком бумаги, а затем с силой ударил им меня по груди. — Не в мою смену.

Поверь мне, чувак. Я тоже не хочу здесь быть.

Я сжимаю челюсть и на секунду отвожу взгляд. Вырываю штраф из его толстых пальцев, встав ногами по обе стороны мотоцикла, и сую его в задний карман.

— Отвечай, когда я с тобой разговариваю, мальчик, — презрительно говорит он, и его седые усы дергаются, а маленькие глазки сужаются.

— Вы что-то спросили, шериф? — мой голос пропитан сарказмом, когда я беру с колен матово-черный шлем.

— Не лучше своего больного гребаного отца, такой же острый на язык, — резко отвечает он. — Убирайся из Пондероза Спрингс, черт возьми, и сделай нам всем одолжение – не тащи эту фамилию Синклеров к нам обратно.

Моя фамилия звучит как кислота на его языке, он выплевывает ее, как будто она обжигает ему рот. Я не в первый раз слышу подобные высказывания от местных. И не последний. Таких, как он, здесь полно.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы это понять.

Почему мои немногие друзья с детской площадки никогда не приходили ко мне домой, почему люди смотрели на меня и моего отца и переходили на другую сторону улицы, чтобы не пересекаться с нами. Почему их перешептывания о моей семье превратились в постоянный гул в моих ушах.

Все стало совершенно очевидно, когда мне исполнилось четырнадцать и мы были вынуждены переехать в соседний город после того, как меня арестовали за поджог, которого я не совершал.

Послание было ясным и четким.

Синклеры не были желанными гостями в Пондероза Спрингс.

И часть меня понимала, почему все они нас ненавидели.

Быстрый поиск в Google в средней школе рассказал мне все, что мне нужно было знать. Мой псевдодедушка, который даже не был мне родственником, был арестован за организацию одной из крупнейших сетей сексуальной торговли на Западном побережье за несколько лет до моего рождения, но сумел сбежать из тюрьмы и исчезнуть.

Это событие стало новостью на национальном и мировом уровне. Все знали о Пондероза Спрингс и всех его грязных секретах.

Но никому не было дела до того, что я был невиновен. Не после того, как новости на протяжении многих лет так успешно очернили всех с фамилией Синклер. В их глазах я был таким же виновным, как и все остальные.

Мне никогда не давали шанса доказать, что все ошибаются. Они никогда не видели во мне ничего, кроме фамилии моей семьи. Джуд не существовал, был только Синклер.

— Джейкобс, это всегда такое удовольствие, — я вынуждаю себя улыбнуться, не желая доставлять этому козлу удовольствие своей реакцией.

Я натягиваю шлем, чтобы скрыть сжатые челюсти, и поворачиваю ключ. Мотоцикл подо мной загудел, отдаваясь вибрацией в моих бедрах, как будто умоляет надавить на газ.

— Закон теперь тебя не спасет. В следующий раз, когда поймаю, запру тебя в тюремной камере и выброшу ключ.

Я резко опускаю черный козырек на глаза, не в силах сдержать свой колкий ответ.

— Удачи.

Моя рука сжимает ручку газа, и, не дожидаясь, пока он уберется с дороги, я отпускаю сцепление и вырываюсь с обочины на дорогу.

И, потому что могу, я слегка поворачиваюсь и показываю ему средний палец.

Я всегда был человеком немногословным и решительным.

Солнце опускается за высокие сосны, обрамляющие дорогу с обеих сторон, окрашивая небо в оранжевый цвет. На первый взгляд, в этот момент Пондероза Спрингс выглядит почти спокойным.

Но люди превращают его в гнилое дерьмо.

Ветер задирает заднюю часть моей кофты, поднимая ее над животом, когда дорога резко поворачивает. Я переключаю передачу на более низкую и резко торможу, затем наклоняюсь в повороте. Шины с визгом скользят, но не теряют сцепление с дорогой, заставляя меня улыбнуться.

До юридической конторы «Birch & Harrison Law» меньше пяти минут езды. Это обветшалое кирпичное здание на Мэйн-стрит, зажатое между очень розовым бутиком и старинной книжной лавкой.

Мой мотоцикл затихает у меня в ушах, прижавшись к бордюру, и я на мгновение наслаждаюсь спокойствием, прежде чем снять шлем. Когда мои ноги касаются тротуара, женщина, идущая по улице с маленькой дочерью, на долю секунды замирает, а затем резко притягивает ребенка к себе и ускоряет шаг.

