Неверный отец. Счастье в конверте (СИ)

Глава 23

Герман

— Амина!

Подхватив её на руки и не позволив упасть, я бережно прижимаю обмякшее, безвольное тело к груди.

Беременна. От меня.

Это сон. Или, наоборот, счастливое пробуждение после затяжного кошмара.

У нас будет сын.

Аккуратно уложив Амину на кушетку, привожу её в чувство. Невесомо касаюсь бледной, прохладной щеки пальцами, провожу ладонью по взмокшему лбу, убирая разметавшиеся волосы с лица. В здравом уме и сознании она никогда больше не позволит мне обнять себя или даже притронуться. Я потерял это право.

Жгучая, неконтролируемая ненависть сжирает меня изнутри, и направлена она не на её лживых родителей, манипулятора Марата или умершую на операционном столе женщину, оставившую мне ребёнка без объяснений…

Нет.… Сейчас я ненавижу только себя.

— Светлана, зайди, — строго вызываю акушерку.

По щелчку пальцев отключаю эмоции — они мешают мне помогать двум самым близким людям. Держу Амину за руку, пока она приходит в себя, свободной ладонью — накрываю живот, а сам холодным тоном даю указания Лане. Надеюсь, хотя бы ей в этой проклятой богадельне можно доверять.

Я заберу свою женщину, как только представится возможность, а пока… приходится перевести её в палату. Я остаюсь рядом, не отлучаясь ни на секунду. Проверяю назначения, слежу, чтобы ей поставили капельницу с нужными лекарствами.

Стараюсь не думать о нас. Не вспоминать о том, до чего я довел любимую женщину. Не представлять, как бы все сложилось, если бы не тот малыш, что находится сейчас в моей квартире с няней.

Я сосредоточен на пациентке, которую обязан спасти, потому что здесь больше никто ей не поможет. Наоборот, угробят и маму, и малыша.

«Они не захотят сохранять», — снова отбивается в мыслях, крутится по кругу. Теперь всё становится на свои места. Марат планировал избавиться от чужого ребёнка, а мне лгал и пускал пыль в глаза. Потом бы он «утешил» разбитую, потерявшую смысл жизни Амину и вернул любимую игрушку домой.

Но я не позволю. Больше не повторю свою ошибку. Даже если она будет ненавидеть меня до конца дней, отталкивать, прогонять, кричать… я все равно буду рядом. Как верный пес.

— Все будет хорошо, — нашептываю ласково, в то время как Амина мирно дремлет под успокоительными.

Провожу ладонью по животу. Расслабленный и мягкий. Крохе стало лучше.

Выдыхаю.

— Не волнуйся, малыш. Больше твою маму никто не обидит.

Как чёртов цербер, сижу у ее постели, но вдруг начинаю сомневаться в себе. Ощупываю драгоценный животик ещё раз и, не выдержав, всё-таки звоню коллеге.

— Привет, Викки, — тихо бросаю в трубку, чтобы не тревожить Амину. — Помню, ты говорила, что у тебя очень хороший гинеколог в России есть. Можешь дать её контакты?

— Ты про Агату? Да, конечно… — звонко отвечает. — А сам что? Сноровку потерял? Или российскую лицензию за длинный язык и отборный мат забрали?

Усмехаюсь. Вика такая счастливая в браке… Колокольчик. Я помню ее другой — испуганной и обессиленной, молящей меня сохранить ее двойню. Тогда я справился, а сейчас растерян и убит.

— Боюсь на эмоциях упустить что-то важное, просмотреть, — серьёзно объясняю, пропустив мимо ушей её колкости. — Мне нужна подстраховка.

— Ты и эмоции? Я не узнаю тебя…

— Хм, просто вспомни Гордея. И что он творил, пытаясь спасти тебя, — горько усмехаюсь. — У меня похожая ситуация: на больничной койке дорогой мне человек. Даже сразу два, — крепче сжимаю тонкое запястье Амины, и она мягко улыбается сквозь сон. Девочка моя родная.

— Боже, речь идет об Амине? Ты говорил, она к мужу вернулась.…

— Я был уверен в этом, — отзываюсь, мысленно проклиная себя. — Она беременна. От меня, — признание дается с трудом, но это вынужденная мера. Мне требуется помощь. — Понимаешь, как важно и.… как сложно мне вести её.

Виктория Богданова сама из династии медиков. Она педиатр, ее муж Гордей — кардиолог. В свое время он собственной рукой подписал ей направление на аборт, потому что рожать с пороком сердца было рискованно. На кону была жизнь Викки, но она выбрала детей и уехала из страны. Отчасти Гордей был прав, потому что в Германии мы чуть её не потеряли в родах. Чудо спасло. Он принял решение как врач, а не как любящий мужчина и отец. Но всё равно ошибся. Ему пришлось приложить огромные усилия, чтобы вернуть свою семью. У меня же нет возможности оступиться — кредит доверия ко мне со стороны Амины и так исчерпан.

