Неверный отец. Счастье в конверте (СИ)

Глава 17

Амина

Затаив дыхание, наклоняюсь к беременной. Мне надо поставить ей капельницу, снимающую тонус, а меня.… тошнит. Запахи лекарств и дезинфицирующих средств настойчиво проникают в нос, раздражают рецепторы, вызывают знакомый спазм в желудке. Меня скручивает так сильно, что едва сдерживаюсь.

— Долго надо лежать? Что это за лекарство? Для ребёнка не вредно? А оно поможет? Что делать, когда закончится? Вдруг воздух попадет в вену? — девушка тарахтит без умолку. Впервые попала на сохранение, поэтому дико нервничает. Искренне сочувствую, но в ответ лишь качаю головой, крепко сжав губы. — Хочу мужу позвонить. Он переживает и ждет, когда можно будет за мной приехать. Отпустите на ночь?

Муж… Всё правильно…

Слабо киваю, выдавливаю из себя легкую улыбку, в то время как в груди орудует мясорубка. К горлу подкатывает ком тошноты вперемешку с горькими слезами. Утихомирив гормоны и совладав с эмоциями, концентрируюсь на пациентке.

Отключаю чувства, призываю опыт. Без труда нащупываю вену, аккуратно ввожу иглу, фиксирую катетер. Все это время не дышу. Отрегулировав скорость капель, успокаивающе провожу ладонью по холодной, тонкой руке.

— Все хорошо, не волнуйтесь, — сипло произношу, чтобы приободрить. Невольно впускаю в себя смесь запахов, к которым присоединяется сладкий шлейф чужих духов, и срываюсь. — Я сейчас, — успеваю шепнуть прежде, чем пулей вылететь в коридор.

Чудом добираюсь до туалета, и, стоит лишь склонить голову над унитазом, как все нехитрое содержимое моего желудка просится наружу. Спазмы не прекращаются, даже когда меня уже рвет водой.

Ранний токсикоз. Ничего хорошего. Мне бы самой лечь под капельницу и заняться своим организмом, который тяжело встречает малыша, будто не хочет его принимать. Вместо того, чтобы сберечь продолжение любимого мужчины в себе, я поддаюсь нервному срыву, каждую ночь рыдая в подушку в полном одиночестве.

Надо встряхнуться, двигаться дальше, и я обязательно сделаю это, но сейчас.… снова возвращаюсь к унитазу. От надрывного кашля дерет горло.

— Ами, ты бы отпуск взяла или больничный, — участливо шелестит сверху. — Это же не отравление?

Молчу.

Краем глаза улавливаю, как Лана приседает рядом, бережно поправляет мои сбившиеся волосы.

— О тебе и Демине все отделение судачит, — тихо признается. — Кто-то видел, как ты из кабинета УЗИ выходила. Выводы сделали. Ты как? Давай противорвотное введу. Сама же знаешь, что в твоем положении нельзя допускать истощения и обезвоживания. О ребёночке надо думать.

— Сама разберусь, — поднимаюсь неспешно, чтобы не потерять сознание. Ноги ватные, голова кружится. — Отпрошусь у дежурного врача, заеду в аптеку, а дома приму все необходимое и отлежусь, — лепечу, пока бреду к раковине.

Стараюсь не смотреть на свое отражение, чтобы не пугаться бледного, измученного вида. Полощу рот, умываюсь холодной водой, дышу глубоко.

Становится легче, но фраза Ланы вонзается как нож в спину:

— В ординаторской Богомолова...

После отъезда Германа бывшая заведующая жизни мне не дает, придирается к мелочам, ставит подряд ночные дежурства, словно мстит за утраченную должность и заодно наказывает от лица Марата. Она следила за мной, когда я была замужем, продолжила доносить на меня Сафину после развода, а в последние дни будто с цепи сорвалась, почувствовав, что меня больше некому защитить.

Больно… Ведь она права.

Без Германа мне очень плохо, хоть я стараюсь не подавать вида. Склеиваю разбитое сердце по кусочкам. С каждым днем все сложнее, потому что чувствую… он не вернется. Знает, что не прощу. Останется с ребёнком в Германии, усыновит его, будет растить как единственного наследника. Сейчас это самое важное, ведь он считал себя бесплодным.