Я презрительно фыркаю, накидываю капюшон на голову и прохожу мимо них, поднимаясь по бетонным ступенькам.

Гребаные овцы. Бегут, прячутся, с ушами, полными лжи, прямо в пасть волка, готового съесть их заживо.

Двадцать с лишним лет назад, после краха «Гало», университет «Холлоу Хайтс» потерял большую часть частного финансирования. Чтобы сохранить это историческое место, – единственное, чем славится этот дерьмовый город, – его превратили в государственный.

Это привело к наплыву новых жителей, тех, кто искал нового начала, смены обстановки или тех, кому было просто плевать на мрачную историю Спрингс.

Приезжие или местные – у них было две общие черты.

Сплетни и ненависть ко мне.

Хотелось бы мне верить, что однажды я исчезну из этого штата. Сменю имя, забуду, что когда-то существовала фамилия Синклер, и наконец-то смогу жить своей жизнью по своим правилам. Но это всего лишь мечта, а с самого первого вздоха я живу в суровой реальности.

В моем мире мечт не существуют.

Когда я открываю дверь, в лицо бьет поток ледяного воздуха, и запах старых книг ударяет мне в нос, вызывая странное чувство уюта, несмотря на все причины, по которым я здесь оказался.

Стены юридической конторы окрашены в тускло-бежевый цвет, на стойке регистрации груда бумаг и папок, под ногами простирается выцветший синий ковер, и я иду по пыльным плиткам коридора, украшенного пыльными рамками с юридическими документами и сертификатами.

В тот момент, когда я нахожу нужную дверь, загорается флуоресцентная лампа. На стене висит потертая табличка с надписью «Тейлор Берч-младший, доктор юридических наук».

Надеюсь, это займет меньше двадцати минут, чтобы я мог упасть на дерьмовый диван Окли, выкурить косяк и отрубиться, пока не припрутся остальные наркоманы.

Когда я открываю дверь, меня встречает длинноногий парень в мятом сером костюме и кривых овальных очках. Ему серьезно нужно перестать ходить по отделам одежды для стариков в магазинах.

— Мистер Синклер, — он прочищает горло. — Я так рад, что вы смогли…

— Что они, блять, здесь делают? — я закипаю, глядя на двух человек, сидящих за потрепанным столом из красного дерева.

Внутри меня бурлит не такая уж тихая ярость, закипающая под кожей. Кровь в моих венах сменилась расплавленным металлом.

Рук Ван Дорен бросает взгляд в мою сторону, светло-каштановые волосы с коротко подстриженными седыми висками, татуированные руки сжаты в кулаки. Казалось бы, ему не должны были позволить занять должность судьи с таким количеством татуировок, но когда тебе принадлежит четверть Пондероза Спрингс, тебе можно практически все.

Его челюсть дергается, зубы скрежещут, в глазах вспыхивает гнев. Это заставляет уголок моего рта дрогнуть в ухмылке. Надеюсь, мое существование сожжет его заживо, блять, и когда он окажется на глубине двух метров под землей, я буду поливать его цветы, писая на его могилу.

— Миссис Ван Дорен упоминается в завещании вашего отца, — говорит Тейлор Бирч-младший, его голос дрожит от нервного напряжения, сдавленного всей напряженной атмосферой, которая только что наполнила комнату.

Я встречаюсь взглядом с женой Рука, ее изящно состарившееся лицо обрамляют мягкие рыжие волосы, собранные в высокий хвост, в которых нет ни одного седого волоса. Но ее возраст читается по глазам и уголкам рта, как будто она имеет наглость улыбаться после всего, что натворила.

До самой смерти мой отец любил одну вещь, только одну.

И это была Сэйдж Ван Дорен, его бывшая невеста.

Я должен был догадаться, что Сэйдж будет указана в завещании, даже если мне это не нравилось.

Разве она уже недостаточно всего забрала? Что еще, блять, он мог ей отдать?

Глаза Сэйдж расширяются, когда наши взгляды встречаются, ее лицо становится бледным, как фарфор. Она будто смотрит на мой скелет, и я вижу, как отчаянно она хочет затолкать его обратно в шкаф. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как она стояла лицом к лицу с Синклером?

— Пожалуйста, сядьте, Джуд, — исполнитель, ответственный за чтение завещания моего отца, садится во главе стола, его руки дрожат, когда он раскладывает бумаги перед собой.

Желая оказаться где угодно, только не здесь, я скрежещу зубами и с большей силой, чем необходимо, выдвигаю стул напротив Ван Доренов. Я падаю на сиденье, скрещиваю руки на груди и думаю о том, чтобы выколоть себе глаза ручкой, лежащей передо мной.

