Неверный отец. Счастье в конверте (СИ)

Глава 25

Я почти физически чувствую его боль, и сердце сжимается, вместе с кровью выталкивая все обиды, которые вдруг становятся пустыми и неважными. Малыш выпускает соску изо рта, начинает недовольно попискивать, отвлекая меня на секунду от тяжелого разговора. С нежностью смотрю на него, снова даю бутылочку и мягко улыбаюсь, когда он бьёт по ней кулачком.

Миша, значит… Истинный Демин.

— Кто такой Михаил? — уточняю после паузы осиплым шепотом. — Твой родственник? Ты ничего о нем не рассказывал.

Герман медлит с ответом, и я начинаю жалеть, что затронула эту тему. Видимо, мы всё ещё слишком чужие для того, чтобы он впускал меня в свою душу.

Год вместе — и ни слова. В то время как о моей семье Демин знает практически всё.

— Брат, — раздается в полной тишине, как удар гонга. — В нашей семье не принято говорить о нем. Запретная тема, потому что всем до сих пор больно.

— Если ты не хочешь вспоминать, то не нужно…

— Нет, — звучит безапелляционно, и я смиренно опускаю взгляд. Чувствую, как диван проминается рядом со мной, и Герман двигается ко мне вплотную, обнимая нас с Мишенькой. — Я хочу, чтобы ты знала обо мне всё, потому что ты теперь.… моя семья, — и целует меня в висок.

Он не спешит отстраняться, прижимается плотнее, будто дышит и напитывается мной, а я не шевелюсь — прикрыв глаза, растворяюсь в ощущениях.

Семья…

— Он старше? — решаюсь продолжить беседу, намеренно не говоря о его брате в прошедшем времени. Не хочу ранить Демина.

— Да, — усмехается. В хриплом голосе сквозят теплые нотки, ласкающие душу. — На пять минут.

— Двойня? — выгибаю бровь.

— Близнецы, но мы с ним были полными противоположностями. Ссорились в пух и прах, в детстве даже дрались, — расслабленно смеётся, на мгновение отпуская боль. — Я всегда был сыном своего отца и по его стопам пошёл в медицину, а Мишка — с пеленок бунтарь. Все ему не так, на каждый вопрос первый ответ: «Нет». Он все время куда-то торопился, будто спешил жить. Германию всей душой ненавидел, как бабушка Стефа. Когда появился выбор, принял российское гражданство и остался здесь. Родине служить.

— Военный? — тихо перебиваю его и тут же закусываю губу.

Герман становится мрачным, словно мы подбираемся к главной трагедии.

— Офицер ВМФ. Постоянно его в море тянуло, идиота отчаянного, — горько хмыкает. — Ни дома, ни семьи, ни постоянного места жительства. Свободный морской волк. Мы редко встречались, почти не созванивались — он вечно был вне зоны доступа. У него была своя жизнь здесь, а мы с родителями за границей полностью погрузились в медицину. Так было до тех пор, пора однажды нам не сообщили, что его корабль не вернулся из рейса.

— Что произошло? — почти не дышу.

— В подробности нас не посвящали. Все под грифом «Секретно». Официально Михаил Демин до сих пор числится пропавшим без вести.

— А вы уши и развесили, потому что вам так удобнее, — ворчит бабушка, возвращаясь в комнату.

— Семь лет прошло, — обречённо роняет Герман. — Если бы он был жив, то уже дал бы о себе знать.

— Был бы немцем — не выжил, а русские не сдаются, — приговаривает она в привычной насмешливой манере, кряхтит и забирает у меня пустую бутылочку.

Я и не заметила, когда малыш допил смесь и начал втягивать воздух. Стефа поспешно берет его на руки столбиком, аккуратно похлопывает по спинке, а после укладывает в колыбель.

— Я Мишаню сама уложу, а вы идите ужинать, — командует она, покачивая маятник кроватки. — Младшенького тоже надо покормить. Хоть с этим справишься, чудак? — покосившись на мой живот, грозно стреляет прищуренными глазами в Германа. Тот не обижается — привык.

По-доброму улыбнувшись, он берет меня за руку. Бережно притягивает к себе, помогая встать с дивана. Обнимает так осторожно, словно я могу рассыпаться от одного неловкого движения.

