Неверный отец. Счастье в конверте (СИ)

Глава 24

Несколько дней спустя

Амина

Слабенький детский плач — это первое, что я слышу, неловко переступив порог бабушкиного дома. Осторожно бреду по коридору, заглядываю в столовую.

С появлением малыша здесь всё преобразилось, ожило. На тумбочке у старого зеркала — пустышка, видимо, забытая тетушкой впопыхах. На стульях у камина сушатся пеленки и распашонки. Посередине комнаты разложена гладильная доска, заваленная выстиранными вещами. Кошки забились по углам — они больше здесь не хозяйки. Вместо них мяукает и строит женщин крошка Демин.

— Амина, девочка моя, давай помогу, — шелестит за спиной голос Германа, а затем мое пальто спускается с плеч и оказывается в его руках. — Сейчас сумки из машины принесу. Посиди пока в кресле, отдохни. Бабушка с малышом, а тётя занята ужином. Потерпи, скоро поешь с дороги…

— Я не голодна, — отказываюсь по привычке, хотя в животе урчит. Но стоит лишь вспомнить тошноту, которая подкатывает к горлу после каждого приема пищи, как я инстинктивно морщусь. Невыносимо. И чай Элеоноры больше не помогает.

— Надо, маленькая, — шепчет он, обнимая меня сзади. — Ради нашего сына.

Широкие, теплые ладони Германа скользят по моей талии, обхватывают животик, согревают. Хочу накрыть его руки своими, но застываю и не могу пошевелиться, как оцепенелая. Забываю, как дышать, а внутри так спокойно и легко, как не было очень давно…

Словно я дома. В родной семье.

— Амина…

Он прижимается носом к виску, шумно вдыхая запахи больницы и шампуня, которыми я пропиталась вместо духов. Легкий поцелуй обжигает щеку — и вот уже Герман ласково перекидывает мои непослушные, густые волосы на одно плечо, открывая шею, наклоняется к ней и невесомо касается губами заходящейся в бешеном ритме жилки.

Время останавливается....

Затаившись, я мягко улыбаюсь, пока никто нас не видит. Наслаждаюсь моментом, позволяю себе сдаться на доли секунды и понежиться в горячих, исцеляющих объятиях моего доктора.

Мурашки по коже….

Все эти дни он не отходил от моей постели. Контролировал акушерок, огрызался с Маратом, который упорно пытался увидеться со мной, отстранил от должности Богомолову, воспользовавшись связями и лояльностью главного. Перед тем, как забрать меня из больницы, даже успел поругаться с моей мамой, которая вдруг вспомнила о родительских чувствах и хотела меня посетить. Герман не впустил её в палату. И выбросил пакет, который она передала. Мотивировал это тем, что никому не доверяет, кроме самого себя, так что лечить и кормить меня будет лично.

Защищая меня, словно коршун, он нажил новых врагов, зато сохранил нашего сына.

Демин всегда выполняет обещания. И в самый критический для нас период тоже сдержал свое слово.

— У-а-а-у-у, — приглушенно доносится из детской. Тихий, неуверенный плач обрывается, но успевает вернуть меня в реальность.

— Спасибо тебе, Герман, за все, — произношу после паузы, срываясь в предательский шепот, и нехотя убираю с себя его руки.

Молча подхожу к камину, завороженно наблюдая, как языки пламени облизывают поленья. Наши с Германом отношения похожи на огонь: греют, но в то же время могут испепелить дотла. Я не уверена, что готова снова прыгнуть в этот костер. Не сейчас, когда внутри меня развивается маленькая жизнь.

Я несу ответственность за крохотного человечка — и буду думать только о нём.

Остальное подождет.… Если Демин и правда любит меня так сильно и искренне, как говорит, то он поймет, что я чувствую…

— Я теперь всегда буду рядом, — будто прочитав мои мысли, тепло произносит он. — Несмотря ни на что.

Обхватываю себя руками, чтобы унять нервную дрожь.

Позади хлопает входная дверь, впускает морозный воздух в дом. Без Германа я не могу согреться.

— С возвращением, дочка, — искренне радуется мне бабушка Стефа, выходя из детской с бутылочкой в руке. — Слава богу, все обошлось, — с добром поглядывает на мой живот. — Скоро будем ещё одного Демина нянчить, хотя старшой нам за двоих жару дает. Мужичок растет, постоянно поесть требует — только успевай эту его химию кипятком заливать, — причитая, шоркает на кухню. — Вот в наше время детей молоком поили. Из-под коровки. Поэтому и здоровые росли, а сейчас.... Тьфу…

Шаги отдаляются, бормотание становится тише, а я так и стою у камина как вкопанная.