— Я попрошу Агату принять вас.

— Буду благодарен. Ещё мне бы не помешали связи твоего отца, — хмуро цежу, наблюдая как открывается дверь и в палату заглядывает Богомолова. — Придется наказать кое-кого за преступную халатность, — чеканю намеренно четко и ясно, яростно выплевывая каждое слово.

Жестом приказываю бывшей заведующей выйти, и она с кислым выражением лица подчиняется.

Тварь! Уничтожу!

Только сначала вытащу мою беременную девочку.

— Ты справишься, Герман, я в тебя верю, — летит от Викки напоследок.

Поворачиваюсь к Амине…

А она — нет.

Замираю, склонившись у её постели. Не отпускаю слабой руки ни на секунду. В полной тишине слышится монотонное падение капель. В какой-то момент Амина ворочается во сне, мурлычет что-то невнятное и.… вдруг сплетает наши пальцы. Умиротворенно засыпает снова, только теперь с легкой улыбкой на губах. Не двигаюсь, боясь все разрушить. Любуюсь ей.

Теряю счет времени, пока нашу хрупкую идиллию не перебивает скрип двери. Тишину разрывает знакомый голос, который на миг вгоняет меня в шок.

— Дочка, ты как? Я всё привезла, еле пробилась через твою подружку. Тебя тут охраняют, как жену президента, — панические нотки тесно переплетаются с бодрыми, чтобы не пугать Амину. — Мне уже доложили, что с внучком все хорошо, а я и так это знала. Ты у нас девка сильная. Правда, нашему балбесу я так и не дозвонилась. Видимо, он ещё в самолёте. Ох, и горячий прием его здесь ждет от нас со Стефой, — шипит угрожающе.

Медленно и недоуменно оборачиваюсь, заторможено слежу, как тетя Элеонора несет сумки к шкафу, по-хозяйски распахивает его, возится с вещами, не обращая на меня внимания. Лишь мимоходом бросает небрежно: «Здравствуйте».

— Пусть только появится! — ворчит себе под нос.

— Я весь в вашем распоряжении, — подаю голос, и сумка выскальзывает из её рук. — А вы с бабушкой ничего мне сказать не хотите?

— Гера? Ты, что ли? — недоверчиво прищуривается тетя. Смотрит на меня так, будто призрака увидела. — Какого лешего трубку не брал? У нас с Аминочкой беда.…

— Всё с ней в порядке, и я прослежу, чтобы было только лучше, — тепло усмехаюсь, поглаживая её хрупкую ладонь. — Я занят был. Из самолета сразу сюда. Надеялся узнать что-нибудь о ней. И не ошибся. Нашёл…

Я поворачиваюсь к койке. Снова любуюсь спящей Аминой.

Красивая. Родная.

Как же я скучал по ней.

— Про ребёнка уже знаешь? — вкрадчиво роняет Элеонора, подходя к нам.

— Да…

Моя улыбка становится шире, сердце заходится в груди, а ладонь поглаживает мягкий, округлый животик, в котором растет наш малыш. Вопреки диагнозам и прогнозам врачей, я всё-таки смог подарить Амине ребёнка, о котором она, как любая женщина-мать, так мечтала. Мне всё ещё не верится, что это правда.

Такое счастье. Я… не заслуживаю его.

— А другого своего куда дел? — припечатывает меня тетка хлестким вопросом, который больнее пощечины.

— С няней, — бурчу, мгновенно помрачнев.

Три месяца в Германии я провёл в аду. Больной младенец, клиника, бессонные ночи, бесконечные процедуры, нервы и тщетные попытки дозвониться Амине. Мне так её не хватало. Неизвестность убивала, ревность сжигала изнутри, тревога за ребёнка подливала масла в костер, в котором горела моя душа.

Импульсивно сжимаю руку Амины. Больше не отпущу.

Идиот! Какой же я идиот! А если бы не успел сегодня?

Успокаивает лишь то, что она, судя по всему, была не одна…

— Всё это время она жила у вас? — хмуро смотрю на Элеонору. Она молчит, отводит взгляд, а я успеваю прочитать ответ на ее побледневшем лице. — Могли бы сказать, хотя бы намекнуть… Я же спрашивал! — от злости повышаю голос. — Я чуть не чокнулся без нее! Как последний придурок, поверил, что она выбрала бывшего мужа…

— Точно дурак, — не выбирает выражений тетя. — Амина от него к нам и сбежала. Мы ее приняли как свою.