— Идём, маленькая, — ласково шепчет на ухо.

— Герман, — зову его сипло, когда мы оказываемся в столовой наедине, — а твоя нереальная версия появления сына, которую ты проверяешь, как-то связана с братом?

— Да, — кивает, устраивая меня в кресле возле камина. — Проголодалась, да? Я тебе сейчас все принесу. Выберешь сама, что будешь есть. Тебе удобно?

Накидывает плед мне на колени, поправляет уголки и собирается уйти без ответа, но я хватаю его за запястье. Останавливаю.

— Герман, — строго повторяю. — Если ты хочешь, чтобы я простила тебя и приняла вас с сыном, придется разговаривать со мной. Обо всём. Даже если очень больно и ты боишься показаться слабым. Я люблю тебя, Герман, — признаюсь на эмоциях и вижу, как он меняется в лице, а на дне зрачков вспыхивает целительный огонь. — Но мне нужна вся правда.

Пересекаемся взглядами. Глаза в глаза.

Я не отступлюсь, и Демин это чувствует.

Протяжно вздохнув, он сдается, опустившись на одно колено передо мной, как верный рыцарь, и уложив ладони на мои колени. Накрываю его руки своими, сплетаю наши пальцы. Подбираюсь вся от макушки до пят, превращаясь в оголенный нерв, когда он, наконец, решается открыться мне.

— У близнецов идентичная ДНК, а Миша в последние годы перед трагедией был одержим наследниками. В телефонных разговорах он всё чаще повторял, как ему жаль, что у него нет детей. Сокрушался, что случае чего никого не оставит после себя. Нервничал по этому поводу так сильно, что даже отважился сдать свой биоматериал на хранение в одну из клиник в городе, где служил. Только не признался, где. Гребаная тайна, мать её! — выплевывает в сердцах, матерится ещё грубее, но затыкает себе рот кулаком. — Я тогда посмеялся над ним, заверил, что всё у него впереди, а зря.… Это был наш последний разговор.

— Ты же не знал, что всё так произойдет. Не вини себя, — успокаиваю его, нежно поглаживая по грубой щеке кончиками пальцев. Он ловит их в миллиметре от своего лица, целует каждый. — Ты думаешь, кто-то мог воспользоваться материалом твоего брата? И этот малыш не твой, а Михаила?

— Это последний вариант, — жарко выдыхает мне в ладонь и обжигает кожу легким поцелуем. — Я попросил друзей по линии Минздрава проверить все клиники. Где-то должна всплыть фамилия Демин. Если нет…

— В любом случае этот ребёнок останется в семье, — произношу твердо, выделяя каждое слово. — Мы не можем его бросить.

— Мы?

Он устремляет на меня полный надежды взгляд. Посылает безмолвные сигналы, которые проникают прямиком в сердце, точно в цель — и навылет. Ласкает ментально, не прикасаясь, а у меня мурашки несутся табуном вдоль позвоночника.

Вспоминаю, как хорошо с Германом. Просто находиться рядом. Просто дышать в унисон. Просто молчать обо всем.

Мы.…

Я не представляю жизни без него. За это время он стал неотъемлемой частью меня — и оставил во мне свое продолжение.

Навечно связаны.

— Знаешь, я наконец-то проголодалась, — смущенно улыбаюсь, так и не ответив на его вопрос.

Я демонстративно обнимаю и поглаживаю живот, переключая все внимание Германа на нашего будущего малыша. Эгоистично прошу уделить нам время, подарить частичку любви и заботы, и он откликается незамедлительно.

— Ай, ч-чёрт! Прости, моя хозяйка, — порывисто выдыхает мне в губы, легко касается их своими, а потом наклоняется к животику. Зацеловывает до щекотки, и я заливисто смеюсь, чувствуя, как слёзы счастья и облегчения обжигают щеки. — Я мигом на кухню!

По пути Герман едва не сбивает с ног тетушку, выхватывает у неё поднос и, скептически изучив содержимое, важно несёт его мне. Снова не могу сдержать смех, свободно льющийся из груди.

Демин прекрасен, но немного неловок в роли будущего отца.