Возможно, однажды вспомнит обо мне как о приятном приключении в командировке, а я.… никогда его не забуду.

У меня теперь новая жизнь и свобода, о которой я мечтала, разводясь с Маратом. Подумываю о том, что придется искать другую работу, ведь в больнице почти все связаны с бывшим. Затравят по его указке.

Только кто беременную возьмет?

— Послушай, Амина, ты здесь на общих основаниях, — чеканит Богомолова, едва услышав мою просьбу об отгуле. — Если у тебя смена, то будь добра доработай до конца, а не увиливай от прямых обязанностей.

— Дело в том, что я… приболела, — стараюсь говорить как можно спокойнее и вежливее, но стальные нотки все равно прорываются в голосе. — Я же и так лишние смены всегда брала, в больнице задерживалась. Не помню, когда в отпуск ходила…

— Дорогая, мне плевать. Правила едины для всех. Тот факт, что ты спала с заведующим, не дает тебе права вести себя как королева, — грубо перебивает меня. Каждое слово как пощечина. Как клеймо каленым железом. — Это не твоя больница. И как прежде уже не будет. Скорее всего, Демин уволится, а ты… — смерив меня презрительным взглядом, поправляет очки на переносице. — Видала я таких… Меняются как одноразовые перчатки. И выбрасываются без сожаления.

— Хм-м-м, — мычу сдавленно.

Без разрешения занимаю стул напротив, нагло беру лист бумаги и ручку. На удивление ровно вывожу буквы, а параллельно ледяным тоном говорю:

— Если бы вы исполняли клятву Гиппократа так же рьяно и ответственно, как следите за личной жизнью сотрудников, то не потеряли бы должность. Причина не во мне, и даже не в Демине, который просто оказался лучше, а только в вас. Подумайте об этом на досуге.

Отдаю ей заполненный бланк, а сама гордо поднимаюсь с места. Пусть я не королева, но мешать себя с грязью не позволю. Больше нет… Об меня и так слишком долго вытирали ноги.

— Что это? — опешив, берет листок.

— Заявление на увольнение. Подпишите, — бросаю в приказном тоне. — Документы заберу позже в отделе кадров.

Не дожидаясь ответа, захлопываю дверь кабинета за спиной.

— Вот и всё, — выдыхаю себе под нос. — Разведенная, преданная, теперь ещё и безработная, — прикладываю ладонь к животу. — Но больше не одна.

Не замедляя шага, достаю телефон, чтобы вызвать такси, а вместо этого машинально принимаю входящий звонок. Только потом читаю имя контакта, но сбрасывать поздно и глупо. Я не пугливая девчонка — у меня самой скоро будет ребёнок. Давно пора повзрослеть.

— Привет, пап, — отрезаю коротко и безэмоционально.

— Амина, когда ты освобождаешься? Мы с матерью узнали, что у тебя серьёзные проблемы…

— Нет, все прекрасно. У вас ложные сведения, — перебиваю, чтобы солгать не краснея. Не понимаю, когда этому научилась. — Насколько я помню, мама вообще меня похоронила.

Вздрагиваю от собственных слов. Мурашки по коже.

Раньше во мне не было такой жестокости. Из меня будто тьма сочится, хотя прежде я была наполнена светом. Что они все со мной сделали?

— Извини, дочка, — роняет ласково, а я всё равно насторожена. Наверное, нескоро смогу кому-нибудь поверить. — Если мы бываем резкими, то только потому, что беспокоимся о тебе.

— Спасибо, но…

Осекаюсь, замечая знакомую иномарку на больничной парковке. Стекло со стороны водителя опускается, и отец машет мне рукой. Тем временем мама выходит из машины, цокает на аккуратных каблучках в моем направлении.

— Мы за тобой.

Останавливается напротив, поднимает ладонь к моему лицу. Жду, что отвесит мне оплеуху за непослушание и позор, но она нежно проводит кончиками пальцев по щеке, заправляет упрямые рыжие пряди за ухо.

На свежем воздухе накатывает головокружение, и все происходящее кажется мне нереальным.

Обхватываю себя руками, чтобы не упасть, а мама неожиданно обнимает меня, тихо шепнув:

— Замёрзла? Поехали домой, доченька?

Что-то внутри надламывается, и я соглашаюсь.

