Измена. Игра на выживание

Глава 18

Плечо горело адским огнем. Каждый вдох отдавался тупым ударом под ключицу. Ян стоял у бронированного окна, курил, стиснув зубы от боли и ярости. Боль — от пули какого-то шрамовского ублюдка. Ярость — от собственного бессилия, от этой чертовой заложницы в саду, которая не выходила из головы.

Он смотрел на нее. Оливия. Сидела на каменной скамье под его проклятыми розами, спиной к особняку, словно выставив ему свой хрупкий, упрямый хребет. Тихон, тенью, стоял неподалеку. Она не плакала. Не металась. Просто сидела, сгорбившись, но в этой сгорбленности чувствовалась не сломленность, а… сосредоточенность. Как будто копила силы. Или ненависть.

«Черт возьми», — мысленно выругался он, делая глубокую затяжку. Дым обжигал легкие, но не заглушал назойливый зуд любопытства. Что в ней? Не его Маргаритка — она огонь, дорогой огонь. Искусный макияж, тело, вылепленное фитнес-тренерами и пластическими хирургами, платья, которые стоят как хороший автомобиль. Красиво? О да. Сексуально? Еще как. Но… предсказуемо. Как дорогой коньяк — знаешь вкус наперед. Она знала правила игры, играла в них виртуозно. Ему это нравилось. И удобно. И не дешевые шлюхи из его клубов, готовые раздвинуть ноги за пачку купюр и глоток внимания Пахана. Таких он видел сотни. Пустышки. Шумные, яркие, пустые.

А эта… Тихая. Серая мышка? Нет. Лицо… Бледное, усталое, но черты — чистые, благородные, как на старых портретах. Высокие скулы, прямой нос, губы, сжатые в упрямую ниточку. И глаза… Серые, глубокие, как омут в лесной глухомани. Даже сейчас, сквозь стекло, он чувствовал их силу. Не страх до одури, а холодную, ясную думающую ярость. Врач. Всегда врач. Даже здесь.

«Как этот ничтожный стоматолог мог променять ЭТО на пустоголовую куклу Алису?» — бешенство клокотало в нем. Алиса — красивая игрушка, годная только для того, чтобы трахать и показывать. Как он посмел выбросить женщину, в которой горел этот тихий, упрямый огонь? Как посмел бросить женщину, в которой… в которой хоть что-то настоящее было? Или… Или стоматолог вовсе не тот лох, за которого себя выдает? Может, за его жалкой маской стоматолога-изменника скрывался кто-то поопаснее? Кто использовал Алису не только для постели, но и как ключ к его логову?

Мысль зацепилась. Ян притушил окурок о подоконник, не отрывая взгляда от сада. Он ловил себя на том, что разглядывает ее. Не как проблему или трофей. А как… женщину. Видел хрупкость ключиц под тонкой тканью блузки, как солнце золотит темные пряди волос, как пальцы впились в камень скамьи, белые от напряжения.

Видел боль в линии губ и эту вселенную в глазах — вселенную боли, да, но и невероятной, притягательной стойкости. Его взгляд скользнул ниже, по линии бедер, угадывая изгибы под скромной одеждой. Внезапное, острое желание сжать эту хрупкую талию, прижать к стене, заставить эти серые глаза вспыхнуть не гневом, а чем-то иным, темным и запретным, ударило по нему с неожиданной силой. Он почувствовал, как кровь приливает к паху, игнорируя боль в плече.

«Черт!» — мысль была почти рыком. Он — «Пахан»! Тот, кто держит город за горло! У него нет времени на сантименты и разглядывание пленниц! Особенно таких… непокорных.

— Засматриваешься, дорогой? —

Голос, как бархат, пропитанный ядом и дорогими духами, прозвучал за спиной. Холодные пальцы с длинными ногтями впились ему в здоровое плечо. Рита. Маргаритка. Подошла бесшумно, как кошка перед прыжком. Ее тело прижалось к его спине, пышная грудь уперлась в лопатки, сладковато-пряный запах «Opium» смешался с его табаком, вызывая тошноту. Он почувствовал, как ее ноготь провел по его шее.

Ян не вздрогнул. Не обернулся. Просто напрягся, как тигр, почуявший угрозу. Его ярость нашла выход.

