Любимая для Монстра

Глава 147

Прошло несколько дней после падения королевского режима. Битва закончилась, но её эхо всё ещё витало в воздухе. Раны войны зияли повсюду: разрушенные дома, обугленные улицы и толпы раненых, заполняющие каждый уголок столицы.

Я вместе с другими женщинами города помогали в лазаретах. Среди них были те, кто потерял близких, и те, кто просто хотел внести свой вклад в восстановление. Мы кипятили воду, перевязывали раны, распределяли припасы. Кровь, которой я раньше боялась, стала моей обыденностью. Она оставляла багровые следы на наших руках, платьях и даже, казалось, на душе.

Эдмунд всё это время был в гуще событий. Последние из сдавшихся защитников короля были отправлены в темницу, а остатки лояльной знати ожидал суд. Королевский дворец, некогда символ угнетения, теперь стал штабом для новых реформ.

Вскоре начался “месяц освобождения”.

Целью было восстановление справедливости и разоблачение семей, которые десятилетиями строили своё богатство на страданиях простых людей. Севрин, Валарис, Монтелли и Вальмон — четыре знатных рода, державших королевство в железных цепях, — теперь предстали перед судом.

Их особняки были конфискованы, а документы, свидетельствующие об их преступлениях, выставлены на всеобщее обозрение. Площади наполнились людьми. Народ жаждал услышать, как правда разрывает иллюзию их неприкосновенности. Я стояла рядом с другими представителями Кольца Свободы, наблюдая за этим. В голосах толпы звучали не только гнев, но и облегчение. Иногда кто-то из людей выкрикивал:

— Это они обложили нас налогами!

— Моя семья голодала из-за их поборов!

Толпа тут же осуждающе гудела, словно отказываясь прощать хоть что-то.

Когда настал суд над моей семьёй, семьей Вальмон, я почувствовала, как руки предательски задрожали. Их вывели под стражей — моего отца, мачеху, младших братьев. Они шли, стараясь держать спину ровно, но их гордость выглядела теперь нелепо.

Судья зачитывал обвинения:

— Вальмон, также совместно с другими домами использовали своё положение для обогащения, присваивала средства, предназначенные для помощи бедным, и вели торговлю рабами, отправляя обездоленных в соседние королевства. Непозволительные преступления.

Толпа зашумела.

Мой отец воскликнул:

— Это было приказано троном! Мы были инструментами короля! Нас нельзя винить за его решения!

Несколько человек вскрикнули:

— Инструментами? Вы наживались на нашей беде!

— Ваша роскошь построена на наших слезах!

Голос судьи заглушил шум:

— Суд постановляет: Вальмоны изгоняются из королевства. Всё имущество подлежит конфискации.

На мгновение мои ноги словно приросли к земле. Это было справедливо. Но я чувствовала, как что-то в груди сжимается. Всё, что я могла сделать для своей семьи, — это спасти их жизни. И теперь, видя, как они покидают столицу, я задавалась вопросом: что было бы, если бы всё сложилось иначе?

Мой отец, проходя мимо, посмотрел на меня. Его взгляд был тяжёлым и горьким, в нём смешались обида и осуждение. На мгновение я подумала, что он скажет что-то, но вместо слов он сплюнул прямо у моих ног.

— Дрянь, — прошипел он, прежде чем воин оттащил его, толкнув вперёд.

Я не двинулась, не ответила, только молча смотрела им вслед. Чувствуя, что они видят во мне только предательство.

После их ухода я не смогла оставаться больше на площади. Я вернулась в покои, на сердце было слишком тяжело.

Конфискованное имущество четырёх семей распределялось на восстановление королевства. Золото, драгоценности и мебель продавались, чтобы обеспечить средства для строительства дорог, восстановления домов и создания мастерских.

Совет реформ, созданный при поддержке Кольца Свободы, работал без устали. Его возглавил Эдмунд, но он включил туда всех ближайших союзников. Были введены новые законы, которые упраздняли старую систему власти. Теперь управление земель доверяли людям, заслужившим доверие и поддержку народа. А во главе четырех домов, встали новые лица, последовавшие за Эдмундом.

На одном из заседаний Эдмунд поднялся и произнёс:

— Мы больше не допустим, чтобы власть была в руках кучки зазнавшихся аристократов. Народ должен быть услышан. Мы будем советоваться с теми, кто трудится, кто видит жизнь без прикрас. Только так мы сможем построить новое королевство.