Замерзла.…

Дома пахнет пахлавой и зеленым чаем. Грею руки о горячую пиалу. Тошнота отступает, на смену ей приходит дикое чувство голода. Не выдержав, тянусь за сладостями. Тепло и вкусно, как в детстве. Так было до Марата…. И до того, как я отказалась от родителей ради Германа. Может, есть шанс всё вернуть?

Стоит мне расслабиться и поддаться хрупкой надежде, что зарождается в груди, как мама заводит беседу. И начинает её с вопроса, который ввергает меня в ступор.

— Твой неверный изменил тебе и уехал за границу со своим ребёнком?

Она не зовет Германа по имени, но легко догадаться, о ком она говорит с таким презрением.

Неверный… Пора бы выбросить Демина из сердца, но я продолжаю по инерции прикрывать его перед родителями.

— Не понимаю, кто вам сказал это?

— У нас есть знакомые в больнице, где ты работаешь…

— У вас или у Марата? — прищуриваюсь с подозрением.

— Неважно. Там только ленивый тебя не обсуждает. Это правда? — испытующе смотрит мне в глаза. Не обронив ни слова, опускаю голову. — Значит, правда.

В полной тишине раздается трель дверного звонка, и напряженный отец, хмуро зыркнув на меня, идет открывать. Неприятное предчувствие гложет душу.

— У вас гости? Мне, наверное, пора.

— Амина, не спеши, — мама берет меня за руку, пока я прислушиваюсь к голосам в коридоре. — Пожалуйста, не наделай опять глупостей. Мы с папой пытаемся спасти твою жизнь.

— Я вас об этом не просила, — дергаю кистью, уловив знакомый мужской баритон. Сердце уходит в пятки.

— А без нас ты не справишься, — монотонно тянет родительница, однако её гипноз на меня не действует. — Разве год твоей свободы и независимости ничему тебя не научил? Однажды ты уже ослушалась нас и побежала за этим неверным. Где он сейчас, мм?

Душу рвет и наизнанку меня выворачивает своими вопросами. Если бы Герман сейчас был со мной, все могло быть по-другому. Мы бы готовились к свадьбе и рождению малыша вместе. Никто бы нам не был нужен. Если бы…

— Хватит, мама, мне и так плохо, — шиплю сквозь проступившие слезы.

— Иди ко мне, моя девочка. Всё будет хорошо, ты дома, — притягивает меня к себе, поглаживая по голове, как ребёнка. — Но от беременности лучше избавиться.

— В смысле? — резко отталкиваю её и с отвращением передергиваю плечами, будто испачкалась. — Как?

— Аборт, Амина, — без тени сожаления выплевывает мать. — Зачем тебе это пятно на всю жизнь?

— Необязательно. Запишем на меня, — гремит за спиной уверенный голос, от которого я импульсивно сжимаюсь. — Я заткну глотку каждому, кто посмеет хоть слово сказать против моей жены.

Я бы отдала все, чтобы услышать эти слова от другого человека, но он далеко и занят своим сыном. А я здесь.… Одна…

Медленно оборачиваюсь — и встречаюсь глазами с Маратом.

— Привет, дорогая. Ты как?

Жесткие губы изогнуты в кривой ухмылке, на дне зрачков плещется чёрное пламя. Сафин разъярен, как бешеный бизон, но не подает вида. Ярость витает в воздухе, наполняет каждую молекулу кислорода, взрываясь внутри. Чувствую это только я, остальные не придают значения или… не хотят замечать.

— Здравствуй, — произношу без тени эмоций. Апатия накатывает, тоска беспросветная забивается по углам растерзанной души.

Тяжелая ладонь опускается на мою макушку, как рука дрессировщика на голову измученной, сломленной тигрицы после выступления на цирковой арене. Пальцы проходятся по волосам, раздирая локоны. Осталось бросить кусок мяса. Плети не будет — только не при родителях.

— Всем свойственно ошибаться. Я повел себя неправильно, ты оступилась. Пришло время простить друг друга, — цедит бесцветно и усыпляюще. С каждым словом грубые пальцы сильнее накручивают пряди на затылке. — Я приму твоего ребёнка, ведь в нем будет частичка тебя.