Женщины Демина с распростертыми объятиями встретили маленького наследника семьи. Я чувствую, как они счастливы, хоть и ворчат на Германа.

Весь дом пропитал любовью и семейным уютом.

Они приняли ребёнка, потому что для них он свой. Родная кровь.

А я.… смогу?

Жалобный плач становится громче, переходит в требовательный крик, и я бросаю неуверенный взгляд на дверь детской.

Пульс стучит в висках, сердце выбивает ребра, когда я делаю шаг. Ещё один.

И всё-таки захожу в комнату.

— Тш-ш-ш, малыш, успокойся, — лепечу пересохшими от волнения губами, приближаясь к кроватке.

Плач не затихает. Наоборот, с моим появлением он достигает пика.

Ребёнок будто прогоняет меня. Или просит о помощи.

Горькие слёзки текут по красному от перенапряжения личику, губки дрожат, крохотная грудка ходит ходуном.

— Баю-бай, — наклоняюсь к люльке, осторожно покачивая маятник.

— У-а-а-а-а! — рвет душу на части.

Хочется заплакать вместе с ним, но.… я же сама будущая мама! Как я со своим справляться буду, если при первой же неудаче расклеилась?

— Пойдешь ко мне? — выдыхаю с улыбкой.

Не понимает, но слушает мой голос — и делает паузу. Поднимаю его на руки вместе с ворохом пеленок. Даже завернутый в одеяло он кажется очень маленьким и легким.

Пушинка, пахнущая молочком.

— Вот так, — прижимаю к груди теплый сверток. — Всё хорошо. Проголодался?

Продолжаю говорить с ним, а сама всматриваюсь в чёрты кукольного лица.

Он похож на Демина. Сын своего отца.

Сердце, встрепенувшись в груди, тоскливо сжимается. У меня нет к нему ни злости, ни ревности. Я могу сколько угодно обижаться на Германа, но его ребёнок ни в чём не виноват. Так же, как и другие дети, он заслуживает счастья и любви.

— Не плачь, маленький, всё плохое позади, — успокаиваю его, присаживаясь на диван. — Ты дома. О тебе здесь позаботятся.

Откидываюсь на спинку, устраиваясь удобнее. Малыш ищет грудь, трется носиком о край пеленки, а я невольно расплываюсь в улыбке.

— Амина? — врывается в детскую Герман, и я возмущенно шикаю на него.

— Не кричи, ребёнка испугаешь.

Я смотрю на него исподлобья, а он не сводит глаз со своего сына на моих руках. Хмурится так сильно, что высокий лоб покрывается морщинами, две борозды залегают на переносице.

— Извини, — роняет неоднозначно.

Просит прощения за ребёнка. За все, что произошло между нами.

— Давай его мне, — протягивает руки, а я сильнее впиваюсь пальцами в детское одеяло.

На пороге появляется бабушка с бутылочкой смеси, вручает её Герману.

— Ну что, батя, — намеренно грубо обращается к нему. Воспитывает, как обычно, и на мгновение мне жаль его становится. — Сынка забацать — дело нехитрое, а дальше? Ты от отцовского долга не увиливай. Аминочке надо отдыхать, мы с Элей ужин приготовим, а ты корми дитя.

Раздав указания, Стефа уходит, плотно закрыв за собой дверь. Оставляет нас одних. Словно специально, чтобы помирить.

— Слышала? — кивает Герман в сторону выхода. — Иди. Я сам, — снова тянется к малышу.

— Не трогай его, он пригрелся, — отрицательно качаю головой. — Я покормлю.… Если ты позволишь.

— Я не хочу тебя утруждать. Это все и так неуместно. Ты не обязана.…

Осекается, тяжело вздыхая и раздраженно запуская пятерню в волосы.

Демин злится. На себя. На ситуацию.

Пока он мучается угрызениями совести, я беру бутылочку, встряхиваю, размешивая молочко. С улыбкой показываю крохе, и тот жадно хватает соску губами. В воцарившейся тишине раздаются милые причмокивания и довольное мурлыканье.

— Как ты его назвал? — спрашиваю, только сейчас осознав, что в больнице мы совсем не говорили о ребёнке. Как будто его не существует. Но я устала бегать от проблем. — У него же есть имя?

— Да, — цедит Герман, садясь рядом с нами. — Миша, — чуть слышно произносит, касаясь пальцами взмокшего от усердия лобика. — Михаил Демин. В честь моего самого близкого человека… — выдержав гнетущую паузу, добавляет с горечью: — которого больше нет.…