— Спасибо всем, что пришли сегодня. Как вы знаете, мы собрались здесь, чтобы исполнить последнюю волю Истона Джеймса Синклера, — он прочищает горло и в четвертый раз ерзает в кожаном кресле. — Я, Истон Синклер, находясь в здравом уме и твердой памяти, настоящим заявляю, что это моя последняя воля и завещание.

Он продолжает читать, бормоча о распределении имущества, которое, очевидно, достанется мне. Моя бабушка, Лена, умерла много лет назад от рака, а мой дед, с которым меня связывают кровные узы? Умер от сердечного приступа, что, по-моему, является кармой за то, что он отказался признавать нашу родственную связь. А моя мать умерла, когда мне было два года.

Мне не нужна вся эта лишняя информация. Я должен быть здесь по закону, чтобы получить свои деньги. Деньги, которые унесут меня далеко-далеко от этого дерьма. Настолько далеко, чтобы наконец начать все сначала, самостоятельно.

Просто Джуд. Без фамилии. С чистого листа.

Двое людей за столом сидят со своими успешными, счастливыми жизнями. Олицетворение всего, что ненавидел мой отец, постоянное напоминание о его провале, после которого он превратился лишь в оболочку человека.

После потери Сэйдж, как мне кажется, окончательно разбилось то, что осталось от сердца отца. Но его душу похитило нечто совсем другое. Эту заслугу можно приписать четырем мужчинам, мстительным и известным как «Парни из Холлоу».

Они – сыновья Пондероза Спрингс.

Алистер Колдуэлл.

Сайлас Хоторн.

Тэтчер Пирсон.

И Рук Ван Дорен, которого Истон Синклер ненавидел больше всех.

Рожденные в семьях Основателей, эти люди почитаются здесь из страха. В Спрингс нет никого, кто обладал бы большей властью. Лжецари, сидящие на тронах, построенных из костей своих врагов, с коронами, выкованными из зубов и богатства многих поколений.

В новостях никогда не сообщалось об их причастности к «Гало», но я знаю. Знаю, сколько тел гниют в грязи этого сонного приморского городка. Как они разрушили и уничтожили всех, кто встал на пути их мести.

Теперь они спокойно живут так, будто их руки не покрыты кровью.

Они ушли безнаказанными. Неприкосновенными. Не обремененными тяжелым грузом своих поступков.

И это мне пришлось с этим разбираться. С пристальным вниманием. С осуждением. С оскорблениями.

Когда наркотики достигли пика в сознании отца и он начал проклинать их имена, я стал отдушиной для его не выплеснутой ярости. Мое тело стало боксерской грушей за их ошибки, мой разум постоянно находился в режиме боевой готовности из-за войны, в которой я даже не участвовал.

Из-за них моя семья была обречена на гибель.

А из-за дочери Рука я стал изгоем.

Исполнитель начал мямлить, возвращая мое внимание к себе, когда называет мое полное имя.

— Что касается опекунства над моим сыном, Элиасом Джудом Синклером, я настоящим предоставляю полную законную опеку Сэйдж Ван Дорен (в девичестве Донохью).

Моя голова чуть не отвалилась от того, как быстро я повернулся, чтобы посмотреть на покрасневшего мужчину, сидящего во главе толстого деревянного стола.

Что?

— Что? — тихо выдохнула Сэйдж, звуча так же шокировано, как и я.

Что он сделал?

Я так сильно впился зубами во внутреннюю сторону щеки, что почувствовал, как кровь капает на язык.

— Здесь приложена записка с разъяснениями. Хотите, я зачитаю ее вслух?

Я поворачиваю глаза на женщину напротив меня и вижу, как она кивает, не находя слов. Мне противно, что она имеет право решать, как будет развиваться ситуация. Мистер Бирч кашляет, прежде чем зачитать слова, написанные от руки моим отцом.

— Сэйдж, я до самой смерти буду сожалеть о том ущербе, который нанес тебе и твоим близким. Я был жесток, когда ты проявляла ко мне только доброту. Ты ничего мне не должна в этой жизни. Только потому, что я знаю, что ты покажешь эту записку ему, скажи Руку, что я прекрасно понимаю, что поступаю как сволочь, возлагая на тебя такую ответственность. Несмотря на это, ты единственный хороший человек, которого я знаю. Мой сын заслуживает такого человека, как ты, – который будет заботиться о нем. Он не такой, как я, он гораздо лучше. Сейчас он пытается справиться с детским конструктором, так что его настроение, возможно, не самое хорошее, но он любознательный и умный, в нем сочетается все самое лучшее от Мэри и от меня. Ты знала меня, Сэйдж. До того, как я позволил Стивену превратить меня в монстра. Не делай этого ради человека, который сломал тебя. Сделай это ради мальчика, которого ты когда-то знала. Я умру трусом, не сказав тебе этого в лицо. Я буду сожалеть об этом вечно. Подпись, Истон Синклер.