Тянет за собранный хвост незаметно для сидящей рядом мамы, но ощутимо для меня, и я вынуждена запрокинуть голову, чтобы смягчить боль. Касается холодными губами лба, будто провожая меня в последний путь, и я не могу побороть приступ тошноты.

— Меня сейчас вырвет, — лепечу сдавленно, стараясь не дышать его резким парфюмом и табачным дымом. Марат идеален, у него нет вредных привычек... для окружающих. Но в минуты особо дикой ярости достает из заначки сигарету. Думаю, за время моего отсутствия он опустошил все запасы.

Прикрыв рот ладонью, подскакиваю с места, с трудом сдерживая рвотные позывы. Сафин с отвращением отшатывается, пропуская меня. Сбегаю в туалет, найдя в нем временное убежище.

Сквозь шум воды слышу приглушенные голоса. Мама разговаривает с Маратом, доносится папин кашель, раздается телефонный звонок. В узком кругу они решают мою судьбу и будущее нашего с Германом малыша, но я чувствую себя чужой и ненужной в ИХ семье.

— Давай я отвезу тебя в квартиру, соберешь вещи, — преграждает мне путь Сафин, как только я открываю дверь и выхожу в коридор. Нависает надо мной, будто караулил жертву.

— Хорошо, — вяло соглашаюсь. — Но с тобой не поеду, — выдыхаю, опустив голову. Прежде чем он вспылит, добавляю как можно непринужденнее: — Прости, у меня жуткий токсикоз, я не могу переносить твой одеколон. Боюсь, испорчу тебе весь салон, — он морщится, а я внутреннее насмехаюсь над его реакцией. Брезгливая любовь. — Забери меня завтра, ты же наверняка знаешь адрес?

— Разумеется. Я должен был проверить, где находится моя жена, — подтверждает мои худшие опасения. Без Германа его квартира больше небезопасна. Как во время бракоразводного процесса, когда мне пришлось прятаться в поселке. — Я подготовлю нашу спальню, — обещает без стеснения. Протягивает руку к моему лицу, но, вспомнив, что меня вывернуло минуту назад, отдергивает пальцы, сжимая их в кулак до хруста костяшек.

— Пап, подвезёшь? — прошу, чтобы не вызвать подозрений.

Веду себя, как раньше, стараясь выглядеть послушной девочкой, которая всем угождает. Рано им знать, что она уже умерла — и сегодня ее тело похоронили.

— Конечно, дочка. Поехали, — он оборачивается на мать. — Марату чай сделай. Когда вернусь, договорим.

Сафин остается дома, как настоящий сын, а я ухожу, больше не чувствуя себя родной. Последние нити обрываются, сердце кровоточит, но больше не болит, словно атрофировалось.

— Ты правда считаешь, что с ним мне будет хорошо? — рискую задать отцу мучающий меня вопрос, как только мы садимся в машину. — Думаешь, надо вернуться?

— Конечно. После всего, что ты натворила, это лучший вариант. Я удивлен, что Марат вообще согласился принять тебя. Ещё и с ребёнком от другого, — бросает быстрый взгляд на мой плоский живот, который я мигом прикрываю руками. — Он широкой души человек, я бы так не смог. С твоей стороны было бы правильнее и честнее всё-таки сделать аборт, а не вешать чужого бастарда на благородного и любящего тебя мужчину. Своего родите, тем более, вы как раз планировали. Подумай об этом.

— Подумаю, — рвано выдыхаю, крепче обнимая себя за талию, будто чтобы малыш не услышал, и отворачиваюсь к окну, сморгнув слезы.

Остаток пути едем молча. Я услышала все, что хотела. Мне достаточно. А папа уверен, что смог достучаться до меня, поэтому спокоен.

Чмокнув его в щеку на прощание, ухожу без оглядки.

Стоит мне переступить порог квартиры, как я превращаюсь в метеор. Срываю одежду с вешалок, небрежно сгребаю вещи со столика прямо в сумку, не разбираясь. Лечу в ванную, устраиваю там такой же погром. На выходе проверяю документы и деньги.

— Телефон…

Хмурюсь, хлопая себя по карманам пальто. Наверное, оставила у мамы, но возвращаться за ним не буду.

Останавливаюсь в коридоре. На тумбе возле зеркала наша с Германом фотография в рамке. Беру её в руки… Мы были такими счастливыми. Любили друг друга сильно и беззаветно, как в последний день перед концом света. Жили, не озираясь на прошлое, дышали одним воздухом.