— Спасибо, — искренне произношу, и она удивленно хлопает ресницами. Насупив брови, ждет подвоха, но его нет. — Я действительно благодарен вам за то, что были рядом с ней, поддерживали и оберегали. Я рад, что все эти дни она была в безопасности. Спасибо, что сохранили ее и ребёнка, пусть даже таким путем — втайне от меня.

— Она не хотела с тобой общаться, — приглушенно оправдывается тетя. — Не жаловалась, но и причину расставания не называла, а мы не настаивали. Долго не признавалась — не хотела о тебе плохо говорить. Мы только на днях узнали, что ты ляльку на стороне нагулял…

— Да не гулял я! — выплевываю в сердцах. — Я бы никогда… От неё — никогда в жизни, — голос срывается, и я перехожу на хриплый шепот. — Я люблю Амину, тетя, очень люблю.

Искоса присматриваю за своей неожиданной, но самой ценной пациенткой. Протянув руку к умиротворенному лицу, ласково убираю огненно-рыжие пряди со лба и щёк, бережно поглаживаю её по голове. Отпустив гнев, мягко улыбаюсь.

— Ну, дети из воздуха не рождаются, — тянет Элеонора, пристально изучая меня. Специально провоцирует и следит за реакцией, а мне хочется волком выть и биться головой об стену.

Я уже сам себе не верю! Проще признать вину, чем доказать обратное.

— Герман? — тихо зовет Амина, приоткрывая глаза и жмурясь от яркого света.

— Да, родная. Разбудили мы тебя?

Не слушая меня, она панически хватается за живот, чуть не выдернув капельницу из руки.

— Что с ребёнком?

Я перехватываю дрожащие девичьи ладони и сдерживаю Амину, не позволяя ей подскочить с кровати. Дышу с ней в унисон, осторожно обнимаю. Больше всего на свете боюсь, что она в страхе навредит себе или нашему малышу. Эмоциональный фон у будущей мамочки ни к чёрту, и, к сожалению, в этом тоже я виноват.

Она должна наслаждаться беременностью, а не плакать из-за меня и прятаться по чужим домам. Вместо того чтобы окружить её заботой, я…

Проклятье! Чем сильнее люблю, тем больнее раню.

— Тш-ш-ш, любимая, — ласково нашептываю ей на ухо, покачивая в своих руках. — Все с ним хорошо. Я же обещал.

Порывисто расцеловываю пылающие от нахлынувшей крови щеки, снимаю губами соль с бархатной кожи, вытираю слёзы. Не отпускаю Амину, пока она не обмякнет в моих объятиях.

— Боже, спасибо, — выдыхает расслабленно. Снова плачет, не может остановиться. — Я помню только УЗИ, а потом… все как в тумане. Я спала?

— Да, родная, тебе это полезно, — аккуратно возвращаю её на постель, поправляю подушку и больничную простыню, а затем перекрываю капельницу. — Что-то беспокоит?

С серьёзным видом осматриваю её, но внутренне улыбаюсь. Мне доставляет удовольствие касаться аккуратного животика, где поселился наш малыш, и просто быть рядом с моей женщиной, смотреть на нее, вдыхать её запах, слушать тихий, нежный голос.

— Меня тошнит, — жалуется она совершенно по-детски и морщится капризно.

— Токсикоз мучает? Ты очень худая для своего срока, — хмуро свожу брови.

— От тебя её тошнит, устроил тут немецкие горки, а нам, между прочим, волноваться нельзя, — язвительно причитает Элеонора, вызывая у меня снисходительную ухмылку. Пусть ругает.

Охнув, она наклоняется к сумкам, достает термос и судочки, раскладывает их на тумбочке у кровати. По палате разносятся аппетитные ароматы еды. Хорошо так, уютно, по-домашнему. Я остываю, и Амина успокаивается, увидев близкого человека.

— Тётя Эля, вы так быстро вернулись, — бросает беглый взгляд в окно. — Ой, уже вечер? Сколько же я проспала?

— Столько, сколько нужно. Пора ужинать, мамочка, — киваю на тумбочку, где Элеонора чуть ли не скатерть-самобранку расстелила. Однако Амина кривится, облизывает пересохшие губы и отворачивается.

— Не могу я!

— Сынок голодный, — убеждаю ласково, а рука снова машинально тянется к животу. Отдергиваю ее, сжимаю в кулак.

Уверен, Амине неприятны мои прикосновения. Я для неё всё ещё предатель. И навсегда им останусь…

— Я сейчас чайку своего фирменного тебе налью, — суетится Элеонора с термосом и кружкой. — Кисленького. С лимончиком! Тебе сразу легче станет.

