Гнев изгнанника

Глава 15

Истина

Джуд

13 сентября

Я серьезно начинаю сомневаться, почему я поставил свои моральные принципы выше того, чтобы бросить Серафину Ван Дорен на верную гибель, когда у меня была такая возможность.

Я стою и снова рассматриваю ее творение. Как будто пищевой пленки в первый раз ей было недостаточно, она взялась за красную акриловую краску. От капота до заднего стекла – повсюду слова, глупые сердечки с крыльями… Я даже заметил член на пассажирской двери.

Фи не торопясь покрыла краской каждый сантиметр открытой поверхности машины, которую я собирал годами.

С «Холлоу Хайтс» и домом Ван Доренов я еще как-то справлюсь, но с этим? Я даже подумывал вернуться в кампус и вытащить ее оттуда за горло.

Я бросаю губку в ведро с мыльной водой, которая окрасилась в цвет волос Фи.

— Черт. Что произошло?

Я сжал челюсти, оглянувшись через плечо на Эзру Колдуэлла.

Он поставил рядом со мной еще одно ведро с чистой водой, ухмыляясь и качая головой. Жирные пятна на кончиках его пальцев ползли по рукам, исчезая под рукавом его поношенной футболки с принтом.

Эзра – идеальное сочетание высокомерной наглости и безразличного равнодушия, он бросает вызов всему миру, но при этом абсолютно не заботится о том, как тот отреагирует.

— Мое существование, — бормочу я, глядя на чистую воду и кивая ему. — Спасибо.

Я думал, что моей небольшой угрозы будет достаточно, чтобы она отстала. Наивно, судя по тому, как она меня избегала, я думал, что мы заключили молчаливое перемирие.

К сожалению, эта лисица лишь притаилась, ожидая подходящего момента для нападения.

Мало того, что она снова испортила мою машину, она еще и решила украсить каждую сигарету в моей пачке различными надписями.

Иди к черту :)

Отсоси.

Рак убивает.

Положительным моментом, если он вообще был, было то, что я наконец отремонтировал свой байк, так что если я не смогу отмыть эту дрянь в течение следующего часа, я оставлю машину здесь, чтобы завтра решить эту проблему.

— Не за что. Подумал, тебе оно не помешает, чтобы отмыть «Преклонись, сукин сын» с лобового стекла, — он кусает внутреннюю сторону щеки, стараясь не рассмеяться. — Фи многое умеет, но тонкость никогда не была ее сильной стороной.

Я фыркаю, проводя мокрой тряпкой по капоту машины, стирая ее прекрасное, блять, произведение искусства.

— Не сомневаюсь.

Гараж «Инферно» – это грязный, захудалый рай. Стены покрыты граффити, старые плакаты облезают, а над рабочими столами, заваленными инструментами, жужжат неоновые вывески.

В этом хаосе, в том, что здесь все немного поломано, есть что-то утешительное. Это кажется честным, знакомым, в отличие от всего остального в Пондероза Спрингс.

Над нами мигает синяя неоновая вывеска «Шесть секунд или меньше», озаряя гараж холодным светом. Губка скрипит о стекло, когда татуированная рука Эзры протягивается через лобовое стекло.

— Что ты, блять, делаешь? — спрашиваю я, наблюдая за его уверенными движениями в неоновом свете.

— Э-э, помогаю тебе? — он приподнимает темную бровь, на его лице появляется отстраненный, остекленевший блеск. — Фи для меня как сестра, но так разукрасить гребаный Skyline? Это дерьмо ранит мою душу, чувак.

— Мне не нужна твоя помощь, чувак, — бурчу я.

— У вас в крови заложено быть такими засранцами, или ты сам блестяще с этим справляешься?

— Спроси у своего отца.

Я жду гнева, может быть, даже драки.

Я готов к этому, готов к резкому ответу, вспышке гнева, которая обычно следует, когда я заставляю кого-то перейти черту. Но вместо этого Эзра шокирует меня. Он не набрасывается на меня и не бросает в ответ какую-то язвительную реплику.