— Ох уж эти молодые папочки! — с улыбкой бубнит ему вслед Элеонора. — Сначала косячат по-взрослому, а потом пороги лбом оббивают, чтобы прощения заслужить.

Ничуть не смутившись, Демин приближается ко мне. Тётя уходит, махнув на нас рукой, а я перемещаюсь к камину. Расстелив плед на полу и сбросив подушки с дивана, я приседаю на пол. Обернувшись, похлопываю ладонью рядом с собой в пригласительном жесте.

— Любимая, тебе точно будет удобно? — прищуривается Герман, насторожено оценивая мое импровизированное гнездышко.

— У камина теплее, — пожимаю плечами и отворачиваюсь, безмятежно наблюдая, как играет пламя.

Мои губы непроизвольно расплываются в улыбке, когда Демин, тяжело вздохнув, покорно устраивается рядом. В больнице с подчиненными он строгий заведующий, а со мной… обычный мужчина, заботливый и трепетный. Он ставит поднос у моих ног, тянется за бабушкиной шалью, накидывает её мне на плечи.

Обнимает…

И всё. Лед между нами тает. Невидимые стены падают, рассыпаясь по кирпичикам.

Я зарываюсь в его уютные объятия — и забываю обо всех невзгодах.

— Не увиливай от ужина, ешь, — строго приказывает он, а сам целует меня в макушку.

Подает мне тарелку, но ложку забирает себе, зачерпывает немного пюре, дует на него — и кормит меня с рук. Это так интимно, что я прикрываю глаза.

— Так, брысь, — сгоняет бабушкину кошку с моих колен.

— Оставь, — хихикаю, отломив для нее кусочек котлетки. — Она тоже член семьи. Да, Мурка? — треплю её по холке, пока она ест.

Машинально открываю рот, когда Герман подносит к моему лицу очередную порцию еды. Касаюсь его пальцев губами, а он проходится подушечкой по нижней. Смущаюсь.

— Ешь, — убирает крошку из уголка рта и бархатно смеётся над моей реакцией. — Вижу, тебе очень нравится здесь. Не зря ты от меня в поселок сбежала. В следующий раз буду знать, где тебя искать.

— Я устала бегать, — роняю голову ему на плечо, не сводя глаз с огненного танца в камине. — Мне тут спокойно и уютно. Как когда-то было дома, пока не появился Марат и не забрал меня оттуда в свой ад.

Хватка на плечах становится ощутимее. Герман крепче прижимает меня к себе, словно боится потерять. Мне тоже страшно. Я не хочу оставаться одна.

— Больше никто тебя не заберет. Я не позволю, — чеканит он твердо. — Родная, давай здесь дом купим?

— Что? — вздрагиваю и, поймав его серьёзный взгляд, растерянно хлопаю ресницами. — Зачем? Ты правда хочешь остаться?

Он кивает без промедления.

— С тобой, — говорит так, будто делает мне предложение.

Впрочем, он давно мне его сделал.

Надо было согласиться ещё тогда, через пару дней после развода с Маратом. Не озираться на мнение окружающих, не ждать, когда родители примут мой выбор. Не сомневаться, а слушать свое сердце, которое всегда ведёт к Герману.

— А как же Германия? Больница? Твоя карьера? — засыпаю его вопросами под треск поленьев и мерное мурлыканье кошечки.

— Насрать, — неоправданно грубо, но я привыкла. — Без тебя мне ничего не надо.

— Предлагаешь жить в этой глуши? — повторяю завороженно, вновь укутываясь в его теплые объятия, как в одеяло. — В тишине и спокойствии, где нас никто не потревожит, — продолжаю мечтательно. — Вдали от общества. От всего мира…

— Да ну его на хрен, такой мир, если он пытается отнять тебя! — разочарованно выплевывает Демин.

Он нервничает, иначе бы не ругался. Боится разрушить наше хрупкое перемирие неверным словом или поступком.

Я, наоборот, спокойна и умиротворена.

Не прекращая улыбаться и плавиться от близости любимого человека, я с нежностью провожу ладонью по его груди. Чувствую, как бешено колотится сердце. Как тяжелая мужская рука накрывает мою. Сжимает и впечатывает себе между ребер.

И слышу, как тихо шелестит над макушкой самое главное признание:

— Ты мой мир, Амина.