Боль, какой я никогда не испытывал, пронзила мою грудь.

Несмотря на все наркотики, алкоголь и бесконечных женщин, я оставался с ними. Я был ребенком, который заботился о родителях, когда все бросили нас, как мусор на обочине чертовой дороги, изгнав в Уэст Тринити Фолс.

Я был единственным, кто остался.

И все же… записка была адресована ей.

Сэйдж Донахью получила извинения, которых я ждал всю свою жизнь. Я затаил дыхание и задыхался от надежды, что однажды папа изменится. Я впился ногтями в ладони, сжав кулаки, и прикусил внутреннюю сторону щеки.

Он никогда не менялся и никогда не изменится.

Истон Синклер был эгоистичным ублюдком. Я был глуп, думая, что он умрет как-то иначе.

Жжение в носу заставляет слезы наворачиваться на глаза, но гордость не дает им пролиться. Нет, эти ублюдки не заслуживают видеть, как я ломаюсь. Они ничего, блять, от меня не заслуживают.

— Теперь…

— Мне в апреле исполнилось восемнадцать. Все это уже не имеет смысла, — выплюнул я, пытаясь избавиться от горького привкуса во рту. — Что он мне завещал?

Я хочу свои деньги, чтобы убраться отсюда. Прямо сейчас.

Мне не нужна эта херня. Мне нужны только мои деньги, и я смогу покинуть этот кабинет, этот гребаный город и всех его дерьмовых жителей, оставив их в зеркале заднего вида.

— Ну, да, технически, это, э-э, ну… — смущенный напряженной обстановкой в помещении, Тейлор начинает заикаться. — Вы единственный наследник, э-э, активов, инвестиций, собственности…

— Не возражаете? — перебивает Рук, протягивая руку через стол и вырывая бумаги из рук парня, а затем ворчливо произносит: — Спасибо.

Тиканье часов на стене эхом разносится в моих ушах, пока продолжается тишина, а уважаемый судья Ван Дорен читает бумаги, внимательно просматривая каждую из них.

— Кто-нибудь, скажите мне, где я могу получить свои долбаные деньги, — бормочу я, впиваясь ладонями в стол и отодвигая стул, скрип металла о пол разносится по всему кабинету. — Лучше я съем дерьмо и сдохну, чем буду сидеть здесь.

Я засунул руки глубоко в карманы толстовки и направился к двери, но вдруг услышал строгий голос Рука.

— Здесь есть одно условие.

— Счастливого Рождества, — я машу рукой. — Мне, блять, плевать.

— Юридическое условие, умник, — он говорит немного громче. — Тебе должно быть двадцать один год, чтобы получить какие-либо активы или деньги. До этого они будут храниться в трастовом фонде, которым сейчас управляет моя жена.

Я останавливаюсь, раздумывая, сколько костяшек сломаю, если пробью кулаком эту гребаную дверь.

Условие.

Конечно. Когда в моей жизни мне что-то доставалось просто так? Я чувствую, как мои планы ускользают сквозь пальцы, как песок в песочных часах. У меня есть два месяца, чтобы подать заявку на стипендию в Калифорнию, и только в марте я узнаю, примут меня или нет.

Я планировал использовать эти деньги, чтобы продержаться до тех пор, а теперь не знаю, как дотяну до следующей недели.

Я сжал челюсти так сильно, что стало больно, и рука потянулась к дверной ручке.

— Увидимся через три года.

— Мы можем тебе помочь, — голос Сэйдж мягкий, спокойный, как будто она разговаривает с диким животным. — Ты можешь пожить у нас, пока будешь учиться в университете, если у тебя были такие планы. Мы можем тебе помочь, Джуд.

Я медленно поворачиваюсь к ней. Ее взгляд прожигает меня насквозь, руки аккуратно сложены перед грудью, брови нахмурены, как будто ей больно.

Ей больно? Ей, блять, больно?

Яд в моих глазах соответствует злобе в моей улыбке.