Вместо этого он смеется – тихо, почти про себя, и этот звук застает меня врасплох. Он слегка покачивает головой, улыбаясь, и прикусывает нижнюю губу.

— У всех нас есть свои проблемы, Синклер, — говорит он со вздохом. — Ты просто позволил своим превратить тебя в злобного засранца, который не может отличить друга от врага.

— Прости, но мне не нужны друзья, — я хватаю чистую губку, и ее мокрый звук эхом разносится в ушах, когда я бросаю ее на капот машины, чтобы стереть перевернутый смайлик.

— Да, ну, я слишком под кайфом, чтобы быть твоим врагом. Забудь об этом, — он наклоняется через крышу машины и стирает еще один перевернутый смайлик.

Мы работаем слажено, но по причине определенных обстоятельств. Мы двоюродные братья, но не кровные.

До того, как начать здесь работать, я даже ни разу не разговаривал с Эзрой. Ни разу. Мы не обмолвились ни словом, ни приветом. Черт, с тех пор, как я начал здесь работать неделю назад, самое большее, что мы сказали друг другу, это «Замени масло в боксе 4».

Я это к тому, что мы не друзья и уж точно не семья, блять. Так что возникает вопрос, чего он от меня хочет?

— Думал, ты уже на «Перчатке», — прощупываю я, опасаясь язычника, которого все называют Тенью.

— Блять, нет, — он смеется сам над собой, поднимая мой стеклоочиститель. — Это их дело. Я не хочу быть свидетелем их кровавой бойни.

Белки его глаз окрашены в красный цвет, в уголках проступают вены, запутавшиеся в паутине туманного сна.

Он не настолько под кайфом, но здесь, в гараже, он гораздо разговорчивее, чем на территории кампуса. Если делать предположение, то я бы сказал, что Эзра курит травку на пассажирском сиденье.

Я заметил это уже второй раз за неделю. Не могу сказать, закрывает ли его семья на это глаза или доверяет ему, но он явно склоняется к тому, что это не просто подростковые шалости, а серьезная проблема.

— Они?

Мягкий стук стеклоочистителя об окно раздается эхом, когда он резко поворачивает голову к выходу.

— Фантастическая четверка. Нора, Атлас, Рейн и Фи. Конкуренты-маньяки. Мой брат не разговаривал с Рейном три месяца из-за игры в «Монополию». Они ненавидят проигрывать. Я и Энди всегда стоим в стороне, чтобы помочь с кровавыми последствиями.

Я останавливаюсь на полпути, мое любопытство пробудилось без моего ведома.

— Фи тоже любит соперничать?

— Раньше любила. Она чертовски умная, участвовала в куче академических соревнований и выиграла большинство из них. В старшей школе ее приняли в Массачусетский Технологический Институт.

Интересно.

— Возможно, для моей машины было бы лучше, если бы она уехала.

Эзра ухмыляется, опуская стеклоочиститель на место с мягким стуком.

— Может быть. Но тогда ты бы не испытал удовольствия от ее художественного самовыражения.

Я закатываю глаза, не упуская его сарказма.

— Удовольствие – это еще мягко сказано.

Он прислоняется к машине, скрестив руки на груди, и на мгновение отводит взгляд, прежде чем снова посмотреть на меня.

— Не всегда так было. Раньше она была другой.

— Другой в каком смысле?

— Не знаю. Просто другой, понимаешь? Ходила с опущенной головой, делала то, что ей говорили. Тихая, сосредоточенная, почти незаметная. Но жизнь давит на тебя, и ты либо давишь в ответ, либо тебя затопчут. А она…

Эзра замолкает, в его стеклянных глазах мелькает что-то нечитаемое, прежде чем он продолжает.

— Она сопротивлялась, блять, изо всех сил. И с тех пор она сопротивляется. Всему и всем. Особенно себе.

Ее пьяные слова и трезвые мысли в ночь вечеринки пробудили во мне что-то. Чувство, которое я не испытывал уже давно.

Любопытство.

Я тайно наблюдал за ней последние несколько дней.