— Мне тяжело без тебя, — срывается с губ, и одинокая слезинка падает на стекло. Прокладывает влажную дорожку четко между нами, разделяя фото пополам. — Но я справлюсь.

Поддаюсь мимолетной слабости — и всё-таки прячу рамку в боковой карман сумки. Забираю с собой кусочек воспоминаний.

— Мне есть кому отдать эту любовь, — опускаю взгляд на живот. Внутри разливается тепло, будто малыш все чувствует, а улыбка трогает искусанные губы.

Осмелев, я оставляю в двери записку для Марата: "Не ищи меня, я никогда к тебе не вернусь". Нервно усмехаюсь, представив его искаженное гневом лицо завтра утром, когда он это прочитает.

Игрушка выбилась из-под контроля. Сломалась... Так и есть....

Будет грандиозный скандал, но меня это больше не касается...

Такси привозит меня в пункт назначения поздней ночью. На улице идет дождь, точно как в день нашего с Германом знакомства. Сердце щемит, когда мы проезжаем по знакомой дороге, а я едва различаю из окна очёртания остановки, где была беременная женщина. Интересно, как она сейчас? Счастливая, наверное, растит дочку Амину вместе с мужем.

— Приехали. Двойной тариф, — водитель указывает на счетчик и пожимает плечами. — Время ночное, да и машину по колдобинам бил…

— Бог с вами, — перебиваю его, осекая поток оправданий.

У меня нет сил торговаться, поэтому без пререканий оставляю деньги на коробке передач. Благо, в финансах я не стеснена, ведь Герман не контролировал мои траты. При мыслях о нем появляется резь в глазах, и я часто моргаю, поспешив на свежий воздух.

— Спасибо.

— Я помогу вам с багажом, — засияв, мужик выскакивает из машины прямо под ливень.

Несет мои сумки к крыльцу, а я тем временем не решаюсь постучать в дверь. Даже когда такси, пробуксовав в грязи, с ревом срывается с места, я всё ещё стою, будто вросла в бетон. Страшно. Я привыкла быть гонимой всеми…

— Амина? — удивленно зовет тетя Элеонора, появившись на пороге. Наверное, услышала шум двигателя и заметила свет фар, вот и вышла ещё до того, как я попрошусь в дом.

— Здравствуйте. Извините, что так поздно, но...

— Что-то случилось, да? — взволнованно косится на мой багаж, а потом заглядывает за спину, всматриваясь в темноту. — Где Герман?

— Улетел…

— К немцам своим? — доносится поскрипывающий голос бабушки, и она сама шоркает в тапках к двери. — Вот дурень. А ты почему не с ним?

— Он ничего вам не рассказывал? — перевожу взгляд с одной на другую, но обе в полном неведении. — Тогда и я не стану. Простите.

Неправильно скрывать от них правду. Лучше выдать все, как было, пока меня вышвырнули на улицу, посчитав виновной в расставании.

Но… не могу. Храню маленькую тайну Германа, будто она и моя тоже. Пусть сам откроет ее, когда посчитает нужным.

— Сор из избы не выносят, — одобрительно покашливает Стефания.

— Я бы уехала в другое место, чтобы не утруждать никого, но мне пока некуда. Выиграть хотя бы пару дней на поиски нового жилья... Но надо было решать срочно, — нервно тараторю, мешая слёзы с каплями дождя. — Прогоните?

Миллисекундная заминка кажется вечностью. Сквозь шум льющейся с небес воды пробивается бешеный стук моего сердца. Точнее, теперь двух сердечек. Ладонь импульсивно взметается к животу, сжимает пояс пальто и приковывает внимание женщин.

— Своих не бросаем, — ворчит бабуля, вызывая у меня улыбку. — Проходи, дочка. Накормим, обогреем, — смеётся, хватая меня за руку и увлекая в натопленное помещение, где пахнет уютом и добром. — Прикроем. Пусть глупый немец побегает, раз по дурости такое сокровище упустил.

Обнимает меня, к ней присоединяется тетушка — и мне вдруг становится так тепло, что жгучие слезы сами брызжут из глаз. Избушка в далеком поселке заменила мне родительский дом.