— Помочь? — я смеюсь, плечи дрожат от сдерживаемой ярости. Я агрессивно вытираю ладонью рот. — Ты, наверное, ударилась свой гребаной головой. Ты забыла, что твой психически неуравновешенный муж оставил моему отцу только половину лица? Ты бросила его, а потом выгнала нас из Пондероза Спрингс. Я для тебя как жвачка на подошве твоих красных туфель, дамочка.

— У тебя хотя бы есть работа, парень? Такая, которая позволит тебе оплачивать счета? — голос Рука режет мне слух. — Или хотя бы квартира, чтобы оплачивать эти счета? К тому времени, как тебе исполнится двадцать один, ты будешь жить в коробке или в тюрьме.

— Избавь меня от этого, судья, — я презрительно фыркаю. — Роль «заботливого» тебе ужасно не идет.

— Возможно… о, подождите! Есть еще один вариант. Эм, дайте мне взглянуть… — мистер Бирч прерывает нас, поднимая палец и листая оставшиеся бумаги, которые не забрал Рук. — У тебя есть ближайший родственник, дядя – Алистер Колдуэлл. Возможно, эту проблему можно решить, связавшись с ним.

— Сводный, — выплюнул я, прищурив глаза. — Сводный дядя.

— Который живет по соседству со мной, — самодовольный ответ Рука заставил мою руку дернуться.

— Птицы одного полета, как и их перья. Давайте я еще раз это повторю, но медленнее. Запишите, если нужно, — говорю я, с трудом сдерживая желание выбить этому мужику зубы. — Я не приму подачки ни от вас, ни от Алистера. Уэйн Колдуэлл дал мне понять, что единственное, что может дать мне эта семья, – это ДНК. Забудьте о моем существовании. Это у вас хорошо получается.

Не знаю, как, но уверен, я справлюсь.

Папа не возложил на них ответственность за меня, он возложил ее на меня самого. Я разберусь, даже если придется жить в коробке. Как и всегда.

— Мы закончили, — Рук встает, отодвигая от себя бумаги. — Приятного загнивания на улице.

Наконец-то мы на одной волне.

Рук протягивает руку жене, но она не берет ее. Сэйдж продолжает смотреть на меня, но я не думаю, что она меня видит. Нет, она видит Истона и мальчика, которого она оставила умирать, страдать.

— Твой отец тоже был упрямым, — говорит она, прикусывая внутреннюю сторону щеки, не обращая внимания на напряжение между мужем и мной, погруженная в воспоминания. — Он никогда не знал, когда нужно проглотить свою гордость и просто попросить о помощи.

— Не говори о нем, — мой голос звучит хрипло, ноги несут меня к краю стола, и я с силой ударяю ладонью по дереву, но она даже не вздрагивает. — Не сиди здесь и не говори о нем, как будто тебе, блять, не все равно. Ты бессердечная су…

— Следи за своим языком, когда разговариваешь с моей женой, — голос Рука разрезает воздух, как зазубренный нож, мгновенно обжигая. Его плечи напряжены, а выражение лица я могу описать только как чистое зло.

Я сжимаю челюсти, пока его угроза повисает в воздухе. Я слышал истории о том, на что он способен, о страхе, который люди испытывают, когда слышат его имя.

— Или что, поджигатель? — я бросаю ему вызов, задирая подбородок, чтобы он не смог отступить. — Так тебя называли до того, как ты стал судьей, верно? Ты и мне сожжешь лицо, чтобы у нас с папочкой были одинаковые шрамы?

Наши взгляды сталкиваются, ни один из нас не отводит глаз, ни один не отступает. Угли моей боли и его прошлого разгораются вокруг нас, готовые в любой момент охватить всю комнату.

— Он был упрямым и гордым, — спокойно говорит Сэйдж, встав как образ неподвижной воды. Она ласково кладет руку на спину мужа. — Но он не был глупым. Все, что делал Истон, он делал по какой-то причине. Я уверена, что ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, Джуд. Если ты передумаешь, в любой момент, дай нам знать.

Я – реинкарнация человека, которого Рук Ван Дорен убил бы, если бы была возможность.

Теперь они хотят, чтобы я принял их помощь? Они хотят, чтобы я миловался с их дочерью, – девушкой, которая выгнала меня из единственного дома, который я знал?

Сэйдж права – она, может, и знала моего отца, но она не знает меня и никогда не узнает.

Ни у кого из Пондероза Спрингс или Уэст Тринити Фолс не будет такой возможности.

— Я бы на вашем месте не стал на это надеяться.