— Герман, ты можешь ехать домой, а со мной тетя Эля посидит, — неловко лепечет Амина, потупив взгляд. — Да и Лана на дежурстве сегодня. Всё будет в порядке.

— Нет! — расстроенно рявкаю, а за грудиной пульсирует так, что дышать нечем. Стоит лишь представить, что мне придется опять бросить любимую, как страх сковывает лёгкие. — Я с тобой останусь!

Сегодня. Завтра. До конца дней…

— Тебя сын ждет, — настаивает, по-прежнему не глядя на меня. — Нельзя его кидать на няньку.

— Амина…

Дотрагиваюсь онемевшими пальцами до ее руки. Убирает. Сцепляет кисти в замок, накрывая животик.

Молчит… И мне сказать нечего…

— Не врач ты, Гера, а кукушонок. Раскидал детей по свету, — сокрушается Элеонора, и на этот раз бьет словами особенно больно и метко. Меня совесть жрет за то, что я и отец хреновый, и как мужчина не смог свою женщину сберечь, и как человек… редкостный идиот!

— У меня все под контролем, — защищаюсь из последних сил. Делаю хорошую мину при плохой игре, но тетке не составляет труда раскусить меня. Она видит, что я на грани.

— Ладно, не психуй, — подойдя, по-матерински треплет меня по волосам и чмокает в макушку. — Старшенького своего переселяй к нам — мы со Стефой быстренько его выходим.

— Ему медицинский присмотр нужен…

— А я кто, по-твоему? Рак с горы? — злится она.

Собираюсь извиниться и мягко объяснить, что ее медсестринских навыков может быть недостаточно, но улавливаю тихий смешок Амины.

Вместе с тетей, как по команде, поворачиваемся к ней. Вопросительно наклоняем головы.

— Вы такие милые, когда ссоритесь, — неожиданно заявляет она, окинув нас теплым взглядом. Прыснув в ладонь, начинает заливисто смеяться.

— Перепады настроения беременной… — вздыхаю с улыбкой.

— Герман, тетя Эля права, — откашлявшись, назидательно говорит Амина. Пообщавшись с бабушкой и тетей, она стала чем-то похожа на них. Ох, и устроят они мне веселую жизнь, но я не против. Лишь бы вместе. — С родственниками малышу будет лучше, чем с чужими людьми. Я после больницы тоже планирую вернуться к бабушке Стефе. Не хочу находиться в городе, где мои родители, Марат и… все желают мне зла.

— Со мной тебе ничего не угрожает…

— Прости, но…. - закусывает губу, будто боится меня обидеть, и продолжает мягко: — Мне там спокойнее.

Понимаю, что не могу на неё давить. Сломаю! Поэтому сдаюсь сам.

— Как скажешь. Поедем в поселок. Вместе! — чеканю безапелляционно. — Я теперь от тебя ни на шаг.

— Вот и договорились! — Элеонора так звонко хлопает в ладоши, что мы с Аминой на секунду зажмуриваемся. Украдкой улыбаемся друг другу, и от этого невинного переглядывания становится тепло на душе.

После ухода тёти мы больше не говорим о прошлом. Будущего тоже не касаемся, потому что в нашей ситуации оно эфемерно. Мы в принципе избегаем любые серьёзные темы. Болтаем ни о чём, беззаботно смеемся. Почти как раньше, когда мы были вместе. Только целовать ее нельзя — не подпустит. Но мне достаточно того, что хотя бы не прогоняет.

Половину вечера я пытаюсь накормить свою любимую непокорную пациентку бабушкиными пирожками, а ближе к ночи, после всех необходимых процедур и уколов, укладываю ее спать, как малышку. Как и обещал, я остаюсь с ней, словно телохранитель.

— Спокойной ночи, родная, — шепчу, когда она уже спит.

Провожу костяшками пальцев по румяной щеке, подушечками очерчиваю контур губ и наклоняюсь, чтобы невесомо поцеловать её. На миг мне кажется, что Амина отвечает во сне, но не хочу злоупотреблять её состоянием. Нехотя отстраняюсь, забирая себе на память её вкус и запах.

Подтащив старое кресло к койке, засыпаю в неудобной позе, полусидя. Рука затекает, потому что я постоянно держу ладонь Амины. Голова болит, тело ватное, мозги перемолоты в пыль. Я понятия не имею, что ждет нас завтра.

Впереди куча проблем, а я живу моментом. Здесь и сейчас. При этом чувствую себя самым счастливым мужиком на планете.

С ней я дома, где бы мы ни были.