Неверный отец. Счастье в конверте (СИ)

Глава 4

В камине потрескивают поленья, мяуканье рыжей кошки, которая кормит своих котят на лежанке у входа, убаюкивает, из небольшой кухоньки доносится звон посуды, голоса, среди которых улавливаю мужской баритон, приглушенный, хриплый и, кажется, недовольный, но переживать об этом не осталось сил. Глубже забираюсь в кресло, мечтая спрятаться от всех проблем в темном уголке дома, куда не добивает свет абажура, кутаюсь в махровый халат, который выделила мне Элеонора Павловна, тетушка Германа, вбираю носом ароматы еды, витающие по столовой.

Беззвучно плачу, надеясь, что никто не увидит моих слез. В момент, когда самое страшное осталось позади, а я нахожусь в сравнительной безопасности, наступает откат. Не могу бороться с подступающей к горлу истерикой.

Устала.

За эту ночь и.… за всю жизнь. Ощущение, что я разрушаюсь изнутри.

— Так, красивая, сейчас ужинать будем, — появляется из кухни бабушка Стефа, как она сама представилась, и неторопливо шоркает ко мне. — На ночь Эля постелет тебе в своей комнате, а сама со мной переночует. Геру на твердый диван отправим, пусть спасибо скажет, что не в будку к собаке, — говорит достаточно громко, чтобы Герман услышал. — Проштрафился.

Суматошно вытираю влажные щеки тыльной стороной ладони, шмыгаю носом, а она делает вид, будто не замечает моего состояния, чтобы не смущать. Садится на диван неподалеку от меня, и кошка, оставив свой приплод, бежит к хозяйке, запрыгивая на колени и сворачиваясь клубочком.

Каждая деталь здесь как часть большого пазла, который складывается в приятную картину под названием «Дом». Я этого лишилась, когда вышла замуж.

— Не утруждайтесь, я не голодна, — выпрямляюсь, собирая по осколкам остатки своего достоинства. Слепить себя воедино до конца не получается. — Спасибо вам за всё, утром я уеду.

— Вредная ты немного, — задумчиво произносит старушка. — И упрямая, но это даже хорошо. Только уж больно худая, откормить бы, — изучает меня внимательно, прищуривается, а в уголках её глаз залегают глубокие морщины, сеточкой расходясь по всему лицу.

— Мам, ну ты как будто на убой ее готовишь, — хмыкает Элеонора Павловна, вплывая в столовую с подносом. Ставит его на стол, берет чашку и с ней подходит ко мне. — Выпей, полегче станет.

— Что это? — хмурюсь, протягивая руку и обжигаясь о горячий советский фарфор.

— Травяной чай, успокоительный и противопростудный, — объясняет, в то время как я с подозрением заглядываю в кружку, украдкой понюхав отвар.

— Вы знахарка?

— Я? Скажешь ещё, — смеётся снисходительно, будто я из темного леса вышла. — Обычная медсестра, но в последнее время перепрофилировалась в ветеринара. Нам это нужнее — у нас с мамой маленькая ферма. Конечно, благодаря Герману — помогает нам финансово, иначе мы бы не справились. И вообще, мужик он неплохой, добрый, ты не подумай, просто…

— Немец, — выплевывает бабушка гневно.

— Наполовину, — улыбается Элеонора, укоризненно качая головой. — Да ты пей, Амина. Имя у тебя необычное, означает «верная».

— Значит, будешь хорошей женой, — добавляет Стефа.

— Спасибо, — сипло произношу, сделав глоток кипятка и облизнув губы. — Я уже замужем, — нехотя признаюсь, на миг опуская мокрые ресницы. Руки подрагивают, чай расплескивается на халат. Кольцо кажется тяжелым и тянет вниз, как кандалы.

— Когда женщина ЗА мужем, она чувствует себя уверенно. А ты сама призналась, что заблудилась.

Простые слова бабули режут по живому. Прячу слезы в кружке, разбавляя травы солью. Зелье тетушки не помогает, если простужена душа.

В повисшей тишине гремят мужские шаги, будто удары в набат. Приближаются, и сквозь мутную пелену я различаю знакомую мощную фигуру.

— Не утомляйте нашу гостью разговорами, пусть отдохнет, — безэмоционально говорит Герман. — У нее и так выдалась тяжелая ночь.

Бабушка и тетя уходят без лишних слов, оставляя нас наедине.

