Измена. Игра на выживание

Глава 17

Женщина стояла в арочном проеме, ее появление все еще висело в воздухе столовой, как внезапный сквозняк. Холодный, оценивающий взгляд скользнул по Оливии, сидевшей с прямой спиной перед нетронутой едой, затем перешел к Тихону у двери. Легкая усмешка тронула ее безупречно накрашенные губы.

Она вошла в зал. Платье — дорогое, черное, облегающее — шелестело тихо. Ее шаги были бесшумны по ковру, но каждый из них отдавался напряжением. Она прошла мимо длинного стола, не глядя на сервировку, и остановилась рядом с Тихоном, но не близко. Достаточно, чтобы ее тяжелый, сладковато-пряный аромат забил воздух.

— Заложница, — ее голос был тихим, но резал тишину, как стекло. Она обращалась к Тихону, но смотрела при этом на Оливию, ее ледяные глаза были полны презрительного любопытства. — Ничего не ест? — Рита чуть наклонила голову, изучая Оливию, как неопознанный предмет. — Или ждет персонального приглашения от Пахана? — Вопрос висел в воздухе, риторический и ядовитый.

Тихон оставался неподвижным. Его лицо не дрогнуло, только взгляд стал чуть жестче, направленный куда-то в пространство над плечом Риты.

— Приказ был привести к столу. Привели. Есть или нет — ее дело, — ответил он ровно, без интонации. Просто констатация.

Рита издала короткий, сухой звук, похожий на смешок, но лишенный веселья.

— Ее дело? — Она повернулась к Тихону полностью, теперь ее холодный взгляд упирался в него. — Интересно. А чье дело тогда, что она тут сидит, как призрак, портя вид нормальной столовой? Или Пахан теперь коллекционирует… хмурых медработников? — Слово "медработников" прозвучало как оскорбление.

Оливия не шелохнулась. Она смотрела прямо перед собой, на край своей тарелки. Руки лежали на коленях, сжатые, но не дрожащие. Ни один мускул не выдал, что она слышит этот разговор. Она была как каменная глыба посреди этого ядовитого потока. Молчание было ее единственным, но мощным оружием.

Тихон слегка напряг челюсть. Едва заметно.

— Приказ Пахана — проводить ее в столовую. Остальное — не моя компетенция, Маргарита, — произнес он с подчеркнутой нейтральностью. Напряжение между ними росло.

Рита снова повернулась к Оливии. Ее взгляд скользнул по ее скромной одежде, бледному лицу, темно-каштановым волосам, собранным в простой хвост. Презрение в нем смешалось с брезгливостью.

— Проводить… — она протянула слово. — Она сделала паузу, давая словам впитаться. — Слушай, "докторша", — ее голос стал слаще, ядовитее, — советую пересмотреть свое… поведение за столом. Голодная гостья — плохая гостья. Особенно когда ее терпят здесь лишь по чьей-то прихоти. Прихоти, которая… — она многозначительно замялась, — может измениться.

Она ждала реакции. Любой. Взгляда, слова, вздрагивания. Но Оливия оставалась недвижима. Только ее взгляд, прежде опущенный к тарелке, медленно поднялся. И встретился со взглядом Риты. Не с вызовом. Не со страхом. С пустотой. Глухой, непроницаемой. Как будто Рита была невидима. Как будто ее ядовитые слова — просто шум ветра.

Это молчаливое игнорирование, этот абсолютный ноль реакции, казалось, обжег Риту сильнее любой дерзости. Ее безупречная маска на миг дрогнула. В глазах мелькнуло что-то острое — ярость? Раздражение? Она резко отвела взгляд, будто испачкалась.

Она повернулась к Тихону, ее осанка стала еще жестче, царственнее.

— Проследи, чтобы она не перепачкала скатерть своими… воздержаниями, — бросила она с ледяным шипением. И, не дожидаясь ответа, развернулась и пошла к выходу. Ее каблуки стучали по паркету уже громче, чем на входе.

У самой двери она остановилась, не оборачиваясь. Голос донесся холодный и отчетливый:

— И перестань называть ее "докторша", Тихон. Ну не докторша же. Заложница и есть заложница.

Дверь за ней закрылась с чуть более громким, чем нужно, щелчком.

Тишина в столовой стала густой, как смола. Тихон тяжело вздохнул, едва заметно покачав головой. Он посмотрел на Оливию. Она все так же сидела, глядя теперь куда-то в пространство перед собой, сквозь стену. Ее лицо было маской спокойствия, но напряжение витало вокруг нее почти осязаемо.

— Пойдемте, — сказал он просто, без прежнего "докторша". Голос его был усталым.

Оливия встала. Она не посмотрела на тарелку, на еду. Она просто пошла за Тихоном обратно в свою комнату, неся с собой не только стены заточения, но и горький вкус яда, оставленного в воздухе. И последние слова Риты — "Ну не докторша же" — звенели в ушах, как колокольчик, отмеряющий ее новую, унизительную реальность в этом мире. Кульминация презрения была достигнута, и дверь в ее комнату закрылась, словно захлопнувшаяся крышка гроба. Что дальше? Слова Риты висели в воздухе угрозой — сколько продлится эта "прихоть" Пахана?