Я знаю, что она каждое утро на завтрак ест бейгл со взбитыми сливками. Что она тайком уходит из дома и каждый четверг вечером катается на машине. У нее есть слепая кошка, которая, блять, обожает меня. Сегодня утром Галилео свернулась калачиком в моей постели.

Несложно догадаться, кто она такая.

Ее публичные страницы в соцсетях – настоящая золотая жила. Целая лента, заполненная фотографиями семьи и друзей – столько улыбок, столько притворства. Но больше всего выделяется она сама.

Всегда в кадре, но никогда не в настоящем моменте. Как будто она просто… там, призрак, преследующий собственную жизнь, позирующий для фотографий, на которых ей не место.

Она – Ван Дорен, но она не является реальной частью этой семьи, не так, как я думал. Между ней и остальными есть дистанция, невидимая грань, которую она отказывается пересекать.

На каждой семейной фотографии она стоит с краю, довольно близко, чтобы ее можно было заметить, но достаточно далеко, чтобы на нее не обратили внимания. Всегда наблюдает, никогда не участвует.

Это странно, учитывая, как она любит быть в центре внимания.

— Она…

Вибрация в кармане заставляет меня замолчать на полуслове. Я вытаскиваю телефон, вытираю руку о джинсы и прижимаю его к уху, не глядя на экран.

— Да? — бормочу я, уже раздраженный.

— Джуд, мой друг, — голос Окли невнятно доносится из динамика. — Как тебе жизнь в особняке Ван Доренов?

Я стискиваю зубы. Он сейчас, блять, совсем не в себе. Я слышу это по тому, как его слова путаются, слишком расслабленно, слишком небрежно, как будто он забыл, как говорить. Черт, может, и забыл.

На заднем плане слышен смех, а затем резкий звук разбивающегося стекла. Я качаю головой, понимая, что Окли слишком ушел в свой мир, чтобы его можно было спасти.

Это не мой друг. Он уже давно не мой друг.

— Я же сказал, что все кончено. Удали мой номер, Оукс.

— Да ладно, не будь таким, приятель, — скулит он, и я почти вижу, как он спотыкается в каком-то полутемном помещении, окруженный людьми, которые даже не знают его имени. — Ты действительно собираешься предать нашу дружбу из-за каких-то наркотиков? Я был единственным, кто протянул тебе пакет льда, когда твой папа надрал тебе задницу. Я прикрывал тебя, чувак.

Его слова бьют как тупые удары, но именно прошлое, которое он вытаскивает на поверхность, заставляет меня сжать челюсти.

Кровь, синяки, Окли, стоящий там с пакетом льда и улыбкой, которая так и не дошла до его глаз. Мы были близки, но после того, как его отца посадили, все изменилось.

Оукс стал… куском дерьма. Перестал о чем-то заботиться, потерял человечность, превратился в кого-то, кого я не узнавал.

Он отказывается выбираться из грязи, в которую его бросила семья, и я не хочу гнить там вместе с ним.

— Пока, — мой палец зависает над экраном, готовый положить трубку, но его голос становится отчаянным.

— Подожди, подожди, Джуд! Подожди, чувак. Мне нужно спросить у тебя кое-что!

Я колеблюсь.

Может, это моя глупая часть все еще держится за него, дает ему шанс. Часть, которая надеется, что, может, на этот раз он попросит о помощи. Что он будет искренен.

Потому что если бы он хотел, если бы он действительно хотел выбраться из этого дерьма, в котором он тонет, я бы помог ему. Я бы вытащил его из грязи, если бы пришлось, так же, как я пытался сделать с отцом.

И я чертовски ненавижу себя за это.

— Быстрее, — рычу я, сжимая челюсти.

Он не отвечает сразу. Он позволяет тишине затянуться, растягивая ее до невыносимости. А потом я слышу это – усмешку в его голосе, слизкую и самодовольную, ползущую по телефонной линии, как паразит, впивающийся под кожу.

— Фи все еще такая же сладкая, какой я ее помню?

Мои плечи напрягаются, кровь застывает в жилах.