Герман медлит. Он совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, смотрит мне в глаза, но мыслями витает где-то далеко. Молча нависает надо мной, спрятав руки в карманы брюк, тяжело вздыхает, будто решает мою судьбу.

«Катись к мужу!» — всплывают в памяти его жестокие слова, и я вздрагиваю, как от удара плетью.

Жестокий приказ Германа до боли напоминает грубое: «Выметайся!», брошенное Маратом. Не могу избавиться от болезненных ассоциаций, поэтому разрываю зрительный контакт и роняю голову, уставившись в плавающие на поверхности чая травинки. Чувствую себя лишней теперь ещё и в этом доме. Беженка — нигде мне нет места.

— Прости, Амина, я был неоправданно груб, — шелестит над макушкой, и я не верю собственным ушам. Мужчины не извиняются, по крайней мере, так всегда утверждал мой супруг.

— Не беспокойтесь, я уже забыла об этом, — лгу неубедительно. Не умею, а надо бы научиться.

— Амина, если нужна какая-то помощь… — он опускается на одно колено, облокотившись о второе. Аккуратно берет меня за запястья, на одном из которых остались синяки, ведёт по ним большим пальцем. Его ладони обжигают сильнее горячего чая в моих руках, взгляд исподлобья ранит — слишком много в нем жалости. — Деньги, жилье, связи… Обращайся, я могу…

— Нет, — перебиваю его, отдергивая кисти.

Мужчины никогда не делают ничего просто так, а именно у этого я особенно не хочу оставаться в долгу. У меня и так проблем хватает, но ещё… мне дико не нравится моя реакция на его близость. Бережные прикосновения, терпкий запах, бархатный голос, теплый взгляд — все в нем будоражит какие-то неизведанные струны моей души. Это неправильно. Я замужем. Пока что…

— Спасибо, но мне ничего не нужно, кроме такси на утро, — строго отбиваю каждый слог, проводя границу между нами. Красную линию, которую пересекать запрещено, прежде всего, мне. Иначе получается, что Марат был прав.

Попытавшись встать, я чуть не опрокидываю кружку себе на колени, но Герман перехватывает ее, так спокойно, будто не чувствует жара, и убирает с грохотом на стол. Буквально доли секунды созерцаю его сгорбленную спину, напряженные плечи, не зная, что будет, когда он повернется.

— Ладно, будь по-твоему, — оглядывается на меня, выдыхает, разжимает ладони, что были стиснуты в кулаки. — Утром я сам отвезу тебя, куда скажешь. А пока отдыхай. Спокойной ночи.

— Спокойной.… - проглатываю окончание фразы, потому что Герман исчезает слишком быстро.

Не дотронувшись до еды, потому что кусок в горло не лезет, я закрываюсь в комнате, которую мне уступила тетушка Элеонора. Всю ночь не могу уснуть, ворочаюсь в постели, прислушиваясь к шорохам за дверью. Шестое чувство подсказывает мне, что Герман тоже не спит, но я отмахиваюсь от него. Неважно.

С первыми лучами рассвета я всё-таки отключаюсь. Ненадолго. Словно моргнула. Ведь стоит мне сомкнуть глаза, как звенит будильник.

Облачившись в подсохшее вчерашнее платье, которое стало источником моих бед и персональным проклятием, я тихонько покидаю комнату. Герман ждет меня в столовой, бодрый и при полном параде, будто и не ложился.

— Кофе? — выгибает бровь, завидев меня.

— Я не завтракаю, — отрицательно качаю головой и чуть не молю: — Мы можем ехать?

— Да, конечно, — кивает и широкими шагами пересекает помещение. Быстро, словно ему не терпится от меня избавиться.

Называю адрес больницы, и дальше мы едем в полной тишине. Только когда паркуемся, я рискую поблагодарить его на прощание:

— Спасибо за помощь, — чуть слышно шепчу, покосившись на Германа. Вижу, как он барабанит пальцами по рулю. — И бабушке с тетей передайте, пожалуйста, что я очень им благодарна.

— М-гу, — неопределенно мычит, изучая фасад здания. Будто запоминает, где я работаю.

Глупости! Он просто ждет, когда я наконец-то выйду из его машины. Делаю это нехотя, словно выбираюсь из уютного оазиса в жестокий мир, в котором я совершенно одна.

— Береги себя, — как выстрел, летит мне в спину, и я чуть не спотыкаюсь на месте.