Эти слова вызвали одобрение в зале, и я увидела, как даже самые скептичные лица расслабились.

Одной из первых реформ стала отмена долгового рабства. Люди, которые десятилетиями были вынуждены работать на господ ради уплаты долгов, наконец обрели свободу. В воздухе витала надежда.

Восстановление инфраструктуры стало другой важной задачей. Были возобновлены работы над мостами, мельницами и водоёмами. Люди охотно участвовали в строительстве, радуясь тому, что за труд им платили. Это позволило многим начать новую жизнь.

Но несмотря на успехи, я всё ещё чувствовала пустоту. Воспоминания о семье не покидали меня. Я думала о братьях, которые не воспринимали меня даже за человека, но все же были моими родными.

Я сидела у окна кабинета, Эдмунд подошёл ко мне. Он осторожно положил руку на мою.

— Ты спасла сотни жизней, Розалия, — сказал он, словно прочитав мои мысли. — Даже если пришлось пожертвовать чем-то личным.

Я подняла глаза на него. Тепло его руки обжигало меня, как будто он не просто коснулся моей ладони, но заглянул куда-то глубже, туда, где я хранила свои самые сокровенные чувства. Его слова эхом отдавались в голове, смешиваясь с тем, что я так долго боялась произнести вслух.

Я хотела сказать ему. Нужно было сказать ему.

Эдмунд чуть наклонился вперёд, его взгляд был мягким, но в то же время настороженным.

— Ты выглядишь задумчивой, — сказал он. — О чём ты думаешь?

Я отвела взгляд, снова посмотрела на улицу за окном. Город за пределами дворца был полон жизни, но внутри меня всё было иначе.

— Эдмунд, — начала я, но голос дрогнул. Я сглотнула, пытаясь справиться с охватившим меня волнением. — Я… давно хотела тебе кое-что сказать.

Он не торопил меня, лишь внимательнее посмотрел в мои глаза, как будто пытался заглянуть глубже, туда, где я прятала свои сомнения и страхи.

— Ты знаешь, даже когда мы теряли всё, я находила в себе силы идти дальше, — продолжала я, чувствуя, как руки предательски дрожат. — Но это… это пугает меня.

— Розалия, что бы это ни было, ты можешь мне сказать, — его голос был мягким, но твёрдым, словно он пытался удержать меня от падения в собственные страхи.

Я крепче сжала его руку, почувствовав, как моя душа, словно затянутая в узел, готовится к развязке.

— Эдмунд, — сказала я, почти шёпотом, — я жду ребёнка…

Мир будто остановился. Звуки за окном исчезли, всё погрузилось в оглушительную тишину. Он замер, его глаза расширились от удивления, а затем в них мелькнуло что-то большее.

— Ты… — он не закончил, его голос едва слышно сорвался.

Я кивнула, чувствуя, как по щекам начинают катиться слёзы.

— Я боялась тебе сказать, — призналась я, наконец, глядя ему прямо в глаза. — Шансы выносить его были так ничтожно малы, и я… я думала, что это будет слишком тяжёлым грузом, если мы вновь потеряем его…

Он ничего не ответил, но его рука осторожно поднялась к моему лицу. Пальцы с нежностью, коснулись моей щеки, вытирая слёзы.

— Розалия, — тихо сказал он, его голос дрожал, но не от слабости, а от чего-то гораздо более глубокого. — Ты должна была сказать мне. Неважно, что происходит вокруг. Это… Это самое важное, что я мог услышать.

Он улыбнулся. Это была та улыбка, что делала его лицо светлее, мягче.

— Я очень счастлив, нет, это не просто счастье, Розалия. Это чудо. Наше чудо.

Я не выдержала и разрыдалась. Он притянул меня к себе, его руки крепко обвили меня, словно обещая защитить не только меня, но и ту крохотную жизнь, которую я носила под сердцем. Я уткнулась в его грудь, чувствуя, как бьется его сердце.

— Мы справимся, — тихо сказал он, его губы коснулись моей макушки. — Ради него… или неё. И…знаешь, я надеюсь, хотя бы до рождения ребёнка ты прекратишь сражаться наравне с моими воинами.

Я улыбнулась сквозь слёзы, впервые за долгое время чувствуя, что всё действительно будет хорошо. Этот ребенок будет жить в прекрасном мире…