— А что, вид так себе? — бросил он через плечо, голос хриплый от невысказанного желания и злости. Наконец повернулся. Его взгляд, тяжелый, оценивающий, скользнул по ней — от искусно уложенных рыжих волос до высоченных каблуков, подчеркивавших длину ног. Красиво. Соблазнительно. Пусто. — Или ревнуешь к розовым кустам, Маргаритка? Хочешь, чтобы я и на тебя так же пялился? — Его рука грубо схватила ее за бедро, пальцы впились в упругую плоть сквозь тонкую ткань платья. Жест был властным, унизительным, лишенным ласки.

Рита ахнула, но не отстранилась. В ее глазах вспыхнул гнев и… страх? Она кивнула в сад.

— Кусты не строят из себя мучениц, пытаясь растрогать тебя, — прошипела она, пытаясь вырваться, но его хватка была железной. — Что она тут делает, Ян? На что ты глазеешь? На эту… серую посредственность? Или тебя теперь возбуждают жертвы? — Ее голос дрожал от ярости и ревности.

Ян ухмыльнулся. Зло, без тепла. Он резко притянул ее к себе так, что она вскрикнула. Его другое, здоровое плечо прижало ее к стеклу. Он чувствовал ее быстрое дыхание, дрожь тела под его пальцами. Его губы оказались в сантиметре от ее уха.

— А тебе-то какое дело, Маргаритка? — прошептал он так тихо, так опасно, что она замерла. — Ревнуешь? К заложнице? Это же… смешно. — Его свободная рука скользнула вниз по ее спине, грубо сжимая ягодицу. — Не унижай себя. Ты создана для другого. Или забыла, как умеешь сосать? — Грубость слов была ударом.

Рита вырвалась, отпрянув. Ее лицо исказила гримаса ненависти — к нему, к той фигурке в саду, к самой себе.

— Я создана для многого, Ян, — выдохнула она, выпрямляясь, пытаясь сохранить достоинство, но голос дрожал. — Но не для того, чтобы терпеть грязь в своем доме. И твои внезапные… извращенные фетиши!

Ян рассмеялся. Коротко, жестоко.

— Мои фетиши — это мое дело, душа моя. Запомни раз и навсегда. — Он сделал шаг к ней, заставляя отступить. Весь его вид излучал неоспоримую власть и угрозу. — А теперь вали. Пока я не передумал и не решил проверить, на что еще ты годна, кроме как на завивание соплей. Или тебе заняться больше нечем? — Его взгляд, ледяной и жестокий, пригвоздил ее к месту.

Рита побледнела. Ее глаза сверкнули слезами ярости. Она резко развернулась и выскочила, хлопнув дверью так, что задрожали стекла.

Ян остался один. Адреналин бил в висках, смешиваясь с болью и неудовлетворенным желанием. Он повернулся обратно к окну.

Она все еще сидела там. Маленькая, упрямая точка в его огромном, кровавом мире. Заложница. Проблема. Но почему-то в памяти всплыло ее лицо в момент, когда его люди ворвались в квартиру — не искаженное ужасом, а ясное, анализирующее. И то, как она, бледная как смерть, но четко отрицала свою причастность. И как его кулак сжимался от дикого желания не ударить ее, а… прикоснуться.

Проверить, такая ли хрупкая эта шея на самом деле.

«Черт побери!» — мысленно выругался он, с силой ударив кулаком по подоконнику. Боль в плече пронзила его, как нож, но физическая боль была ничто по сравнению с яростью на самого себя. Он — Пахан! У него есть война, власть, долги, кровь! У него нет места для этой… искры. Этого непонятного влечения к женщине, которая должна была быть всего лишь разменной монетой или трупом.

Он резко отвернулся от окна, к столу, заваленному докладами о передвижениях Шрама. Схватил первый лист, пытаясь впиться взглядом в цифры. Но образ — прямая спина на скамье, бледная кожа на солнце, серые глаза, полные немого вызова — стоял перед ним ярче любых цифр. И где-то глубоко внутри, под слоями цинизма и жестокости, тлел тот самый запретный огонь, разожженный чарующей загадкой в лице докторши. И это бесило его пуще пули Шрама. Потому что эта искра грозила спалить все его железные правила дотла.