Измена. Игра на выживание

Глава 30

Дорога на виллу прошла в глухой, насыщенной тишине, разряженной только их прерывистым дыханием.

Оливия сидела, прижавшись лбом к холодному стеклу лимузина, но видела не ночной город, а вспышки выстрелов, дергающееся тело, его глаза — дикие, полные страха за нееи ярости. Тело все еще дрожало, губы горели от его властного поцелуя. Ян молчал, его профиль в полутьме был резким, как клинок. Его рука, лежащая на сиденье между ними, была сжата в кулак, белые костяшки выделялись даже в темноте. Напряжение между ними висело густым, почти осязаемым туманом, смесь шока, адреналина, невысказанного ужаса и той животной силы, что вырвалась наружу в «Элизиуме».

Вилла встретила их мертвой тишиной. Тихон, бледнее обычного, открыл дверь. Его взгляд скользнул по их окровавленным, закопченным фигурам, по лицу Оливии, застывшему в шоке, по сжатым челюстям Яна. Он не задал вопросов, лишь молча отступил.

Ян проводил Оливию к ее комнате. Его рука захватила ее запястье — не грубо, но с непререкаемой силой.

— Идем со мной, — бросил он коротко, хрипло. Голос звучал не как приказ пахана, а как требование мужчины, дошедшего до края. Он повел ее не через гостиные, а по скрытому коридору, напрямую в свои апартаменты.

Его мир. Просторный, минималистичный, лишенный вычурности. Сталь, темное дерево, кожа. Запах дорогого табака, кожи и чего-то неуловимого — его. Вид на спящий город из панорамных окон. Логово хищника. И в нем — они.

Дверь захлопнулась с глухим стуком.

Тишина здесь была иной — плотной, звенящей их дыханием. Оливия замерла у порога, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Ян обернулся к ней. Его глаза в свете ночника горели. Темным, неконтролируемым пламенем желания, замешанного на остатках адреналина, гнева на весь мир и обреченности. Он шагнул к ней, срывая с себя запачканный кровью пиджак, бросая его на пол.

— Завтра… завтра может не быть, — прошептал он хрипло, не для оправдания, а как констатацию его реальности. Его руки схватили ее за плечи. — Сегодня… ты здесь. Со мной. Живая.

Его губы нашли ее снова. Но уже не как в дыму ресторана. Теперь это было не клеймение, а начало падения. Голодное, отчаянное, лишенное всяких правил. Его поцелуй был глубоким, властным, требовательным, в нем чувствовался вкус пережитого кошмара и яростная жажда жизни. Его пальцы скользнули к застежкам на ее спине, дрожа от нетерпения, но вдруг став удивительно ловкими. Шелк с тихим шелестом расстегнулся, платье сползло с плеч, обнажая кожу, мурашки от прикосновения холодного воздуха и его горячего дыхания.

Оливия вздохнула, звук застрял в горле. Что-то внутри рухнуло в «Элизиуме». Страх смешался с чем-то огромным, темным и манящим. Его ярость защитила ее. Его страх за нее обжег сильнее поцелуя. Его слова «Ты — моя!» прозвучали как единственная истина в этом хаосе. Она ответила на поцелуй с той же дикой силой. Ее руки впились в его порванную рубашку, срывая пуговицы, ощущая под тканью напряженные мышцы спины, жесткую линию ключицы, биение пульса на шее. Ее пальцы коснулись шрама на его боку — свежего, от недавней раны. Он вздрогнул, но не отстранился, лишь глубже вонзил пальцы в ее волосы, притягивая губы к своим с новым жаром.

Они не шли к кровати. Они падали. Цепляясь, кусая, царапая. Одежда летела клочьями. Его прикосновения были одновременно жестокими и… бесконечно уязвимыми. Когда он прижал ее к холодной стали оконной рамы, его тело дрожало. Его губы сползли с ее рта на шею, к хрупкой ключице, оставляя горячий, влажный след. Глубокий вздох вырвался из его груди, когда он коснулся языком царапины на ее щеке, нежно, почти благоговейно, как будто зализывая рану. Оливия вскрикнула от неожиданности и острой нежности, впиваясь ногтями в его плечи.

— Я видел... как они целились... — его шепот обжег ее кожу у уха, пока его руки скользили по ее бокам, к бедрам, срывая последние преграды. — Боялся... Боялся потерять...

Он целовал не только тело. Он целовал шрамы на ее душе, которые видел одним ему понятным взглядом, пробираясь губами по линии челюсти, к чувствительной коже за ухом, вызывая мурашки и тихие стоны. А она принимала его боль, его темную силу, его обреченность. Она отвечала, исследуя языком соленый вкус его шеи, чувствуя под кожей напряженные сухожилия, погружая пальцы в его волосы, дергая их в порыве страсти. Она коснулась старого шрама на его ребре, и он замер на мгновение, его дыхание сорвалось. Она прижалась губами к шраму, и глубокий стонвырвался из его груди, полный боли и нежности.

Это не был секс. Это было падение в пропасть вместе. Слияние двух уцелевших в аду. Каждое прикосновение, каждый сдавленный стон, каждый прерванный вздох, каждый влажный поцелуй в темнотебыли криком против смерти, против мира, который пытался их уничтожить. Он вошел в нее с глубоким, почти болезненным стоном обладания, как будто нашел последнее пристанище. Она приняла его, выгнувшись навстречу, ее тихий крик смешался с его хриплым рыком. Их тела двигались в едином, неистовом ритме, ища не только удовольствия, но подтверждения жизни, тепла, связи. В его взгляде, когда он смотрел на нее сверху, в полутьме, его лоб прижат к ее, дыхание смешанное, было все: и невысказанная нежность, и тень ужаса от собственной жестокости, и абсолютная власть, и беззащитность ребенка, потерявшего слишком много. Она приняла все. Всего его. Жестокого. Уязвимого. Всесильного. Своего. Их вздохи сливались, стоны переплетались, тела искали и находили друг друга снова и снова, пока изнеможение и странный, глубокий покой не накрыли их волной.

Утро пришло тихо, коварно. Первые лучи солнца пробились сквозь шторы, осветив хаос в комнате: разорванная одежда, сброшенное на пол покрывало, пустой декантер на столе. Оливия проснулась первой. Тело ныло приятной и странной болью, каждая мышца, каждый синяк, каждый след зубов или ногтей напоминал о яростной близости. Она лежала на его огромной кровати, прижатая спиной к его горячей груди, его рука тяжело лежала на ее талии, даже во сне — властно, пальцы слегка впились в кожу бедра. Его дыхание было ровным, глубоким, губы чуть касались ее плеча. Его лицо, видимое в зеркале напротив, было незнакомым: линии смягчились, напряжение ушло, осталась глубокая усталость и… странное, почти безмятежное спокойствие. Табу было нарушено.

Падение свершилось.

Она не шевелилась. Тяжелое молчание висело в воздухе, густое от осознания невозвратности. Не было стыда. Было оцепенение и тихий трепет. Грань перейдена. Она принадлежала ему не по принуждению плена, а по принятому в огне и страхе выбору. И он… он позволил ей увидеть себя без масок, уязвимым во сне. Странный покой разлился в ней, смешанный с горечью и предчувствием новых бурь. Она прижалась затылком к его груди, чувствуя ровный стук его сердца под кожей, вдыхая его запах — кожу, мужчину, опасность, и теперь — себя