— Что ты, черт возьми, сказал?

— Этот судья, кусок дерьма, посадил моего отца в тюрьму на всю жизнь. Я отомстил, украл девственность этой сучки. Лучший Хэллоуин в моей жизни. Фи – сладкий маленький подарок, — Окли глубоко смеется, и этот звук вызывает у меня тошноту. — Не могу поверить, что она так долго держала рот на замке.

Мое сердце превращается в дикого зверя. Оно бьется в груди, стучит по стенкам, а пульс кричит в ушах.

Ярость.

Я чувствую, как дрожат руки, сжимая телефон, костяшки пальцев белеют.

— Ты врешь, — слова с трудом вырываются из горла, задыхаясь от ярости.

Он не отвечает сразу, и это еще хуже. Тишина тянется, и я слышу его ухмылку, чувствую, как она ползет, как чертов паразит.

— Если я вру, то почему она пыталась сжечь меня? — его тон насмешливый, полный удовлетворения, как будто он наслаждается каждой секундой. Как будто это его извращенная версия веселья. — Как долго ты думал, что ты виноват в том, что случилось в церкви Святого Гавриила? Четыре года? Жалкий, несчастный маленький грешник. Ты даже извинился передо мной за это.

Я думал, что это из-за меня он отсидел три месяца в колонии.

Я действительно извинился.

Снова и снова я позволял вине тянуть меня, как гребаный якорь, в грязь, в которой хотел оказаться Окли. Я позволил ему использовать меня. Позволил ему вонзить свои когти в мою голову, обернуть мою вину вокруг своих пальцев, как поводок, и тянуть меня, куда ему заблагорассудится.

Я позволил ему обманом заставить меня продавать его дерьмовые наркотики.

Я позволил ему контролировать меня, играть мной, как пешкой в какой-то своей больной игре, и все это время он скрывал от меня правду.

Я был другом гребаного насильника.

Это осознание обрушилось на меня, как прилив, холодное и удушающее, и я почувствовал это. Эта неконтролируемая ярость поднималась во мне, кипела, пока я не смог видеть ничего вокруг.

Телефон отрывается от моего уха, и прежде чем я успеваю осознать, что делаю, он летит через всю комнату и с громким треском разбивается о стену.

— Эй, чувак, ты в порядке? — шокированный голос Эзры пытается перекричать шум крови, стучащей в моих ушах, но я едва его слышу. Я не могу ясно мыслить, потому что ярость пульсирует в моих венах.

Руки дрожат, грудь готовится взорваться, и я могу думать только о ней.

Серафина.

Ее имя бьется в моей голове, безжалостное, острое, а все слова Окли крутятся в гротескной, бесконечной петле.

Пожар четыре года назад, то, как она смотрела на меня, как на кого-то, кого можно раздавить каблуком. Ненависть в ее глазах. Это была не просто злость. Это не была семейная вражда или мелкая месть.

Она думала, что я знаю.

Все эти годы она несла на себе этот груз, сгорая заживо в своем собственном аду, потому что думала, что я причастен к этому. Она думала, что я стоял и смотрел, как Окли уничтожает ее.

Я ненавижу это. Я, блять, ненавижу, что она думает, будто я такой же, как он. Что я мог допустить такое. Что я способен стоять и смотреть, как ей или кому-то еще причиняют боль, и ничего не сделать.

И почему она не должна так думать? Я остался. Я остался рядом.

Я был его лучшим другом. Я был там и позволил всему этому случиться.

Я позволил Окли втянуть меня в свою грязь, позволил ему использовать меня как пешку и не заметил этого.

Не заметил ее.

Сколько времени прошло с тех пор, как кто-нибудь видел Серафину Ван Дорен?

— Джуд, что ты делаешь, чувак? — слова Эзры теряют смысл, когда я хватаю куртку, мои движения резкие, как будто я не могу двигаться достаточно быстро.

Скоро я заставлю Окли Уикса пожалеть о том, что он дышит.

А прямо сейчас?

Я дам абсолютно ясно понять, что я не злодей в ее истории.