Но причина уже не в том, кого я оставляю позади себя…

Во внутреннем дворике родильного отделения, недалеко от центрального входа припаркована знакомая дорогая иномарка безупречного, как ее владелец, белоснежного цвета. На водительском месте, откинувшись на спинку кресла, будто провел здесь много часов, вальяжно развалился тот, кого я не хотела бы встретить так скоро. В идеале, никогда.

— Марат, — обреченно выдыхаю и, вскинув подбородок, делаю шаг вперед. Обратно в ад.

— Где ты была? — тихо роняет муж, выходя из машины.

Не здоровается со мной — не достойна. Не интересуется моим самочувствием — ему плевать. Но и голос не повышает — слишком много «свидетелей».

— Там, где ты меня оставил, — отвечаю тоже негромко и сдержанно, принимая его правила игры.

Все, что происходит семье, должно оставаться внутри. На людях мы идеальная пара, и ни у кого даже мысли не возникает, сколько проблем и недопонимания есть между нами. С каждым днем бетонная стена все толще. С каждым отрицательным тестом на беременность ненависть Марата всё сильнее.

— Я вернулся ровно через час, но тебя и след простыл, — цедит с претензией.

Легким кивком здоровается с коллегой-медиком, что спешит на работу, другому пожимает руку, потом с улыбкой приветствует заведующую моим отделением — эффектную женщину под сорок. Ведёт себя обыденно, вежливо. Репутация для Марата превыше всего, а я должна ее поддерживать. Как бесплатное приложение к мужу.

Хмыкает, словно вспомнив о чем-то, и ныряет в салон, доставая с заднего сиденья мою сумку, которую я в панике забыла ночью, и огромный букет белых роз. Демонстративно протягивает цветы мне, но их запах не вызывает ничего, кроме тошноты. К горлу подкатывает ком, когда Марат быстро целует меня в щеку, которая пылает от стыда и негодования. Благо, он сразу же отстраняется, а я молча забираю сумку.

Не раскаивается, не просит прощения. Показуха.

— И ты уехал домой? — продолжаю говорить равнодушно, украдкой сморгнув слезы. — Как тебе спалось? Спокойно? — поднимаю взгляд, встречаясь с его потемневшими, почти чёрными глазами.

— Не дерзи, — рычит сдавленно. — Кто тебя привез?

Неуловимым движением руки указывает на автомобиль Германа, который только сейчас трогается с места и, взвизгнув колесами, на полной скорости вылетает с территории медучреждения. Значит, все это время он был здесь. Наблюдал за мной. И видел наше «примирение» с мужем.

Меня не должно интересовать мнение практически чужого человека, но почему-то в этот момент ощущаю себя жалкой.

— Таксист, — выдыхаю, отворачиваясь.

Забудь, Амина. Это лишь случайный попутчик. О себе думать надо.

— Чем расплачивалась? Кошелек ты в машине забыла, — грубо выплевывает, и у меня дыхание перехватывает от обиды. — И выглядишь, как.…

— Как женщина, которую вышвырнул под дождь собственный муж, — горько усмехаюсь, срываясь с катушек. Он недоволен, а я уже не могу остановиться. — Это больше не должно тебя интересовать, Марат, — набираюсь смелости, чтобы уверенно выпалить: — Я подаю на развод.

От неожиданности он замирает, удивленно уставившись на меня. Пауза затягивается. Тишина пробирается в душу и выворачивает наизнанку.

— У меня смена через пять минут, — выдавливаю из себя, сквозь пелену слез посматривая на часы. Стрелки плывут, капелька падает на циферблат, и я смахиваю ее. — Мне пора.

Оставляю цветы на капоте, разворачиваюсь, чтобы уйти, но чувствую жесткую хватку на локте. Оглядываюсь на мрачного от злости мужа. Но он меняется в лице, как по щелчку пальцев, когда замечает очередную группку медиков, снующих во дворе.

— Хорошего дня, дорогая, — неискренне желает мне, клюет в лоб и отпускает. — Кажется, сегодня ты дежуришь сутки, — не спрашивает, а утверждает. Мой график тоже под контролем. — Жду тебя утром дома. Поговорим в спокойной обстановке.

Небрежно бросив букет на сиденье, Марат садится за руль. Уверен, что я никуда не денусь. Я с ним со дня своего совершеннолетия, под строгим надзором и своеобразным воспитанием. За семь лет ни слова против. Что может измениться?

Но у меня другое мнение на этот счет. Поэтому спустя сутки после адски тяжелой смены, разбитая и уставшая, я еду не к мужу, а туда, где меня должны принять. В родительский дом. Однако все оказывается сложнее, чем я ожидала…